Бесценная жизнь

Всё чаще вижу смерть – и улыбаюсь

Улыбкой рассудительной. Ну, что же?

Так я хочу. Так свойственно мне знать,

Что и ко мне придёт она в свой час.

А.А. Блок «О смерти»

Одним дождливым ноябрьским вечером в тихом, скромном, ничем не примечательном, практически полностью и насквозь пропитанном скукой и серостью, которая проявляется как на зданиях, так и на ауре, селе М. К-ого края у супругов уже преклонного возраста (по пятьдесят лет) сбылась мечта длиной в тридцать лет – родился ребёнок, чей первый крик они желали услышать, чьё личико – увидеть, чьё тельце – прижать руками к сердцу. Какой год бы ни шёл, а всё никак не выходило у них испытать родительское счастье. Другие либо давно уже опустили бы руки и отказались бы от затеи завести детей, либо от отчаяния взяли бы несчастный и брошенный цветочек из детского дома, но эта пара оказалась упрямой, боролась до последнего: души друг в друге не чаяли, а также к врачам ездили и принимали лекарства, но чаще, конечно, прибегали к народным средствам и молитвам. Уж очень хотелось им иметь возле себя родную кровь, физический и самый прекрасный результат их светлой и нежной любви. Иннокентий Алексеевич и Светлана Витальевна Думцевы, ставшие родителями, не сдерживали эмоций: в небогатом, но уютном и просторном деревянном доме долго не стихали слёзные крики, стоны и слова счастья, а души освободились от тяжести, созданной из вечной и утомительной борьбы за простое человеческое счастье и страха того, что цель так и останется недостигнутой, и муж с женой умрут хоть и с улыбкой, потому что они всегда были друг у друга и между ними царила гармония, но грустной, потому что так и не смогли материализовать свою многолетнюю и нерушимую ничем любовь. Их соседка, опытная акушерка Нина Ивановна Краснова, которая была незначительно старше супругов, улыбалась вместе с ними, сердце согревалось тёплыми чувствами и осознанием появления очередной новой жизни на свет, причём именно здесь, дома, где нет запаха лекарств, из-за которых становится дурно, полупустых помещений, из-за которых ощущается одно только напряжение, и кучи чужих и подозрительных людей, которые бог знает что способны подумать и учудить намеренно или нечаянно. Когда Нина позаботилась о малышке и наконец положила её на Светлану, пожилые родители подарили ей первые поцелуи. Девочка же к этому моменту уже устала кричать и уступила место бальзаму для ушей – тишине.

– А ты молодцом держалась, Светка, несмотря на возраст. Хвалю! Всегда показывала свою силу духа. Не уступаешь себе молодой. Можно не сомневаться: проживёшь ещё немало, – с задором обратилась к Светлане Нина, приводя в порядок комнату после тяжёлых родов.

Не дождавшись ответа, акушерка направилась на кухню. Она хотела помочь своим давним друзьям и в готовке, и в хозяйстве в целом, но на время, пока роженица не восстановится.

Иннокентий посмотрел на простенькую люстру своими серыми и мокрыми от слёз глазами и расслабленно отметил:

– Даже свет перестал мигать. Но дождь так и продолжает лить…. Да и гроза не прекращается… Ну, ничего. Дождь очищает и освежает всё, что есть на земле, и её в том числе. Вот и мы, наконец, освободились от мучений и ожиданий чуда, ведь оно настигло нас.

– Верно, дорогой, – ослабшим голосом и с негромкими всхлипами ответила Светлана, гладя девочку по головке. – Смысл нашей жизни стал ещё богаче. Теперь есть ещё один человек, ради которого стоит жить. Горислава, спасибо за то, что осчастливила нас своим появлением. Спасибо Боженьке за его милость к нам, за такой чудесный и долгожданный подарок.

Многие соседи этого маленького села поздравляли супругов с пополнением, но они же, сбросив маски, за спиной перешёптывались и делились друг с другом общим негодованием и осуждением в адрес счастливой пары.

