Природа хрупких вещей
Спустя несколько минут экипаж останавливается.
– Саквояж можешь оставить здесь, – произносит Мартин, берясь за ручку дверцы. – Извозчик нас подождет. – Он выходит из экипажа и затем помогает сойти мне. – Перед нами высится здание суда, в котором также размещается муниципалитет. Оно похоже на пышный дворец: резные мраморные колонны, искрящийся купол, частично растворяющийся в туманных сумерках.
Через вестибюль, в котором гуляет эхо, мы быстро идем к кабинету мирового судьи. Каблуки моих туфель громко цокают по мраморному полу.
Входим в комнату, где, судя по всему, только что завершилась очередная гражданская церемония. Тучный седоватый судья в черной мантии перебирает бумаги за высоким столом. За соседним столом женщина в темно-синем платье показывает новобрачным, где им следует поставить подписи на свидетельстве о браке. Фотограф снимает невесту и жениха. Невеста в канареечно-желтом платье, ее новоявленный супруг – в сером костюме оттенка свинцовых туч. Они как солнце и дождь, но оба радостно улыбаются. Видно, что они счастливы, любят друг друга. На сгибе локтя невесты лежат три лилии.
– Следующая пара, пожалуйста. – Секретарь суда – худой мужчина в очках – устремляет взгляд мимо молодоженов в ту сторону, где стоим мы. – Мистер Хокинг и мисс Велан?
– Да, это мы. – Мартин берет меня за руку и подводит к огромному дубовому столу судьи.
– Оставайтесь на месте, – говорит секретарь. – Приготовьте обручальные кольца, если они у вас с собой. Судья займется вами через пару минут.
– Спасибо, – благодарит Мартин без тени смущения.
– Свидетелей с вами нет? – уточняет секретарь скучным голосом.
– Нет. Только мы вдвоем.
– Миссис Фарридей, – обращается секретарь к женщине в синем платье, – вам придется выступить в роли свидетеля этой последней пары.
Женщина кивает, убирает авторучки и документ, подписанный двумя предыдущими свидетелями. Счастливые новобрачные в желтом и сером удаляются рука об руку.
– Сэр, если угодно, я вас сфотографирую, – говорит фотограф Мартину. – Я хорошо снимаю. Всего один доллар за чудесный портрет, который можно поставить на каминную полку. И еще сделаю комплект меньшего формата – для ваших родных и знакомых. Два доллара за дюжину.
– Нет, спасибо, – отказывается Мартин, даже не взглянув на фотографа.
Но мне хочется иметь свадебное фото. Хочется, чтобы мама увидела этого утонченного джентльмена, за которого я выхожу замуж, и поняла, что я счастлива рядом с ним. Хочется, чтобы она поверила: на этот раз для меня все будет по-другому. Я и сама хочу в это верить.
Я трогаю Мартина за руку.
– Пожалуйста, пусть он нас сфотографирует?
Он резко поворачивается ко мне.
– Я хотела бы одно фото отправить маме. И чтобы одно было у нас. Разве нам не нужно свадебное фото? И еще одно можно было бы отправить твоим родителям на восток.
Мартин раздумывает несколько секунд и затем говорит фотографу:
– Дюжина нам не нужна. Всего два. Одно фото поставим на каминную полку, одно – для ее матери.
Он дает фотографу деньги и называет адрес. Затем выуживает из кармана брюк два золотых кольца. В том, что поменьше, сверкает крошечный сапфир. Кольцо побольше, простой золотой ободок, Мартин вручает мне. Я держу его в ладони. Оно на ощупь гладкое и теплое.
К нам подходит секретарь и сообщает, что судья готов зарегистрировать наш брак. Мы произносим клятвы – простые и короткие. В считаные минуты судья завершает церемонию. Мы обмениваемся кольцами. Судья объявляет нас мужем и женой, затем встает и на прощание желает нам доброй ночи.
