Дела любви I том

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эти христианские размышления, являющиеся плодом долгих раздумий, можно медленно, но и легко понять, хотя они, безусловно, станут очень трудными для того, кто беглым и просто любопытным прочтением сделает их очень трудными. «Тот индивид», который сначала размышляет о том, читать их или нет, если он потом решит прочесть, он внимательно рассматривает, правильно ли соотносятся друг с другом трудность и лёгкость, когда они вдумчиво взвешены на весах, чтобы не придать христианству ложный вес, делая трудность и лёгкость слишком большими.

Это «христианские размышления», и поэтому они не о «любви», а о «делах любви». Это «дела любви», но не так, как если бы все её дела были здесь перечислены и описаны, отнюдь нет; не так, как если бы одно из перечисленных здесь дел было описано раз и навсегда – слава Богу, нет! Ибо то, что во всём своём богатстве по сути неисчерпаемо, в своём и мельчайшем деянии по сути неописуемо, именно потому что по сути своей присутствует везде в своей полноте и по сути своей не поддаётся описанию.

С.К.

МОЛИТВА

Как можно было бы правильно говорить о любви, если бы забыли Тебя, Тебя, Бога Любви, от Которого исходит вся любовь на небесах и на земле; Тебя, Который ничего не удерживает, но всё отдаёт в любви; Тебя, Который есть любовь, так что любящий есть то, что он есть только благодаря пребыванию в Тебе! Как можно было бы правильно говорить о любви, если бы забыли Тебя, Тебя, Который показал, что такое любовь, Тебя, нашего Спасителя и Искупителя, Который отдал Себя, чтобы спасти всех нас! Как можно было бы правильно говорить о любви, если бы забыли Тебя, Тебя, Духа любви, Тебя, Который ничего не берёт от Себя, но напоминает о той жертве любви, напоминает верующему любить так, как любят его, и своего ближнего, как самого себя! О Вечная Любовь! Ты, Которая присутствует повсюду и никогда не остаётся без свидетельства в том, что здесь может быть сказано о любви или о делах любви. Ибо, безусловно, верно, что есть некоторые дела, которые человеческий язык особенно и ограниченно называет делами милосердия; но на небесах, безусловно, верно, что ни одно дело не может быть угодным, если оно не является делом любви – искренним в своём самоотречении, потребностью любви, и именно поэтому без требований или заслуг.

I

СОКРЫТАЯ ЖИЗНЬ ЛЮБВИ И ЕЁ УЗНАВАНИЕ ПО ПЛОДАМ

«Ибо всякое дерево познаётся по плоду своему, потому что не собирают смокв с терновника и не снимают винограда с кустарника». Лк 6:44

Если всё так, как считает тщеславный умник, гордящийся тем, что он не обманут, что нельзя верить ничему, чего не видит плотское око, тогда прежде всего нужно перестать верить в любовь. И если бы кто-то сделал это, и сделал это из страха быть обманутым, тогда не обманулся ли он? Обмануться можно по-разному; можно обмануться, веря лжи, но можно обмануться, не веря истине; можно обмануться внешностью, но можно обмануться и хитрой внешностью, льстивым тщеславием, которое абсолютно уверено, что его нельзя обмануть. И какой обман опаснее? Чьё исцеление сомнительней – того, кто не видит, или того, кто видит и всё-таки не видит? Что труднее – разбудить спящего или разбудить того, кому снится, что он не спит? Какое зрелище печальнее – то, которое сразу и явно вызывает слёзы, зрелище несчастного обманутого в любви, или то, которое в известном смысле может вызвать смех, зрелище самообманутого, чьё глупое самомнение о том, что он не обманут, конечно, нелепо и смехотворно, если бы эта нелепость не была здесь ещё более сильным выражением ужаса, свидетельствующего о том, что обманывающийся недостоин даже слёз?

