Мальчик с чёрным петухом

И вот петух выводит его из этого моря костей наружу, указывает ему путь к склону, говорит ему, за какой корень ухватиться, на какой камень опереться, и ребёнок выбирается наконец наружу из скорбной расщелины и в изнеможении опускается на колени перед петухом.

Откуда-то он твёрдо знает, что никому нельзя рассказывать про то, что петух говорил с ним. Ведь все подумают, что это, вестимо, был голос чёрта, но Мартин-то знает, что с чёртом петух имеет так же мало общего, как и он сам.

Мартин предельно измучен. На обратном пути домой его рвёт несколько раз. Он горячий и весь трясётся. Но не бросает ни добытые из расщелины черепа, ни бесценного петуха на своём плече. Только медленно бредёт к деревне, и в дороге его застаёт темнота.

При переходе во тьму все предметы становятся серыми. Но черепа улавливают остаточный свет и, кажется, начинают светиться. Тихий, бормочущий голос петуха указывает мальчику дорогу и подгоняет его всё дальше к дому. Слёзы текут по лицу Мартина. Ему так хочется, чтобы в конце пути через лес кто-нибудь стоял с фонарём, ждал его и посветил ему на дорогу.

– Я есть твой свет, – говорит петух.

Тут Мартин закрыл глаза и вслепую ставил ступни одну перед другой. Шаг за шагом. Шёл по глине, по камням, по листьям. Слышал хруст улиточных панцирей, на которые он наступал. Слышал крик неясыти, хрюканье дикой свиньи. А ведьминских голосов не слышал. И голосов живых мертвецов тоже. Петух, его надёжный проводник, вёл его сквозь все страхи и суеверия, и Мартин их не замечал, не колебался и держал два черепа – один справа, другой слева. А когда они с петухом пришли в деревню, темнота царила уже смертная.

Шаги на входе в деревню, его собственные шаги по деревенской дороге звучали уже привычно и знакомо, стократ тут всё было исхожено и избегано. И Мартин открыл глаза.

Свет виднелся лишь в нескольких домишках. В его собственной хижине на горке свет не горел никогда, там нечему было гореть. Чаще всего он засыпал уже с наступлением сумерек и тонул в своей дневной усталости. А когда случалось ему не спать, он пытался считать звёзды. Этому петух его научил. Правда, в то время петух ещё не умел говорить. Но как же тогда он его научил?

– В твоей жизни есть необъяснимое для того, чтобы ты с его помощью пришёл к объяснимому, – говорил петух.

Мартин этого не понимал, но догадывался, что это как-то связано с черепами. А может быть, и с тем чёрным рыцарем.

Но вот он наконец вошёл в трактир. Там сидели всё те же мужчины, что и всегда. А Франциски уже не было. Вечерами она здесь не работала. Вечерами она помогала по дому, чтобы в трактире при её виде никому не пришла в голову какая-нибудь дурная мысль.

Пламя свечей затрепетало, когда в дверь ввалился Мартин. Что за вид был у него! Мальчик в лихорадочном жару, с двумя черепами в руках и с петухом на плече.

Мужчины встрепенулись и вытаращили глаза. Один из них даже обмочился. Но так и остался сидеть в своей луже, чтобы никто не заметил, а немного позже нарочно опрокинул на себя выпивку. Мартин заморгал и сразу затосковал по своему одиночеству в лесу, настолько там было лучше, чем здесь. Он осторожно выставил на стол два черепа, и в мужчинах зашевелились некоторые соображения.

Этот мальчик их сильно нервировал, потому что он такой странный и своенравный и к тому же – не хотелось бы в этом признаваться, но – храбрый, а то даже и умный. Занятный, в общем. Но заниматься им мало кому охота. Большинство старается жить в мире со своими ошибками.

Можно было бы дать Мартину что-нибудь съесть или выпить, но об этом опять же никто не подумал. Петух вёл себя тихо, чтобы никому и не выдать, что он умеет говорить. Мужчины, впрочем, уже давно забыли, о чём ругались и спорили днём: что, мол, пусть Мартин предъявит доказательства, был ли Уле-Бродяга убит или просто упал и ударился, раз уж он заявил, что знает это. А Мартин не может взять в толк, что к вечеру мужики, кажется, уже потеряли связь с тем, что было днём, и потребовалось некоторое время, пока все дошли до того пункта, на котором тогда остановились.