Брачные обеты мы не скрепляем поцелуем – достаточно слов. А свидетельство о браке будет служить подтверждением тому, что мы действительно дали их друг другу.
Меня подводят к длинному столу, дают авторучку и показывают, где поставить подпись. Следом расписывается Мартин, за ним – женщина в синем платье и секретарь суда. Подпись судьи уже стоит на документе: он ее поставил, уходя домой.
– Что ж, приступим, – обращается к нам фотограф. – Пожалуйста, повернитесь ко мне. Сэр, будьте любезны, суньте одну руку в карман.
Мы с Мартином выполняем указания фотографа. Тот делает снимок. Нас ослепляет яркий свет вспышки.
Секретарь суда и миссис Фарридей удаляются через другую дверь. Фотограф водружает на плечо фотокамеру со вспышкой и покидает опустевший зал. Я смотрю на обручальное кольцо, обвивающее мой палец. В янтарном освещении потолочных ламп маленький сапфир Мартина искрится, словно озаренный луной крошечный океан.
На улице стемнело. Мы выходим из здания суда, и нас обволакивает ласковая призрачная ночь. Туман теперь уже более густой пеленой окутывает уличные фонари и заслоняет небо, словно нескончаемый свадебный кортеж. Мы вновь садимся в ожидающий нас экипаж.
В дороге Мартин опять молчит. Мне кажется, что молчание не соответствует обстоятельствам, даже таким необычным, как наши, и я, прочистив горло, говорю:
– Спасибо, что позволил фотографу щелкнуть нас.
Мартин отворачивается от окна и останавливает взгляд на мне.
– Пожалуйста.
– Так… ты точно не хочешь отправить фотографию своим родителям? – Может быть, он, как и я, боится сообщать родным о переменах в своей судьбе? Не дождавшись ответа, я добавляю: – Ты, наверное, не знаешь, как сказать им об этом. Я тебя понимаю. Я… я тоже переживаю. Не представляю, как все объясню маме.
– Я лишился родителей еще в детстве. Они умерли, – не сразу отвечает Мартин без малейших эмоций в голосе. – Меня воспитывали тетя и дядя. Мы с ними не близки.
У меня от жалости к нему щемит сердце.
– Очень тебе сочувствую.
– Не стоит, – беспечно произносит он. – Родителей я не помню.
– И все равно я уверена, ты, должно быть, сильно страдал, потеряв родителей в столь юном возрасте. Как это случилось?
– Они возвращались домой с какого-то торжества, что проводилось в городе, и в дороге их неожиданно застигла снежная буря. Они заблудились и замерзли насмерть в своем экипаже.
– Боже мой, Мартин!
– С тех пор много лет прошло. Я об этом больше не думаю.
Неужели этот человек всю свою жизнь убеждает себя, что расти сиротой – это ерунда? Как можно приучить себя верить, что потеря родителей в столь юном возрасте – это сущий пустяк? Не представляю. Я сама потеряла отца в шестнадцать лет и от горя едва не обезумела. Я жду, что Мартин задаст мне вопрос про моих родителей. Не дождавшись, говорю:
– Моя мама, скорее всего, не одобрит мой поступок. Как бы отнесся к этому отец, не знаю. – Я отворачиваюсь к окну. Вижу только туман, другие экипажи и громадные силуэты зданий, проступающие в колышущемся тумане. – Наверное, сказал бы, что я поступила опрометчиво, безрассудно. Папа любил употреблять мудреные словечки. Коллекционировал их в тетрадке, как некоторые коллекционируют старые монеты. Он хотел поступить в университет и стать профессором, но денег на учебу не было. И он пошел по стопам своего отца: стал кровельщиком. Но постоянно занимался самообразованием. Брал книги у богатых односельчан, имевших собственные библиотеки. Мне и моим братьям он читал книги вслух, находил в них много слов, которые ему хотелось запомнить. Он их записывал в маленькую книжку. Четыре года назад папа упал с крыши. Через несколько дней он скончался, не приходя в сознание. Папа был очень добрый человек. – Я поворачиваюсь к Мартину, удивляясь самой себе. Я ведь не собиралась рассказывать ему так много. И что на меня нашло?