Обманывать себя в любви – это самый ужасный обман. Это вечная потеря, которая невосполнима ни здесь, ни в вечности. Ибо если иначе, как бы то ни было, говорится об обмане в отношении любви, то обманутый всё равно относится к любви, и обман просто в том, что любви нет там, где она должна была быть. Но обманывающий себя отгородился и сам отгораживает себя от любви. Говорят также об обмане жизнью или в жизни; но тот, кто жизнью обманывал самого себя, понёс невосполнимую утрату. Вечность может щедро вознаградить человека, который всю свою жизнь был обманут жизнью; но обманувший сам себя помешал себе обрести вечность. О, что же на самом деле потерял тот, кто из-за своей любви стал жертвой человеческого обмана, если в вечности окажется, что любовь пребывает, а обман прекращается! А тот, кто обманул себя, ловко попав в ловушку разума, увы, даже если всю свою жизнь он самонадеянно считал себя счастливым – что он потерял, если в вечности окажется, что он обманул самого себя! Ибо во временном существовании человеку, возможно, удастся обойтись без любви; возможно, ему удастся пройти сквозь время, не обнаружив своего самообмана; ему удастся преуспеть – как ужасно! – в сохранении своего самомнения, упиваясь им; но в вечности он не может обойтись без любви и не может не обнаружить, что потерял всё! Как серьёзно существование, как страшно именно тогда, когда оно, наказывая, позволяет обманутому действовать так, чтобы он жил дальше, упиваясь тем, что он обманут, пока однажды ему не придётся удостовериться, что он обманул себя навечно! Воистину, вечность не позволяет над собой насмехаться; причём ей даже не нужно применять силу, но в её власти использовать немного насмешки, чтобы ужасно наказать самонадеянных. Что соединяет временное и вечное, что, если не любовь, которая именно поэтому была прежде всего и которая пребывает, когда всё остальное прошло? Но именно потому, что любовь есть связь с вечностью, и именно потому, что временное и вечное не похожи друг на друга, любовь может показаться бременем земному благоразумию временного, и поэтому во временном плотскому человеку может показаться огромным облегчением сбросить эти узы вечности.

Обманывающий сам себя действительно думает, что он может утешить себя, более того, что он более чем победил. Тщеславие глупца скрывает от него, насколько печальна его жизнь. Мы не отрицаем, что «он перестал скорбеть». Но что толку в этом, если для спасения нужно начать всерьёз скорбеть о себе! Обманывающий сам себя, возможно, даже думает, что он может утешать других, ставших жертвами вероломного обмана. Но какое безрассудство, что тот, кто получил вечную травму, может исцелить того, кто в лучшем случае смертельно болен! В силу странного противоречия обманывающий себя человек, возможно, даже полагает, что он сочувствует несчастным жертвам обмана. Но если внимательно прислушаться к его утешительной речи и целительной мудрости, то любовь можно узнать по её плодам: по горечи насмешки, по резкости рассуждения, по ядовитому духу неверия, по жгучему холоду ожесточения; то есть по её плодам можно узнать, что там нет любви.

Дерево познаётся по плодам, «не собирают смокв с репейника или винограда с кустарника»1, если вы попытаетесь собрать их там, то вы не только будете собирать напрасно, но и тернии докажут вам, что вы собираете напрасно. Ибо каждое дерево познаётся по плодам своим. Бывают два очень похожих друг на друга плода – один полезный и вкусный, другой горький и ядовитый. Иногда даже ядовитый – очень вкусный, а полезный – горький на вкус. Также и любовь познаётся по её плодам. Если человек совершает ошибку, то это потому, что он либо не знает, как правильно судить в данном конкретном случае, либо он не знает плодов. Как, например, когда человек заблуждается и называет любовью то, что на самом деле есть любовь к себе; когда он громко уверяет, что не может жить без возлюбленного, но ничего не желает слышать о том, что задача и требование любви – отречься от себя и отказаться от себялюбия. Или человек заблуждается и называет любовью слабое самодовольство, или пагубное нытье, или опасные связи, или тщеславие, или лесть, или самообольщение, или сиюминутные впечатления, или отношения временного.

Есть цветок, называемый цветком вечности, но есть, как ни странно, так называемый вечноцветущий цветок, но который, как и все увядающие цветы, цветёт только в определённое время года; какая ошибка называть последний – вечноцветущим! И всё же в момент цветения он выглядит так обманчиво. Но всякое дерево познаётся по плодам своим, так и любовь по плодам своим, и любовь, о которой говорит христианство – по плодам своим, потому что в ней есть истина вечности. Всякая другая любовь, говоря человеческим языком, независимо от того, рано расцветает ли она и изменяется, или лелеемая, сохраняется на весь сезон временного существования, тем не менее преходяща, она просто расцветает. В этом-то и заключается её хрупкость и её печаль; расцветает ли она на час или на семьдесят лет, она просто расцветает. Но христианская любовь вечна. Поэтому ни один человек, если он понимает сам себя, не скажет о христианской любви, что она расцветает. Поэтому ни один поэт, если он понимает сам себя, не станет воспевать её. Ибо воспеваемое поэтом должно содержать в себе печаль, которая является образом его собственной жизни: оно должно расцвести – и, увы, завянуть. Но христианская любовь пребывает, и именно поэтому она есть: ибо то, что расцветает – вянет, и то, что вянет – расцветает, но то, что есть, нельзя воспеть, в это нужно верить, и этим надо жить.

