Причиной оказалась истощающая монотонность Звука. Непрестанно погруженные в одну клубящуюся ноту, вибрирующую на чужой частоте, они попросту начинали терять себя и растворяться в ней.
Пытаясь избежать этих последствий, они перенесли понятие Звука на другой план, так, чтобы тот не просто наводнял все пространство под Рогами, а был точно сфокусирован на определенных точках. Этими точками были выбраны крыши мастерских. Часовщики оснастили их звуковыми блинами – локаторами. От локаторов сигнал передавался внутрь мастерских по трубке со шлемоподобным агрегатом на конце, который часовщик надевал на голову для детальной фиксации.
Но все пошло не так, как планировалось. В первый же день работы в новых условиях двое выпали из мира и бесследно сгинули в звуковой тьме, оставив после себя лишь незавершенные Часы.
Инцидент привел часовщиков в замешательство. Они не могли объяснить произошедшего. После этих событий большинство часовщиков решили, что этот мир представляет опасность, и покинули его безвозвратно.
Немногие оставшиеся начали экспериментировать с внутренней структурой Крайнего Дома, пытаясь добиться безопасного Звука. В ходе испытаний оказалось, что если изгибать ветер определенным образом, можно было менять тональность свиста и получалась музыка. В отличие от монотонного гудения, музыка была вариативна и не утомляла сознание, оставаясь при этом на Волне Времени.
Впечатленные результатами, часовщики оснастили внутреннее убранство Крайнего Дома системой коридоров и задвижек для управления потоками ветра. Это позволило им извлекать сложные многоэтажные гармонии, которые не только настраивали их сознания на нужную частоту, но и услаждали восприятие, побуждая к идеям. Другими словами, дом-свисток был обращен в дом-флейту.
Однако чтобы извлекать логичную музыку, внутренности Крайнего Дома нужно было постоянно контролировать, перемещая задвижки созвучными аккордами. Для этого кто-то всегда должен был находиться у Дома и плести музыку для остальных.
Стоит заметить, что между синтезом времени и музицированием нет ничего общего. Высокоразвитые во многих аспектах, часовщики совершенно не разбирались в искусстве композиции и не имели никакого желания его постигать.
Тогда появились девочки.
Сестры-близнецы. Эфемерные альбиноски: снег и воздух. Откуда – трудно сказать наверняка. Может, они всегда были здесь, вморожены в грунт, неподвижны и неотличимы от пейзажа. Или же прежде они существовали лишь абстрактно, а действия часовщиков пробудили их интерес, и они материализовались.
Так или иначе, часовщики встретили сестер со спокойным древним любопытством. Вступив с ними в контакт, они обнаружили, что те обладали исключительно гибкими многофокусовыми сознаниями и в ходе контакта контролировали свои идейные шаги с акробатической точностью.
Девочки интересовались громадиной Крайнего Дома, его устройством, назначением, и если это музыкальный инструмент, то почему он молчит. На последний вопрос часовщики отвечали, что он молчит, потому что на нем некому играть.
Одна из сестер сказала тогда:
«Любое сознание ищет выражения,Согласно своим пристрастиям.Музыкальный инструмент,Оставленный в покое,Естественным образом,Рано или поздно,Будет обнаружен музыкантом».Смысл строк был размыт, но общая сила очевидна. Обескураженно очарованные, часовщики допустили сестер до Крайнего Дома и дали им полную свободу самовыражения. Едва тугие, свежие гармонии зазвучали со стороны Дома, часовщики наэлектризованно заперлись в своих мастерских, звенящие в преддверии долгожданной работы. С тромбонами приемников на головах, используя Звук музыки как маяк, сознания часовщики настроились на Волну Времени, и процесс синтеза пошел, как спуск по мягкой реке, – прохладно и гладко.
—Холодным рывком я оторвалась от чтения.
Это случилось.
Я потеряла фокус.
Я зачиталась и потеряла фокус.
Тот фокус, что управлял музыкой.
В какой-то момент я перестала плести мелодии.
Как давно это произошло?
Осознание вины навалилось дрезиновым омутом.
Я ощутила.
Музыки.
Больше.
Не было.
Только.
Одна.
Нота.
Осталась.
А.
Все створки,
Дверцы,
Задвижки,
Окошки
Были распахнуты и
Деревню наводнял монотонный звук.
Я ощутила, как в мастерских часовщики роняют стеклянные кокосы часов и те разбиваются вдребезги, а маленькие человечки в черных костюмах, с длинными носами разбегаются в стороны, в ужасе, в новом огромном странном мире, как птенцы, лишенные своих привычных петель.
Это я была во всем виновата.
Как температурный сон, в котором
Голос из приемника говорит,
Будто обвиняя в чем-то
И вместе с тем прощая,
Глубоко, с тоской: «Эх… ты…»
И жаль тебя,
И ничего не поделаешь уже.
Я зажмурилась и снова открыла глаза.
Но просыпаться было некуда.
Это случилось на самом деле.
Мой кошмар сбылся.
~лабиринт~
Момент замер в кадре, и оказалось, что я смотрю на написанную маслом картину. На ней была изображена девочка в белом посреди богато обставленной комнаты. Лицо ее было скрыто за каскадом белоснежных волос. В руках она держала книгу с перекрещенными оленьими рогами на обложке. На заднем плане сквозь отверстие в стене виднелся кружок неба с падающим снегом.
– Нравится? Глубоко, да? – сказал высокий улыбочный голос в черном плаще.