Мартин изучающе смотрит на меня, как мне кажется, с неподдельным интересом. Что-то в моем рассказе заставляет его чуть наклониться ко мне. Но в следующее мгновение на его лице снова появляется невозмутимое выражение.
– Какое несчастье, – роняет он.
Его слова, произнесенные вроде бы искренним, но безучастным тоном, постепенно оседают между нами. Мы все это время молчим. Слышится только цоканье копыт лошади, везущей наш экипаж.
Через несколько минут мы останавливаемся.
– Боюсь, дальше, до пансиона, где мы с Кэт снимаем комнаты, придется идти пешком. Дорога слишком круто поднимается в гору, экипажам и автомобилям по этой улице трудно ехать. В Сан-Франциско везде так.
– Да я с удовольствием пройдусь.
– Саквояж можешь оставить в экипаже. Мы сюда вернемся.
Мы выходим. Перед нами улица, круто поднимающаяся вверх. По обеим сторонам – трех-четырехэтажные жилые дома. Конец улицы, если таковой есть, теряется в тумане.
Начинаем восхождение – степенно вышагиваем, будто супруги, состоящие в браке много лет и прогуливавшиеся по этой улице уже, наверное, тысячу раз.
– Последние четыре месяца мы с Кэт квартируем у миссис Льюис. Она присматривает за Кэт, пока я на работе, – говорит Мартин. – Но сегодня я приобрел собственный дом. Мы заберем Кэт и отправимся туда. Я должен вернуться к своим клиентам и потому хочу, чтобы вы с Кэт уже прямо сейчас были устроены.
Я на мгновение забыла, что Мартин работает не в центральном офисе страховой компании, а разъездным агентом.
– Конечно, – отвечаю я секундой позже.
По пути нам встречаются несколько человек, кивками желающие «доброго вечера». Оттого что дорога неуклонно тянется в гору, я начинаю задыхаться. С трудом, шепотом отвечаю на приветствия.
Наконец мы останавливаемся перед большим четырехэтажным домом. Окна в зеленых рамах с наличниками. Мартин достает из кармана связку ключей, один ключ вставляет в замок, и мы входим в дом. Коридор из холла ведет к комнатам первого этажа, лестница – на второй этаж. Мартин стучит в первую дверь по левой стороне.
В открывшемся проеме появляется седая полная матрона – миссис Льюис. Она окидывает меня взглядом. Очевидно, Мартин сообщил ей, кого едет встречать на паромный вокзал, объяснил, зачем я приезжаю. Женщина пристально смотрит мне в глаза, словно пытается постичь, как я оказалась в знакомых у Мартина, если она меня с ним никогда не видела. Ни разу. А я к тому же вышла за него замуж.
– Миссис Льюис, это моя жена, – представляет меня Мартин. – Софи, познакомься: это миссис Льюис.
– Здравствуйте, – приветствую я женщину как можно более уверенным тоном.
– Рада знакомству. – Однако большой радости в лице миссис Льюис я не замечаю. Скорее, она сбита с толку. Озадачена.
Обернувшись, миссис Льюис кричит через плечо:
– Кэтрин, приехал твой отец и… с ним… – Она протягивает руку, приглашая девочку подойти, и та, выступив из глубины комнаты, останавливается возле нее.
Кэт в голубом платьице, которое ей маловато, держит в руках черноволосую фарфоровую куклу с трещиной на щеке. У девочки карие глаза с рыжинкой, как у отца. Они блестят и полнятся пониманием, будто ей известна некая великая мудрость жизни, – что, разумеется, исключено, ведь девочке всего пять лет. Личико Кэт в форме сердечка обрамляют прямые светло-каштановые волосы. Она смотрит на меня, и в ее взгляде не читается ни раздражения, ни любопытства, ни радости.