Но когда говорят, что любовь познаётся по её плодам, подразумевают, что сама любовь в определённом смысле сокрыта, и поэтому её можно познать только по её явленным плодам. Это так и есть. Всякая жизнь, также, как и жизнь любви, сокрыта как таковая, но раскрывается в другом. Жизнь растения сокрыта, плод – её проявление. Жизнь мысли сокрыта, её выражение в речи – её откровение. Священные слова, которые мы читаем, имеют двоякое значение, в то время как сокрыто они говорят только об одном; в изречении явно содержится одна мысль, но скрыто содержится и другая.

Итак, давайте тогда обратим внимание на обе мысли, о которых мы сейчас говорим:

СОКРЫТАЯ ЖИЗНЬ ЛЮБВИ И ЕЁ УЗНАВАНИЕ ПО ПЛОДАМ.

Откуда приходит любовь? Где её начало и её источник? Где тайное место, откуда она исходит? Воистину, это место сокрыто или находится в тайне.

Есть место в сердце человека; из которого исходит жизнь любви, потому что «из сердца – источники жизни»2. Но невозможно увидеть это место; как бы далеко вы ни проникали, источник ускользает от вас в отдалении и сокрытии. Даже когда вы проникаете дальше всего, источник всё равно будет немного дальше, как источник родника, который, когда вы находитесь ближе всего к нему, оказывается ещё дальше. Из этого места любовь исходит многими путями; но ни одним из них вы не можете проникнуть к её сокрытому истоку. Как Бог обитает во свете3, из которого исходят все лучи света, озаряющие мир, но ни одним из этих путей человек не может проникнуть, чтобы увидеть Бога; ибо путь света превращается в тьму, если обратиться лицом к свету: так и любовь обитает в тайне или сокрыта в сердце. Как вода горного родника своим журчащим увещеванием манит, нет, почти умоляет человека следовать за ним по его течению, а не пытаться с любопытством пробиться к его истоку и раскрыть тайну; как солнечные лучи своим сиянием приглашают людей созерцать великолепие мира, но предостерегающе наказывают самонадеянного слепотой, когда он оборачивается, чтобы пытливо и дерзко обнаружить источник света; как вера манит быть спутником человеку на жизненном пути, но остолбенеет тот, кто дерзко обернётся, чтобы попытаться понять её: таково желание и молитва любви – чтобы её тайный источник и её сокровенная жизнь в сердце оставались тайной, чтобы никто с любопытством и дерзостью не пытался вторгаться, чтобы увидеть то, чего он не может видеть, но радости и благословения которого он может лишиться из-за своего любопытства. Всегда самое мучительное страдание, когда хирург во время операции вынужден бесцеремонно проникать в самые благородные и потому справедливо сокрытые части тела; так и самое мучительное страдание, к тому же самое пагубное, когда вместо того, чтобы радоваться проявлениям любви, радуются её исследованию, то есть разрушают её.

Тайная жизнь любви находится в сокровенном, она непостижима, и она также имеет непостижимую связь со всем существованием. Как тихое озеро глубоко погружается в сокрытые источники, которых не видел ни один глаз, так и любовь человека погружается ещё глубже – в любовь Бога. Если бы на дне не было источников, если бы Бог не был любовью, то не было бы ни тихого озера, ни человеческой любви. Как тихое озеро тёмными водами зиждется на глубоком источнике, так и человеческая любовь таинственным образом зиждется на любви Бога. Как тихое озеро приглашает вас созерцать его, но его тёмное отражение мешает вам смотреть вниз сквозь него, так и таинственное происхождение любви в любви Бога не даёт увидеть её источник; если вы думаете, что видите его, то это зеркальное отражение, обманывающее вас, как будто бы то, что просто скрывает более глубокий источник, и есть истинный источник. Как хитроумный тайник, чтобы полностью скрыть тайник, выглядит как дно, так обманчиво выглядит глубина, которая лишь скрывает ещё большую глубину.