– В их-то возрасте иметь детей! Эта мечта о ребёнке совсем свела их с ума. Сильно задержалась в их головах. Нашли себе живую забаву перед скорым уходом в могилу… Бедный ребёнок…

Но слухи жили недолго: посплетничали соседи, выпустили наружу все дурные высказывания, потом успокоились и продолжили, как всегда, думать и заботиться о разном: скот покормить, рынок посетить, в огороде и теплице поработать, дом прибрать, найти другие темы для всяких разговоров…

С того судьбоносного дня жизнь в доме Иннокентия и Светланы заиграла новыми красками, более разнообразными и яркими. Их мир будто вернулся к своему существованию уже в другом, совершенном виде, как хорошенький цветок, который находился на грани гибели, но его сумели исцелить, впоследствии чего он превратился в пышное растение, радовавшее глаз и завораживавшее всех своей живой и приятно пахнувшей аурой. Конечно, Думцевым пришлось потратить немало времени, чтобы разобраться с некоторыми госорганами и необходимыми документами, поскольку девочка родилась не в родильном доме, но этот период был ничем для счастливых родителей, и они пережили его бодро. Горислава росла здоровой черноволосой и голубоглазой девочкой. Ни в чём не нуждалась: ни в родительской любви и ласке, ни во вкусной еде и развлечениях. Супруги души не чаяли в малышке и желали воспитать в ней добродетельного и сильного человека. А та одаривала маму с папой своей детской любовью, наивностью, светлыми улыбками, звонким смехом, стараниями запомнить правила поведения, чтения, счёта, выучить детские сказки и стишки. Примечательно и то, что с возрастом, лет с трёх, Горислава рвалась помогать по хозяйству, за что родители её вновь очень хвалили и позволяли ей сделать очередное доброе дело. И всё это в благодарность за столь искреннюю и трогательную заботу, ласку, да и просто за то, что у неё есть они – родители. Да, старания Иннокентия и Светланы давали свои плоды, и в них всё больше росла уверенность в том, что и в воспитании дочери они добьются больших желанных результатов. Да что уж там! По мнению соседей, не раз замечавших все эти чудесные картины семьи, в которой царили любовь, идиллия и взаимопомощь, только и могли делать, что поражаться, завидовать, жаловаться, что их собственные дети – наглые, неблагодарные и не желающие оказать хотя бы элементарную помощь лентяи, у которых один только ветер в голове, и убеждаться в том, что эти пенсионеры так быстро и ловко сумели дать такое превосходное воспитание своей дочери. Но никто не хотел просить у Светланы и Иннокентия советы по тому, как сделать сыновей и дочерей лучше или как наладить с ними отношения – слишком горды были для такого, особенно молодые матери.

– Мама и папа всегда будут теми, кто рядом с тобой независимо ни от чего, на кого ты можешь положиться, и кто тебя любит крепко и безусловно. Другие люди приходят в твою жизнь совсем ненадолго и уходят, они могут быть подлыми, лицемерными и неверными, но только не мы. Мы самые близкие и незаменимые для тебя, – часто твердили девочке её родители, и та улыбчиво соглашалась.

Детский сад Горислава посещала без особого энтузиазма. Никогда не ходила вприпрыжку, не голосила о том, как она счастлива вновь увидеть своих ровесников, поиграть с ними или взять в ручонки любимые игрушки, принадлежавшие учреждению. Девочка не испытывала большое желание сближаться с кем-либо из других детей, считать кого-то своим лучшим другом (ей никогда даже в голову не приходило составить в своей голове какой бы то ни было длины список критериев, по которым она могла бы одного назвать «лучшим другом», а другого – нет). В то же время она не капризничала, не выплёскивала слёзную истерику, которую не так просто выключить, как громкую, давящую на мозг и рвущую ушные перепонки музыку. Горислава вела себя так же, как дома, то есть демонстрировала своё хорошее воспитание и блестящий ум. Благо, никто из детей не относился к ней с презрением, завистью или из собственной вредности не шутил злорадно над ней. И никто из воспитателей не ругал её без повода и с придирками, не позволял себе принизить её в глазах остальных детей. Напротив, почти все мальчики и девочки каждый раз смотрели на Гориславу и понимали уже подсознательно, что её не стоит трогать и в этот раз, в то время как остальные всё же принимали попытки добиться её доверия, заинтересованности в совместных играх и дружбе, но, увы, получали негрубый, но решительный и чёткий отказ. Воспитатели поначалу удивлялись и порой чувствовали обеспокоенность, видя такое нетипичное поведение ребёнка, пытались с ней побеседовать ласково и без давления, даже привлекая детского психолога, но и эти меры оказались бесполезными. В конечном счёте, понаблюдав за Гориславой и убедившись, что её действия и мысли – не последствия каких-либо психологических травм, а также, вспомнив и проанализировав образ жизни её родителей, они, наконец, приняли девочку такой, какая она есть, и больше не лезли к ней с целью выявить и решить несуществующие проблемы.