– Пойдем, Кэт. – Мартин жестом подзывает к себе дочь. Не отрывая от меня глаз, Кэт подходит к отцу.
– Я испекла для вас небольшой свадебный пирог, – говорит миссис Льюис. – Раз уж вы не устраиваете себе медовый месяц или торжество. – С круглого столика на одной ножке, что находится у нее за спиной, она берет плетеную корзинку, накрытую салфеткой с узором из «огурцов».
– Спасибо, миссис Льюис. – Мартин забирает у женщины корзинку.
Я тронута. И немного ошеломлена. Свадебный пирог? Для меня и Мартина? Я совершенно не чувствую себя новобрачной.
– Да, спасибо, – выдавливаю я из себя. – Вы очень добры.
– Вы англичанка. – Взгляд миссис Льюис полнится вопросами.
– Ирландка.
– Вот как.
Кажется, женщина не хочет меня отпускать, словно ей нужно о чем-то меня расспросить. Или что-то мне рассказать. Но Мартин спешит увести Кэт из комнаты миссис Льюис, на ходу представляя меня дочери.
– Кэт, это твоя новая мама, – кивает он на меня.
Мы идем к выходу. Девочка, не сводя с меня взгляда, медленно моргает.
– Я очень, очень рада знакомству с тобой, Кэт.
Она молчит.
– Еще раз благодарю вас, миссис Льюис, – бросает Мартин через плечо. – Добавьте то, что я должен, в мой итоговый счет. Ах да, вот ваши ключи. – Он протягивает ей руку с ключами, и женщина делает шаг вперед.
Забирая связку ключей, миссис Льюис ласково смотрит на Кэт.
– До свиданья, Кэтрин. Ты придешь ко мне в гости?
Девочка не произносит ни слова в ответ. Мартин берется за ручку двери.
Миссис Льюис переключает внимание на меня.
– Прошу вас, приходите с девочкой в гости, – приглашает она, буравя меня стальным взглядом, от которого я цепенею.
– Еще раз спасибо за пирог, – отвечаю я смущенно.
Миссис Льюис лишь кивает, провожая нас. Мы начинаем спускаться по холму, а она все стоит на пороге и смотрит нам вслед.
Постепенно мы удаляемся, и ее силуэт растворяется в тумане.
Глава 4
Экипаж довезет нас до станции канатного трамвая на Хайд-стрит, это примерно в миле отсюда, объяснил Мартин. В дороге он говорит Кэт, что я приехала издалека, дабы стать для нее мамой, и она должна меня слушаться.
– Уверена, мы поладим, – успокаиваю я его, а сама очень хочу, чтобы Кэт меня не боялась. – Кэт, когда я жила в Ирландии, у нас в деревне было полно малышей. И я частенько помогала приглядывать за ними, пока их родители доставали улов и развешивали сети. Ведь я жила в рыбацкой деревне.
Я рассчитывала, что мои слова заставят Кэт проникнуться ко мне теплым чувством, но девочка молчит. И Мартин тоже ничего не говорит. Молчание дочери, похоже, его не беспокоит и не удивляет.
Мы выбираемся из экипажа, Мартин расплачивается с извозчиком. Спустя несколько минут мы садимся в трамвай красного цвета с желтой окантовкой, до отказа заполненный пассажирами. Половина сидячих мест находятся в салоне, остальные – на открытой площадке под ярко раскрашенной крышей, где некий джентльмен уступает мне место. Я сажусь и, нерешительно притянув Кэт, усаживаю ее к себе на колени. Девочка не сопротивляется. Трамвай ползет по длинному склону холма, останавливаясь у каждой платформы, где выходят одни пассажиры и заходят новые. Я не понимаю, как он может ехать, если у него нет двигателя, а наверху – проводов. Спрашиваю у Мартина.