Так сокрыта жизнь любви; но её тайная жизнь сама по себе является движением и имеет в себе вечность. Как тихое озеро, как бы спокойно оно ни лежало, на самом деле является проточной водой – ибо разве нет на дне источника? – так и любовь, какой бы тихой она ни была в своем сокрытии, всегда находится в движении. Но тихое озеро может высохнуть, если его источник когда-нибудь иссякнет; жизнь же любви имеет вечный источник. Эта жизнь свежа и бесконечна; никакой холод не может заморозить её – она слишком горяча для этого; и никакая жара не может изнурить её – она слишком свежа в своей прохладе. Но она сокрыта. И когда Евангелие говорит о том, что эту жизнь можно узнать по её плодам, разве не означает это, что не следует нарушать и беспокоить этот тайник; что следует отказаться от наблюдений и открытий, которые только «оскорбляют духа»4 и замедляют рост?

И всё же эта сокрытая жизнь любви узнаваема по плодам, более того, это нужда любви – чтобы её узнавали по плодам. О, как прекрасно, что то, что обозначает величайшую нищету, в то же время означает величайшее богатство! Нуждаться, быть в нужде и быть нуждающимся – как не хочет человек, чтобы о нём так говорили! И всё же мы говорим как о высшей похвале, когда говорим о поэте, что ему «нужно писать стихи», об ораторе, что ему «нужно говорить», о девушке, что ей «нужно любить». Увы, даже самый нуждающийся из когда-либо живущих, если у него была любовь, насколько богата была его жизнь по сравнению с жизнью просто бедного человека, который прожил всю свою жизнь и никогда ни в чём не испытывал нужды! Ибо в том и состоит величайшее богатство девушки, что она нуждается в возлюбленном; в том и состоит величайшее и истинное богатство благочестивого, что он нуждается в Боге. Спросите их, спросите девушку, была бы она так же счастлива, если бы могла с таким же успехом обойтись и без возлюбленного; спросите благочестивого, понимает ли он или желает ли, чтобы он мог с таким же успехом обойтись без Бога! То же самое и с распознаванием любви по её плодам, которые, как говорят, появляются на свет при правильных отношениях, что опять-таки означает её богатство. Это было бы величайшим кошмаром, если бы в самой любви действительно было внутреннее противоречие, которое любовь предлагает скрыть, предлагает сделать её неузнаваемой. Это похоже на растение, которое, ощущая в себе энергию жизни и благословение плодородия, не осмеливается дать о себе знать, и будет, как будто благословение – это проклятие, хранить его при себе, увы, как тайну своего необъяснимого увядания! Поэтому это не так. Ибо если даже одно конкретное проявление любви, пусть даже удар сердца, будет изгнано любовью в болезненное сокрытие, то та же самая жизнь любви всё равно найдет новое выражение и будет узнаваема по плодам. О, вы, безмолвные мученики несчастной любви! То, что вы страдали, вынужденные скрывать любовь из-за любви, действительно остаётся в тайне; вы никогда не раскрывали её, так велика была ваша любовь, принесшая эту жертву: и всё же ваша любовь была узнаваема по её плодам! И, возможно, драгоценными стали именно те плоды, которые созрели в безмолвном огне сокрытой боли.