За пять лет со дня рождения Гориславы здоровье Светланы ухудшилось. Возраст уже стал подводить? Но физически она всегда была далеко не слабой и практически никогда не жаловалась на боли или недомогание, да и до сих пор, в свои пятьдесят пять лет чувствовала себя ещё очень молодой, способной переплюнуть многих других ровесниц! Перетруждалась ли, с головой уходя в домашние дела, заботу о муже и воспитание дочери? Отнюдь, ведь всё это приносило ей только радость, бодрость и превосходное настроение практически не пропадали из-за кучи работы. Светлана с рвением делала то, что необходимо, как мать и жена, хоть ей уже требовались дополнительные перерывы. Она пыталась поправить своё здоровье с помощью природных лекарств, реже – препаратами из аптеки. В больницу ехать и вызывать врача на дом категорически отказывалась. «Пустяки!» – уверяла она. Члены семьи не стали противиться её желанию. Но, разумеется, как отец и муж Иннокентий продолжал прикладывать усилия для всего, что было важно для его родных. Он жалел Светлану, помогал ей словами и делами. Горислава порой замечала и чувствовала беспокойство отца и сильную усталость матери, как бы они при ней это ни скрывали, поэтому усерднее прививала себя к самодисциплине, участвовала в готовке, уборке и интересовалась у родителей, всё ли у них хорошо и нужно ли им что-нибудь. Также частенько собирала разные цветочки для своей мамы, чтобы та лишний раз улыбнулась, и они потом либо так и оставались в её комнате, пока не завянут, либо уходили на приготовление чая или на корм животным. Супруги не переставали гордиться своей девочкой.

В шесть лет Горислава уже пошла в школу. Картина практически не изменилась: стала только постарше, ходила туда с тем же настроем, как в детский сад, одноклассниками оказались те же ребятишки, поменялись только взрослые, изменилась обстановка, и стало больше разных предметов для изучения. Во взаимоотношениях Гориславы и её уже одноклассников ничего не поменялось, она всё так же была для них практически никем, и наоборот. А вот учителей бескрайне сильно радовало её прилежание, знания и стремление помогать на переменах и знать как можно больше. Это-то её увлекало гораздо больше, чем ведение дружбы с шумными и неряшливыми детьми. При этом учителя не делали из неё своего «любимчика», да и никто из класса не отмечал про себя столь трепетное и особенное отношение взрослых к Гориславе. Впрочем, даже если она и была бы «любимчиком», и все об этом знали бы, дети один раз фыркнули бы и дальше занимались бы своими делами. Но кто знает, что будет потом…

Сколько бы вся семья Думцевых ни пыталась решить проблему со здоровьем Светланы, самого страшного избежать не удалось. Гориславе тогда было десять лет. Это произошло дождливой июльской ночью. Слабость долго преследовала здоровье старушки, наращивала свою мощь, давила на несчастную и, в конце концов, оказалась намного сильнее. В последние время девочка чувствовала волнение насчёт чего-то страшного, и каждый раз, когда переводила взгляд на маму, внутри возникала дрожь и слёзы хотели выбраться наружу ни с того ни с сего. А за несколько дней девочке чудилось, что в скором времени перестанет видеть, прикасаться, говорить с дорогим человеком, но она не понимала, почему, и едва ли была способна осознать свой страх возможной потери. Она же была уверена, что они всегда будут вместе, никто и ничто не сможет их разлучить, никто из них не уйдёт, не пропадёт навсегда! Что-то бесовское не давало ей покоя днями и ночами, как бы Горислава ни пыталась отвлечься прогулками, игрушками, играми и беседами с курами, гусями и коровами, но разделить свои страхи со своими пожилыми родителями не решалась, так как не хотела лишний раз тревожить их. И вот она проснулась с тревожностью в глазах и на сердце и потопала в спальню родителей. Перед ней появилась пугающая картина: Иннокентий, будучи слишком встревоженным, сидел рядом с лежавшей Светланой с лекарствами в руках. Старушка была совсем бледной и тяжело дышала. Горислава крикнула «Мама!» и подбежала к ней.