– Внизу проложен стальной рельс, по нему трамвай и едет, – безучастно отвечает он. – Как у поезда. Между рельсами имеется паз, и по этому пазу с постоянной скоростью движется трос. Вагончик обхватывает этот трос, как клещами, и движется вместе с ним вперед.
– А почему трос движется? – спрашиваю я.
Мартин не успевает ответить. Его опережает джентльмен, который уступил мне место и теперь стоит рядом. Видимо, он очарован моим интересом.
– У Форта Мейсон есть моторная станция, – с гордостью объясняет мужчина, словно это он изобрел канатный трамвай. – Электроэнергия постоянно крутит большие колеса, они и приводят трос в движение. Удивительно, не правда ли?
– Да. – Никогда не видела ничего подобного, даже не слышала об этом. Такая мощь, а ее совсем не заметно.
Через несколько остановок мы выходим из трамвая и дальше идем пешком, опять в горку. Здесь дома не жмутся друг к другу, все нарядные, в окнах горит свет. И открывается красивый вид на сеть улочек в нижней части города. Люди, что живут в этом квартале, кажется, отделены целой вселенной от обитателей многоквартирных домов в Нижнем Ист-Сайде Нью-Йорка. На мгновение я задумываюсь, почему Мартин не оплатил для меня место в спальном вагоне, если у него достаточно денег, чтобы купить дом в столь престижном районе.
– Пришли, – объявляет Мартин.
Мы останавливаемся перед трехэтажным домом на Полк-стрит. Он не такой роскошный, как некоторые дома по соседству, но его недавно освежили темно-синей краской и декорировали окантовкой цвета слоновой кости. Перила крыльца и наружные ящики для цветов обрамляет ажурное чугунное литье. «В нескольких кварталах отсюда район Рашн-Хилл[2]», – сообщил мне Мартин по пути, чтобы я знала, в какой части города мы находимся. До недавнего времени в доме проживал врач с семьей – женой и двумя маленькими сыновьями. Затем он принял предложение занять пост директора больницы в Аргентине, и семья уехала, взяв с собой только личные вещи и кое-что из посуды. А Мартин приобрел их дом со всей обстановкой.
Мы входим в холл, освещенный люстрой с лампами накаливания. Мой саквояж Мартин ставит рядом с чемоданами и сундуками, в которых лежат вещи его и Кэт; сегодня утром их доставили из пансиона миссис Льюис.
– Я потом подниму все это наверх, – говорит Мартин, кивком указав на вещи. – Сначала дом покажу. – Мы начинаем осматривать комнату за комнатой. Кэт плетется за нами, и я уверена, что она тоже здесь впервые.
На нижнем этаже – гостиная, столовая, кухня и библиотека. В просторной кухне – раковина с холодной и горячей водой, большой холодильник-ледник, чугунная кухонная плита с газовой подводкой. У окна, что выходит в сад, сервировочный столик и стулья. В кладовой – запасы разных непортящихся продуктов, которые врач не стал забирать с собой, а также свежий провиант, доставленный сегодня по заказу Мартина. Дверь рядом с кладовой открывается на короткую лестницу, которая спускается в котельную с низким потолком. Сад за домом обнесен кирпичной оградой. Там стоят пустые терракотовые горшки для цветов, крашеные стулья и стол из сварочного железа. Вдоль высокого деревянного забора по границе участка тянется длинная узкая клумба, идеально подходящая для нарциссов. За забором я вижу верхушки задних фасадов домов на соседнем проспекте Ван-Несс.