Дерево познаётся по плодам; ибо дерево познаётся и по листьям, но всё же плоды – главная характеристика. Поэтому, если бы вы по листьям определили, что дерево – именно это дерево, а во время плодоношения обнаружили, что оно не приносит плодов, вы бы поняли тогда, что это не то дерево, за которое оно себя выдаёт по листьям. Так же и в распознавании любви. Апостол Иоанн говорит: «Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною»5. И с чем же сравнить эти слова и выражения любви, как не с листьями дерева? Ибо слова и выражения, и измышления языка тоже могут быть признаком любви, но они ненадёжны. Одно и то же слово в устах одного может быть таким глубоким, таким надёжным, но в устах другого – как неопределённый шелест листьев. Одно и то же слово в устах одного могут быть как «благословенное питательное зерно», в устах другого – как бесплодная прелесть листьев. Но из-за этого вам не стоит сдерживать слово, как и не нужно скрывать видимые эмоции, когда они искренние. Ибо можно несправедливо обидеть человека, если отнять у него то, что ему причитается. Ваш друг, ваш возлюбленный, ваш ребёнок, или кто бы то ни был объектом вашей привязанности, имеет право выразить эту привязанность в словах, если ваше сердце подсказывает вам. Чувства не принадлежат вам, они принадлежит другому; их выражение принадлежит ему, поскольку вы в своём чувстве принадлежите тому, кто его вызывает, и кто осознаёт, что вы принадлежите ему. Когда сердце переполнено6, вы не должны завистливо, высокомерно, несправедливо по отношению к другому оскорблять его, молча сжимая губы – пусть от избытка сердца говорят уста. Вы не должны стыдиться своих чувств, а уж тем более честно отдавать каждому своё. Но нельзя любить словами и выражениями, как и нельзя по ним распознавать любовь. Напротив, по таким плодам или по тому, что есть только листья, скорее можно понять, что любовь ещё не достигла своей зрелости. Сирах предостерегающе говорит: «Листья твои ты истребишь и плоды твои погубишь, и останешься, как сухое дерево»7. Ибо именно по словам и речам как единственному плоду любви, человек узнаёт, что он не вовремя оборвал листья, так что не получит плодов; не говоря уже о более ужасном, что только по словам и речам иногда можно распознать обманщика. Следовательно, незрелую и обманчивую любовь можно узнать по тому, что слова и словесные выражения являются её единственным плодом.

О некоторых растениях говорят, что мы должны насадить ими сердце; так же мы можем сказать о человеческой любви: если она действительно должна приносить плоды и, значит, узнаваться по своим плодам, тогда мы должны сначала насадить ею сердце. Ибо любовь, несомненно, исходит из сердца; но давайте, размышляя об этом, не будем забывать ту вечную истину, что любовь насаждается в сердце. Каждому человеку знакомы мимолётные порывы нерешительного сердца; но порывы плотского сердца бесконечно отличаются от насаждения сердца в смысле вечности. И как редко бывает, что вечность обретает такую власть над человеком, что любовь в нём может утвердиться навечно или поистине насадить сердце. А ведь именно это и есть необходимое условие для того, чтобы любовь приносила свои плоды, по которым её можно узнать. Ведь как саму любовь нельзя увидеть, а значит, в неё нужно верить, так и нельзя просто и безоговорочно признать её как таковую по одному из её проявлений.

Нет в человеческом языке ни одного слова, ни одного, даже самого священного, о котором мы могли бы сказать: «если человек говорит это слово, то это безусловно доказывает то, что в нём есть любовь». Наоборот, бывает даже так, что слово, сказанное одним человеком, может заверить нас в том, что у него есть любовь, а совершенно противоположное слово, сказанное другим, может заверить нас в том, что в нём тоже есть любовь; бывает так, что одно и то же слово может заверить нас, что в том, кто его сказал, есть любовь, а в том, кто сказал то же самое слово – нет.

Нет ни одного поступка, ни одного, даже самого лучшего, о котором бы мы могли безоговорочно сказать: «Тот, кто делает это, безусловно доказывает, что он любит». Всё зависит от того, как этот поступок совершается. Есть поступки, которые в особом смысле называются делами милосердия. Но на самом деле, если человек подаёт милостыню, если он посещает вдову, одевает нагого, его милосердие тем самым не доказывается или даже не распознаётся; ибо можно совершать дела милосердия без милосердия и даже эгоистично, а если так, то дело милосердия не является делом любви. Вы, конечно, очень часто видели это удручающее зрелище; и даже, возможно, иногда ловили себя на том, в чём каждый человек должен признаться в себе именно потому, что он не настолько немилосерден и чёрств, чтобы упускать из виду главное, вы ловили себя на том, что, когда вы что-то делаете, вы забываете, как вы это делаете. Увы, Лютер говорил, что ни разу в жизни он не молился абсолютно спокойно, не отвлекаясь ни на какие посторонние мысли; так же и честный человек признаётся, что как бы часто и как бы охотно и радостно он ни подавал милостыню, он никогда не делал это иначе, как несовершенно, возможно, под влиянием какого-то случайного впечатления, возможно, из-за капризной пристрастности, возможно, для успокоения своей совести, возможно, отвернувшись – но не в библейском смысле, чтобы левая рука не знала8, а бездумно, может быть, думая о собственном горе – вместо того, чтобы думать о страданиях бедных, может быть, подавая милостыню, ища личного облегчения – вместо того, чтобы желать облегчить бедность, так что дело милосердия не стало в высшем смысле делом любви.