– Мамочка, что с тобой? Тебе плохо?

– Милая моя, не переживай так, – со слабым смешком ответила та.

– Надо докторов вызвать, папа!

– Нет, не нужно докторов. Они ничего не сделают, – возразила снова Светлана.

– Знаешь, Света, хватит этого самолечения и равнодушия к своему здоровью! – слезливо ответил Иннокентий. – Я вызываю скорую.

Старик живо встал с кровати и побежал за телефоном в соседнюю комнату.

– Что ты говоришь, мама? Почему доктора ничего не сделают?

– То и говорю, милая. Мне уже сколько лет… Совсем ослабла я.

Светлана взяла ручонку дочери и продолжила:

– Гориславочка моя, ты же помнишь, что мы всегда тебе говорили? Папа и я будем рядом с тобой, что бы ни произошло и где бы мы ни были. Можно не только видеть и слышать, но и чувствовать нас, чтобы осознавать, что мы рядом.

Веки старушки всё утяжелялись, а голос утихал.

– Я вот-вот отправлюсь туда…

– Куда, мама? Куда? – спрашивала Горислава, чуть ли не крича, и вместе с этим её слёзы текли ручьём, а страх усиливался.

Тут в спальню вернулся Иннокентий и вновь приблизился к жене.

– Врачи скоро приедут.

Но Светлана будто не слушала мужа и, ласково посмотрев уже на него и взяв второй рукой его руку, сказала:

– Я скоро отправлюсь туда. Но не горюйте, прошу вас. Я продолжу быть рядом с вами, и вы будете чувствовать моё присутствие.

– Нет, не говори так! Ты бредишь, моя дорогая. Это пройдёт.

– Нет, любимый, нет, я знаю, что говорю. Поэтому и прошу вас: живите спокойно и счастливо. Я буду и далеко, и близко одновременно. Я всегда буду с вами, всегда буду любить, оберегать и присматривать за вами, мои хорошие. Вы только не печальтесь. Мы всегда будем рядом друг с другом. Потом вы сами в этом убедитесь.

Но Горислава не до конца поняла слова своей мамы, в отличие от Иннокентия, не способного что-либо возразить жене после таких её слов. В следующее мгновение руки старушки опустились на кровать, глаза окончательно закрылись, а её грудь перестала подниматься и опускаться. Увидев маму уже без дыхания и с холодом по всему телу, девочка почувствовала ещё большую, пронизывавшую насквозь дрожь, из-за чего последовала странная физическая боль. Горислава испытала потрясение от окончательного осознания того, что не покидавший её страх, который казался ей необоснованным, странным, приводившим в замешательство и давившим на мозг, воплотился в реальность. Дочь крепко обняла свою маму в попытках согреть её, разбудить. Но согревалось разве что лицо старушки, так как прямо возле него находилось горячее и влажное детское личико. К большому несчастью, Светлана уже не была способна отреагировать на беспомощный крик собственного ребёнка. Иннокентий, тоже потрясённый тем, что видел и что отказывался осознавать, не раз прикасался к жене, звал её, пробовал обмануть себя тем, что это его сон. Но, увы… Горькое и трагичное событие без какой-либо жалости ранило сердца двух прекрасных людей, пошатнуло их сознание.

Похоронили Светлану на сельском кладбище, селе мертвецов, молодых и старых по длительности проживания там. Печальную церемонию посетила та часть села М., которая хорошо знала её. Кто-то всем сердцем оплакивал бедняжку, считая её после стольких лет знакомства и сближения чуть ли не дорогим членом своей семьи. Кто-то горевал исключительно из приличия или потому, что старушку было жалко обыкновенно, по-человечески. А кто-то не стеснялся махать рукой на трагедию, воспринимая её Смерть как пустяк, ведь Светлана была не каким-то там общеизвестным, гениальным и любимым всей страной или миром человеком, чья кончина стала бы больным местом для многих сердец, широко обсуждаемой и равносильной потери человечеством чего-то великого, светлого, того, что редко ему дарует Бог. На этих похоронах Горислава впервые услышала слова «Смерть», «умереть», «покойница»…

С каждым днём ни одной, ни другому лучше не становилось, они плохо спали по ночам, никакая пища не доходила до их ртов. Их безграничная любовь к Светлане была прочной нитью, которая не поддавалась каким-либо внешним коварным силам, и которую сами вдовец и его дочь не желали её ни при каких условиях разрезать. Эту нить они воспринимали как дополнительную вену, такую же необходимую для жизни, счастливой жизни, как вены внутри их тел. Вена полноценно функционировала тогда, когда имела и физическое, и духовное свойство, но исчезновение первого привело к ухудшению всего состояния мужа и дочери Светланы. Они потеряли чуть ли не смысл жизни. И, несмотря на тот факт, что они остались друг у друга, их существование было им уже почти в тягость.