В гостиной перед газовым камином с резным мраморным порталом расставлены мягкие диваны, стулья, пуфики розовых и кремовых оттенков. В библиотеке – письменный стол, стул и книжные полки одной и той же расцветки. Стол в столовой и буфет с изогнутым фасадом сделаны из одной и той же древесины теплых тонов; по словам Мартина, это красное дерево с пятнышками «под вишню». В этой части Калифорнии красного дерева в изобилии, как воды в океане. На втором этаже – три спальни с кроватями, комодами и платяными шкафами. В туалете на втором этаже – надо же! – есть водопровод и канализация. Туалет отделан плиткой черного, белого и красного цветов. Третий этаж, со скошенным потолком, состоит из двух комнат. Одна – пустая; похоже, в ней жила прислуга. Во второй одна из стен расписана изображениями сельскохозяйственных животных. Судя по виду, раньше здесь была игровая комната. В каждом из помещений второго этажа имеется газовый камин, облицованный мрамором или ониксом. Перед тем как мы все спускаемся на первый этаж, Мартин включает камины поворотом специального ключа.
Это не самый большой дом на нашей улице, но для меня он – настоящий дворец. Даже предположить не могу, сколько стоит такое жилище. Невольно я начинаю думать, что для его покупки Мартин, должно быть, влез в долги, потому и не смог послать мне билет в спальный вагон. Я и мечтать не могла о таком прекрасном доме.
Перед тем как поехать за мной на паромный причал, Мартин заказал холодный ужин с доставкой на дом. Стол накрыт в столовой, сервирован посудой из белого тонкостенного фарфора (видимо, жена доктора решила, что не довезет этот сервиз до Аргентины). По завершении осмотра дома мы садимся ужинать. Рассаживаемся так, как, должно быть, будем сидеть за ужином всегда: Мартин – во главе стола, я – по правую руку от него, Кэт – по левую. На блюдах под крышками – холодные куски жареной курицы, маринованная свекла, сладкий перец, фаршированный рисом, смородина и каперсы.
Мы приступаем к еде в полном молчании.
– Так жарила курицу моя бабушка, – роняю я спустя несколько невыносимо долгих минут.
Мартин поднимает глаза от тарелки. Видимо, за последнее время они с Кэт привыкли есть молча. Мартин едва заметно улыбается, и это вряд ли можно считать приглашением продолжить разговор, но я просто не могу сидеть до конца ужина в тишине. Я начинаю рассказывать Мартину и Кэт об Ирландии. Рассказываю о доме на холме, где жила бабушка, о хижине нашей семьи, расположенной ближе к морю, о тысячах оттенков зеленого цвета на склонах холмов и в полях. Рассказываю о своих любимых блюдах, которые готовила бабушка, – таких как копченый угорь с яблочной глазурью и сладкий бармбрак[3] с корицей.
После ужина мы переходим в гостиную и, устроившись у камина, приступаем к десерту. Это кусочки пирога со специями, который испекла для нас миссис Льюис. Я рассказываю, как в детстве мы с братьями ходили по причальной стенке: с одной стороны небольшие волны полизывали скользкие камни, с другой – покачивались на воде, натягивая швартовые канаты, ярко раскрашенные рыбацкие суда. А впереди перед нами вырисовывался маяк – белая, как снег, высокая башня с яркими сигнальными огнями. Рассказываю, как прелестно звенели колокола приходской церкви городка Донагади в рождественское утро, и мне никогда не надоедало их слушать. Я вспоминаю только счастливые мгновения, то, о чем скучаю.
Часы в гостиной бьют восемь раз, и Мартин говорит, что Кэт пора спать.
– А я начну поднимать наверх сундуки и чемоданы. – Он берет вещи Кэт и заносит в первую от лестничной площадки комнату второго этажа. Мы с Кэт следуем за ним. Девочка входит в комнату медленным, неуверенным шагом, почти как лунатик.
– Кэт, можно я тебя уложу? – спрашиваю я.
Немного поколебавшись, она кивает. Мартин уходит за остальными вещами.
