КиберЧаръ

– Никто, – пожал плечами Пятый Азеф. – Рос, как сорняк – брошенный и никому не нужный.

Первый Азеф поморщился.

– Весь в мать. Что не скажешь, как вредочарами по яйцам.

– Мучить друг друга наша родовая традиция…

– Всё! Любезностями обменялись, хватит. Что с Пушкиным?

– Сидит на пыли. П-руна не заработала. Мы проверили все три места появления пандеклятья. Собирается к оморочнику, чтобы вспомнить, что забыл.

– Думаешь, вспомнит?

– Шишень его знает, папа, – промычал Пятый Азеф и налил себе в бокал из пыльной бутылки с надписью: «Хлебное вино».

На высоком деревянном комоде какого-то старого мастера, чьё имя постоянно вылетало из памяти, выстроилась целая стеклянная батарея. Чего тут только не было: от старинной водки до модного экспериментального пойла. Его мало кто мог себе позволить, потому что оно стоило как магистерская подписка на всё на всю жизнь. Поэтому штоф обычно передаривали по большим праздникам. Он вроде помогал скакануть после двенадцатого уровня, но Пятый Азеф выпил половину ящика, чтобы убедиться, что это очередная рекламная шишень для питалок. Для возвышения требовалось что-то более эксклюзивное, странное или даже страшное. Что-то такое, от чего внутренний мир окончательно перевернётся и оголит потайные ходы в глубины подсознания.

Первый Азеф скривился и отвернулся.

– Пил бы как питалки, а то печень посадишь.

– Сколько раз повторять? Я ненавижу чары, чаруш, а особенно подменышей.

– Это основа безопасности, которая позволяет питалкам жить немного дольше. Ты не забыл, что они нам нужны? А ты сам вообще бесценен, твоё старшинство…

– Не наступит никогда!

– Наступит! Только мы первыми должны разобраться с пандеклятьем. Мы, а не МИФ!

Вместо ответа сын одним махом опорожнил бокал и взглянул в зеркало на стене. Старинная рама, почти чёрная, тоже наверняка какого-то модного столяра. Зеркало дореволюционных времён с серебристой патиной. Всё в доме было до тошноты правильно подобрано и выверено до мельчайших деталей. Всё кроме него. Бледного молодого человека с коротким ёжиком светлых волос и трёхдневной щетиной на по-женски красивом лице. Не спасали даже шрамы, должные придать ему недостающего мужества.

– Лучше сдохнуть без печени, чем жить в этом питалкином мире, – вымученно улыбнулся он. – В нём не осталось ничего настоящего, кроме пандеклятья. Я видел это! Оно… уже опутало всю Москву. Оно нас всех сожрёт. Всех до единого. Никто не спрячется…

Первый Азеф заёрзал в кресле.

– Не пойму на чьей ты стороне?

– Конечно, на твоей, папа. Ведь никакой другой нет.

– А с лицом что? Опять железякой себя истязал, – он вздохнул, понимая, что до сына всё равно не достучишься. – Мне нальёшь?

– Тебе не понравится. Хочешь своего любимого вискаря?

Первый Азеф покачал головой, тогда Пятый налил себе до краёв и плюхнулся в кресло, с другой стороны, от печи. По кожаному подлокотнику разлетелись брызги, но он на них даже не взглянул. Рушник всё впитает и пятна лишь добавят перепродуманной обстановке ещё немного достоверности.

– Я всё для тебя сделаю, папа. Хочешь голову Пушкина? Они с оморочником вместе служили…

– Он всё равно ничего не увидит. Воспоминания видит только тот, кто был их свидетелем.

– Мы же родные. Хочешь на дядину кремацию схожу? Капну себе под веко зелья и буду рыдать над его останками.

– Твоё присутствие будет лишним. Никто не должен ничего заподозрить. Сначала разберёмся с пандеклятьем, потом всё остальное. Следи за…

– Двойных агентов никто не любит, – вздохнул Пятый Азеф. – Я такого не видел, но Пушкин рассказывал, как на фронте с них сдирали кожу. Сначала накачивали пылью, а когда они теряли возможность вырабатывать энергию и хуже соображали, подвешивали за ноги. Сопротивляться двурушник не мог, лечиться тоже, поэтому его обдирали, как липку…

– Хватит!

За печной заслонкой что-то затрещало и запыхтело. Запахло жжёным деревом и мерзкой кислятиной. Это раздражало Первого Азефа больше обычного, заставляя всё сильнее морщиться.

– Носки свои сушишь? Силы бы восстановил, вон синий весь.

Пятый Азеф демонстративно оттянул веко и пожал плечами. Взглянул на ладонь и надавил пальцем на руну.

– Пап, дай энергии! А, пап?

Он так наиграно кривлялся, что отец даже хотел отказать, но вовремя удержался и небрежно махнул пальцем по руне «питание».

Сын изобразил самую широкую улыбку.

– Спасибо за невиданную щедрость. Как у нас энергии, хватает?

– Прекрати!

– Чего ты ругаешься? Откуда мне знать. Она же вся по старшинству у тебя.

– Чего ты добиваешься?

– Хочу попробовать рыбу фугу, достанешь, пап?

Первый Азеф приподнялся из кресла и сел на самый край, уставившись на сына.

– Сходи в японский ресторан на Тверской, там лучшие стейки из мраморной говядины. Самые свежие, парные. Доставляют за полчаса после убоя. Вкус невообразимый. Даже сравнить не с…

– С начарованным, – отпивая из бокала, проворчал Пятый Азеф.

– Ты снова? Зато у питалок не бывает отравлений, паразитов, холестерина и меньше проблем со здоровьем. Мы решили продовольственную проблему!

Сын прикрыл глаза. Рука с бокалом перегнулась через подлокотник и раскачивалась, расплёскивая хлебное вино по тёмным половым доскам. Отец замолчал, ожидая, когда он прекратит, но не дождался.

– Ты отключил домовые чары?

Пятый Азеф закивал:

– Не все. Некоторые, – волосы разлетелись и прилипли к мокрому лбу, а он продолжал раскачиваться и махать рукой. – Мой разум – моя темница!

– Иногда мне кажется, что ты не притворяешься, а правда не в себе.

– Я в себе, пап. Это весь мир в подписках. А у меня всё по-настоящему. Мне просто не хватает памяти. Могу забыть, что сторона одна. Достанешь фугу?