Старик исхудал из-за тоски по любимой, собственного презрения в свою сторону из-за недостаточно частого, как ему казалось, проявления заботы о ней. Но на самом деле его стоит очень похвалить за сильную, настоящую и постоянную любовь по отношению к жёнушке. А когда слышал пение кукушки, старик просил её передать своей жене тёплые слова любви и горькие слова тоски по ней.

Горислава тоже не отпускала маму. Тоже побледнела, тоже похудела. Она ещё больше не обращала внимание на взрослых и детей, которые её приветствовали или пытались заговорить о чём-то другом, чтобы отогнать воспоминания о трагедии. Со Светланой для неё умерло всё вокруг. Остались только они с отцом в этой внешней серой пустоте, а внутренняя пустота их съедала, как огромный паразит.

Ноги Иннокентия и Гориславы постоянно приводили их к новому, холодному дому Светланы, из которого она никогда не сможет выйти на свежий воздух повидаться с родными. Ни один раз не обходился без слёз, брони в свой адрес за допущение этой трагедии и жажды вернуть любимую в бытие и жить, как раньше, но чего, разумеется, никогда не произойдёт. Ладонями по плите проходили, убирали с территории умершей всё, что, по их мнению, казалось лишним, портившим вид и даже было способно побеспокоить дорогого им жителя этой могилы. Долгое время Горислава находила силы в основном только на вербальное общение, и то оно порой прерывалось, так как девочка захлёбывалась в собственном горе и слезах, да так, что в какой-то момент она всё же залепетала:

– Мама, вернись к нам, пожалуйста… Разве тебе хорошо и спокойно без нас? Мы сильно скучаем по тебе. Пожалуйста, прости нас за то, что позволили тебе умереть… Прости и вернись к нам, мамочка!..

Иннокентий с трудом слушал дочь, будучи не способным что-либо сказать. Горечь от собственного существования после ухода жены лишь усиливалась, но он должен был бороться со всеми страшными мыслями и продолжать жить ради единственного оставшегося любимого человечка. Вдруг в его голову пришла одна идея, странная, может, даже жестокая и бессмысленная, но наверняка являвшаяся единственным способом утешить Гориславу, как-то облегчить ей жизнь без матери. Эта идея так и рвалась наружу, кричала Иннокентию о том, что она пойдёт им обоим только на пользу, и старик согласился, недолго думая. Возможно, и его сердце так подлечится…

– Горя, деточка моя, вытри свои слёзы, – начал он, поглаживая её по спинке, но девочка тут же заплакала ещё сильнее, из-за чего Иннокентий ненадолго растерялся.

– Но я так скучаю по маме! Почему она умерла? Почему?

Это самое «умерла», вылетевшее из уст собственной дочери, словно нож, поразило сердце Иннокентия. От такой крохи слышать такие страшные слова!.. Так ещё и про её драгоценную мать, про его незаменимую супругу!.. Всё из-за треклятых соседей, от которых в период прощания со Светланой и оплакивания по ней она и услышала, запомнила и теперь сама их произносит своими детскими и чистыми губками!.. Теперь старику ещё больше захотелось воплотить свой план – не только ради успокоения и исцеления их с Гориславой нывших сердец, но и назло всем, для кого Светлана мертва, лежит под землёй никому не нужная, а душа её находится далеко-далеко, и, по их мнению, слава богу.

– Милая моя, мама не умерла. Слышишь? Не умерла!

– Что? Как… О чём ты говоришь?

– То и говорю. Не могла она умереть! Это попросту невозможно!