Поэтому, то, как слово произносится, и главное, что под ним подразумевается, и поэтому, как совершается действие – вот что является решающим в определении и распознавании любви по её плодам. Но и здесь дело в том, что нет ничего, никакого «такого», о котором можно было бы безоговорочно сказать, что оно безусловно доказывает наличие любви или что оно безусловно доказывает, что её нет.

И всё же несомненно, что любовь можно узнать по её плодам. Но эти священные слова предназначены не для того, чтобы заниматься осуждением друг друга; напротив, они предостерегают человека (вас, мой читатель, и меня), чтобы он не позволял своей любви становиться бесплодной, но трудиться, чтобы её можно было узнать по плодам, независимо от того, признают их другие или нет. Ибо он, конечно, должен трудиться не ради того, чтобы его любовь познавалась по плодам, но трудиться так, чтобы её можно было познать по плодам; в этом труде он должен следить за тем, чтобы признание любви не стало для него важнее, чем то единственно важное – чтобы она приносила плоды и поэтому была узнаваема. Одно верно – какие бы мудрые советы ни давал человек, какие бы меры предосторожности ни предпринимал, чтобы не быть обманутым другими, Евангелие требует от индивидуума чего-то другого и чего-то гораздо более важного – чтобы он помнил, что дерево познаётся по плодам, и что именно его или его любовь Евангелие сравнивает с деревом. В Евангелии не говорится, как в речи умного: «Вы или кто-то из вас узнают дерево по плодам», но там сказано: «Дерево познаётся по плодам его». Объяснение в том, что вы, вы, читающие эти слова Евангелия, вы и являетесь деревом. То, что пророк Нафан добавил к притче «Ты – тот человек»9, Евангелию добавлять не нужно, потому что это уже содержится в форме высказывания и потому что это – слово Евангелия. Ибо божественный авторитет Евангелия не говорит одному человеку о другом человеке, вам, мой слушатель, обо мне, или мне о вас. Нет, когда Евангелие говорит, оно обращается к человеку; оно не говорит о нас, людях, о тебе и обо мне, но оно говорит нам, людям, тебе и мне, и оно говорит о том, что любовь познаётся по плодам.

Поэтому, если кто-либо эксцентрично, фанатично или лицемерно будет учить, что любовь – это такое тайное чувство, что оно слишком благородно, чтобы приносить плоды, или настолько тайное, что его плоды ничего не доказывают ни за, ни против неё, причём даже ядовитые плоды ничего не доказывают, тогда вспомним слова Евангелия: дерево познаётся по плодам его. Не для того, чтобы нападать, а чтобы защищаться от подобных утверждений, напомним себе, что здесь, как и в каждом апостольском слове, применимо то, что «поступающий по сему слову подобен человеку, который построил дом свой на камне»10. И «когда налетают бури» и разрушают нежную хрупкость этой чувствительной любви, и «когда дуют ветры и разрывают» паутину лицемерия – тогда истинная любовь будет узнаваема по плодам. Ибо воистину любовь должна быть узнаваема по плодам, но из этого не следует, что вы должны считать себя судьёй; дерево тоже должно быть узнаваемо по плодам, но из этого не следует, что одно дерево вправе судить о других; напротив, всегда только отдельное дерево должно приносить плоды. Но человек не должен бояться ни убивающих тело11, ни лицемерия. Есть только Один, Кого человек должен бояться – это Бог; и есть только один, за кого человек должен бояться – это за самого себя. Воистину, тот, кто в страхе и трепете перед Богом боится за себя, никогда не будет обманут никаким лицемером. Но тот, кто пытается выслеживать лицемеров, независимо от того, удаётся ему это или нет, путь проследит за тем, чтобы это также не было лицемерием; ибо такие открытия вряд ли являются плодами любви. Тот же, чья любовь поистине приносит свои плоды, сам того не желая и не собираясь, разоблачит каждого приближающегося к нему лицемера, а то и пристыдит его; причём любящий может даже не подозревать об этом. Худшая защита от лицемерия – мудрость, причем вряд ли это защита, скорее опасное соседство; лучшая защита от лицемерия – любовь; и это не просто защита, а зияющая пропасть; во веки веков она не имеет ничего общего с лицемерием. По этому плоду и узнаётся любовь, она оберегает любящего от попадания в сети лицемерия.