Прежде это была комната сыновей врача, на что указывают два одинаковых покрывала с рисунком в виде игрушечных солдатиков, а также две лошадки-качалки в дальнем углу. Убранство надо как-то изменить. Пятилетняя девочка не может чувствовать себя здесь уютно.
Я помогаю Кэт переодеться в ночную сорочку, которая тоже ей тесна и коротковата. Девочке нужны новые платья; с тех пор как ее мама заболела и умерла, Кэт подросла, а Мартин, должно быть, этого не заметил.
– Пожалуй, надо купить тебе несколько новых нарядов.
Вешаю ее платье в шкаф вместе с другими платьями из сундука; их всего с полдюжины, и все они ей малы. На дне сундука фотография в овальной рамке. Портрет красивой женщины: золотистые волосы, светлая кожа, нос – такой же, как у Кэт.
– Это твоя мама?
Беру в руки фотографию, чтобы лучше рассмотреть лицо, и затем перевожу взгляд на Кэт. Девочка сидит на одной из кроватей, наблюдая за мной.
Она кивает в ответ, и на ее лицо словно опускается вуаль печали. О, как же я хочу, чтобы Кэт со мной заговорила.
– Я знаю, каково это – тосковать по тем, кого любишь. – С фотографией в руках я подхожу к кровати, на которой сидит Кэт. – Это самая страшная мука на свете. Несколько лет назад с моим папой произошел несчастный случай, он умер и тоже вознесся на небеса. Как и твоя мама. Я очень по нему скучаю.
Кэт по-прежнему смотрит на меня, но я замечаю в ее печальных глазах проблеск интереса.
– Давай положим фотографию твоей мамы под подушку, и ты будешь на ней спать? Словно твоя голова покоится у нее на коленях? Хочешь?
Девочка кивает, забирается в постель и ложится. Я подсовываю фотографию ей под подушку.
– Ты молишься на ночь? – спрашиваю я, укрывая ее одеялом до подбородка. В комнате холодно, хотя газовый камин отбрасывает вокруг оранжевые блики. Девочка качает головой. – Давай я прочту одну молитву за нас обеих? Не возражаешь?
Кэт в ответ лишь моргает.
– Моя мама часто читала ее вместе со мной. Закрывай глазки.
Кэт повинуется.
Я тоже закрываю глаза и произношу англиканскую молитву, которую помню наизусть, потому что тысячу раз читала ее с мамой на ночь в Донагади:
– Боже милостивый, услышь молитвы Твоих людей, обращенные к Тебе; сделай так, чтобы мы знали и понимали, как нам дóлжно поступать, благослови и дай нам силы точно исполнить то, что следует, через Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.
Я поднимаю веки и вижу, что глаза Кэт уже открыты. Она таращится на меня почти что в изумлении. У меня в глазах щиплет от необъяснимых слез.
– Спокойной ночи. – Целую девочку в лобик и быстро встаю с кровати, чтобы выключить свет. В дверях вижу Мартина. Он стоит, прислонившись к косяку; руки сложены на груди. Вероятно, все это время Мартин наблюдал за нами.
– Спокойной ночи, Кэт, – говорит он, затем заходит в комнату и гасит камин.
Мы выходим. Мартин затворяет за нами дверь.
– Может, оставить дверь приоткрытой? – предлагаю я. – Вдруг она на новом месте испугается темноты?
– Незачем, – звучит короткий ответ.
Мы спускаемся на первый этаж. Чемоданов и сундуков в прихожей уже нет. Занимаем в гостиной свои места: Мартин садится в кресле, я – напротив, на диванчике, что стоит ближе остальных к камину.
– Я наблюдал, как ты общаешься с Кэт. Такое впечатление, что ты когда-то была матерью. – Его слова звучат почти как комплимент, но меня они больно задевают.
– Я же говорила: мне случалось присматривать за соседскими детьми.
Некоторое время мы молчим.
– Кэт выросла из своей одежды, – сообщаю я.