– Но все вокруг говорили: «Жалко покойницу», «Думали, что проживёт дольше, и тут вдруг умерла», «Смерть никого не щадит, всех забирает»…

– Не слушай этих дурных людей! – настойчиво, чуть ли не грозно прервал ту Иннокентий, не желая снова слушать эти жестокие высказывания, которые только травят его изнутри. – От них никогда не услышишь чего-то доброго и искреннего. Вот такие, как они, действительно умирают. Как они все, – он показал пальцем на несколько могил, что находились перед ними. – Вон там усопшие, тела под землёй лежат, гниют, а их души не находят никакого спасения, теряют связь с внешним миром и исчезают навсегда. А твоя мама… она отправилась в иной мир, прекрасный и спокойный мир.

Иннокентий, как мог, придумывал всё на ходу, но аккуратно, перебирая каждое слово, чтобы его выдумка звучала логично и убедительно как для Гориславы, так и для него самого.

– То, что с ней произошло ‒ не Смерть, это преображение, которого достойны далеко не все люди. Это иная форма бытия, в которое попадают благородные, добродетельные, милосердные люди, как твоя мама. Она продолжает находиться рядом с нами, как она и говорила неоднократно, хоть мы её уже и не видим. Но если постараться, то мы сможем почувствовать её присутствие. В ней живо и цело всё.

Каждое произнесённое слово всё больше оживляло Иннокентия, придавало ему сил, и он сам с охотой верил самому себе, добровольно погружался в созданную им же иллюзию и желал оказаться как можно глубже. Что же касается Гориславы… Из-за очередной бури отчаяния и уныния она не до конца сумела понять отца, некоторые слова с трудом восприняла, особенно «форма бытия» и «преображение». Поэтому девочка, нахмурив ещё более огненные из-за рыданий тоненькие бровки и погрузившись в себя, попыталась более простыми словами пояснить самой себе, что на самом деле случилось с мамой, перевести высказывания Иннокентия с взрослого языка на детский. Горислава понимала, что, несмотря на свою любовь к знаниям, которые содержатся и в книгах, и в окружавшем её мире, она ещё многого не знает, да и вряд ли узнает абсолютно всё, и в этот момент убедилась, что практически не обладает знаниями о Смерти и жизни.

– Мама особенная… – изредка и тихо всхлипывая, медленно и сосредоточенно проговаривала Горислава, боясь где-то ошибиться. – Она не такая, как другие… Она преобразилась, переместилась в другой мир, невидимый для нас мир… И продолжает жить, но мы и её не видим. Так?

Бедняжка взглянула мокрыми красными глазками с опухшими веками на Иннокентия, моля об ответе, обо всех развеянных сомнениях и о полноценном успокоении. Она жаждала избавления от пугавшей неизвестности, от кружившей голову путаницы и от треволнения, раздиравшего измотанное сердечко и заставлявшего душеньку дрожать, как живое теплокровное существо в лютый мороз.

– Именно так. При этом все мы проводили её так же, как остальных, так как того требуют наши традиции и правила этики. Но они не знают, что твоя мама не такая, как все, что её судьба распорядилась её жизнью иначе, оказалась более благосклонной к ней. Её тело и душа останутся целыми, в отличие от тел тех, кто лежит там и там (он снова показал на другие могилы). Да и, честно говоря, в этой деревушке все очень недалёкие и глупые. Живут только сплетнями, новостями из газет и телевизоров и нелепыми статьями из журналов, а развиваться, узнавать что-то новое самореализовываться, становиться лучшей версией себя не хотят. Все их мысли грязные, и говорят они безобразно. Жаль этот народ…

На этот раз, придя немного в себя, Горислава улавливала и понимала каждое отцовское слово, старалась запомнить каждую частичку информации, каждую секунду их разговора. И она испытала ещё большее восхищение своим любимым человеком.

– А ты как об этом узнал? О том, что мама отличается от всех? Я имею в виду, что с ней такое произойдёт.

– Она сама мне поведала в ту самую ночь, незадолго до того, как ты пришла тогда к нам, вся перепуганная. Долгое время боялась рассказать мне, так как знала, насколько сильно я её люблю. Но всё же отважилась, когда почувствовала, что вот-вот произойдёт это преображение, и дальнейшее замалчивание было ни к чему. Разумеется, я был поражён, не мог поверить. И тогда плакал, и сейчас плачу вместе с тобой… Я не хотел отпускать неотъемлемую часть нас. Но что тут можно было сделать? Но, помнишь, она пыталась утешить нас тем, что она не покинет нас совсем, а будет так же рядом. Тем не менее, для меня эта новость оказалась большим и горьким ударом.