И где же теперь череп Уле-Бродяги? Надо же на него глянуть для сравнения.

Но никто больше не знает точно, где он.

Они немного поискали вокруг себя, а у лихорадящего мальчика всё это время перед глазами вспыхивали и взрывались звёзды.

Кто последним держал этот череп в руках?

Что за ерунда тут у вас происходит.

Ну и нечего было сюда приходить, если тебе не нравится.

А чего это от Заттлера так воняет мочой?

Заткнись.

Твои крысята тоже всё тощее день ото дня.

Так, пацан. Давай показывай.

Два почти одинаковых черепа Мартин – каждый по отдельности – завернул в тряпку. Один череп он столкнул с края стола. Потом взял кружку и ударил ею по второму черепу. Мужчины замерли, не дыша. Проклятье, откуда в этом тощем мальчишке столько силы? И что за отвратительное дело – бить человека по голове. Тут же каждый вспомнил про свои собственные дела, когда он сам неоднократно бил чем ни попадя по чему-нибудь, совсем для этого не предназначенному. Например, кочергой по спине ребёнка. Или собаку поленом. Никуда не годится, когда такой паренёк постоянно напоминает тебе о вещах, которые ты уже давно уладил с Господом Богом в тайной беседе с глазу на глаз. А потом откуда ни возьмись является этот мальчишка с тем же самым, как будто он – совесть их всех.

Мартин выпростал черепа из тряпок, и всё оказалось так, как он этого и ожидал. Один череп треснул. Во втором был пролом. Такой же, как в голове Уле-Бродяги.

Ну и что теперь с этим делать? Идти, что ли, искать убийцу Уле-Бродяги, тогда как по сути никого не заботит, то ли он умер, то ли убит, то ли продолжает и дальше бродяжничать. Когда идёт война и гибнут куда более приличные люди, а Уле-Бродяга хоть так, хоть эдак нашёл бы свой конец в каком-нибудь горном ущелье, пьяный, как всегда, и бездомный, потому что женой он так никогда и не обзавёлся, как раз из-за своих зубов.

Кроме того, этот показательный эксперимент с черепами отвлекает внимание от решающего вопроса. Можно ли хоронить череп отдельно от тела и надо ли…

Но тут мальчик вдруг упал, лежал на полу и трясся всем телом.

Потому что жар у него. Мальчик корчился в судорогах. Это всем было знакомо по старой Лени, которая постоянно где-нибудь падает и корчится в судорогах, трясётся, выгибается, и пена изо рта идёт. Про неё-то всем известно, что корчи у неё пророческие. Если Лени упала в припадке, значит, явится чёрный всадник. Тот рыцарь, что похищает детей.

А вот с этим приступом у мальчика что они должны делать? Что хотел им сказать своим припадком этот мальчишка? Один предположил, что надо, может быть, поднять его с грязного пола, который скотина Зайдель вряд ли подметает чаще, чем раз в год. Но никто так и не бросился первым поднимать мальчишку, а когда один всё-таки сделал некоторое движение по направлению к полу, чёрный петух вдруг вскочил на грудь мальца, угрожающе растопырил свои облезлые крылья и зашипел.

– Не трогайте его! – фыркнул петух. Очень даже отчётливо они это услышали.

Тут распахнулась дверь, свеча погасла, мужчины даже вскрикнули в испуге тонкими голосами. Но сразу же этого устыдились. На пороге стоял художник, осматриваясь по сторонам. Он тут же вник в положение дел, заметил свечение, заметил тьму по углам и в душах мужчин. Запомнил идиотические выражения их лиц. Полумёртвое дитя с грозным петухом на груди. Что же это за богооставленная деревня такая, в которой ему досталось расписывать церковь.

Он присел возле Мартина, петух подпустил его, потому что не знал за художником зла. От этого художник сразу затосковал, потому что и сам бы он хотел иметь такого друга и верного спутника, как этот петух. У него была когда-то собака, но сбежала.

Мартин в лихорадке закатил глаза. Художник поднял его, петух так и остался неподвижно сидеть на мальчике, который ничего почти не весил. «Мой мольберт тяжелее», – подумал художник. Он вынес больного из трактира, мужчины в недоумении остались где были. Они не знали, правильно ли поступил пришлый художник; вообще не знали, что нужно, что можно и чего нельзя.