Я обернулась. Повсюду были бетонные стены, с шарпом. Они образовывали уходящий в стороны лабиринт. На стенах лабиринта висели полотна в рамах. Наверху было небо, а внизу галька. Пахло смесью озона и ржавчины – кровь с кислородом. Я была в галерее.
– Так выглядит любое изображение, если знать, как смотреть. То, что помещают в раму, – это последний кадр в истории. Последний момент из всего того, что в ней случилось, – продолжил голос. – Совсем как когда умираешь и понимаешь, что всю жизнь смотрела на картину. А ты уже ничего не помнишь, ага?
Я переводила взгляд из стороны в сторону, пытаясь понять, откуда доносился голос.
Он засмеялся шелковым сквозняком.
– Эко тебя крутанул старик, без шуток! Вообще ничего не помнишь. А я думал, ты просто тормозишь. Но ты, похоже, на перемотке шла и запуталась или типа того. Что ж, тогда позвольте повторно представиться – мсье Коллекционер.
Голос галантно поклонился, разводя плащ себя в реверансе.
– Если хочешь обращаться к тому, что выглядит, то говори в стены. Считай, что я – этот лабиринт вокруг. Это так же, как и с картинами, последний кадр моей истории. Я его для тебя сделал. Чтобы ты нашла себя. Вспоминаешь теперь?
Он говорил вкрадчиво и эмпатично, но в то же время с иронией, как бы насмехаясь.
Я покачала головой и медленно двинулась вдоль стены, прочь от картины с часовой деревней. Во мне колыхалось.
– Да что там в деревне случилось? – спросил он.
Я посмотрела наверх, мои глаза – полные блюдца слез. Я не хотела отвечать.
– О да, наверное, это тоже надо повторить, ты же не помнишь. В общем, ты можешь не утруждаться говорить со мной. Я и так вижу все твои мысли.
А мысли мои зияли пламенем. Я ненавидела себя. Я использовала эту девочку, рискнула ее жизнью, чтобы достичь своих целей. Какое я имела право? Не зря Фая не хотела принимать в этом участия. Она знала, что потом пожалеет. Она все знала, а я не понимаю вещей. Я маленькая, неосознанная, беспомощная. У той девочки была чистая душа. Чистая. А я толкнула ее в этот Дом, заставила ее идти наперекор страху. За этой проклятой книгой. Думала, что это направление. Направление, не направление – какая разница?
– Направление, – эхом повторил Коллекционер. – Направление куда? Ты вообще помнишь цель своего путешествия или тоже не?
Я остановилась перед следующей картиной. Она морфилась глубинами: было трудно сказать, что на ней изображено, цвета плавали.
– О, вот свободная форма, как раз к месту. Ее можно под что угодно сделать. Могу в ней перекинуть тебя немного назад, чтобы ты вспомнила слегка, раз уж так получилось, а то мне не в кайф все повторять по новой. Окей?
Я кивнула.
– Смотри, – сказал он, и картина стеклась жидким пазлом.
В моем восприятии будто вытянули глубину, как карандашную линию, которая, изображая коридор, уходит внутрь листа. И я оказалась там, внутри картины. Только на этот раз у меня не было своей воли. Я смотрела неуправляемый сон.
—Вокруг мигали красные маяковые огоньки. Я шла по щиколотку в воде. Абсолютная ночь без звезд окружала меня. Вдали гуднул пароход. Я говорила с Фаей, а точнее, слушала свои собственные реплики, шевеля губами, предугадывая их за мгновения до. Непрерывное дежавю.
– Меня проволокло как бы, знаешь? Я думаю, на пару миров, не больше. Хотя откуда мне знать на самом деле.
Вода была прохладной и маслянистой. Подол моего платья намок и волочился.
– Теперь вот я иду к пристани, потому что Слух направил. Рыболовная фаза там, – он сказал. И я понимаю, что это значит в логике этого мира, но если подумать в целом, то я без понятия. Осталась ли у меня своя собственная логика? Отдельная от любого мира? Была ли она? Вот в чем дело, Фай.
– Не думаю, что такое бывает, – отозвалась она. – Любая логика основывается на окружении, и наоборот.
– Но с чего-то же все началось, разве нет?
– Нет, ничего ни с чего не началось.
– Откуда ты знаешь, Фай? Откуда ты все знаешь?
– Я вижу, – ответила она. – Можешь мне верить.
– Если ты все видишь, то скажи мне. Пусть у всего в принципе нет начала, но с чего хотя бы началось это путешествие? Зачем я иду? Ты же знаешь, да? Знаешь же!
Надо мной низко пролетел массивный плоский объект; черный, сливающийся с ночью. Фая молчала.
– Ведь было бы намного проще, разве нет? Проще было бы идти, зная куда! И ты знаешь, но почему-то скрываешь? Зачем ты это делаешь? Ты – единственное близкое мне создание!
От этих слов в Фае взметнулось сильное чувство.
В этот момент я зацепилась за что-то ногой.
Я наклонилась к воде, чтобы распутать.
Фая жарко задышала по ту сторону меня. Она будто хотела остановить, закричать «Нет!», не позволить мне увидеть, за что это я зацепилась.
Это нечто было тверже, чем водоросль. Оно прочно обвилось вокруг щиколотки и не отпускало. Я выдумала луч света изо лба и осветила руки, выдергивая. Это была колючая проволока.
Красным меня пронзило воспоминание. Ребенок, свернувшийся калачиком в небольшом помещении. Вроде прямоугольной комнаты или вагона между сном и явью. Это мальчик. Вокруг его лба была намотана колючая проволока, проходящая сквозь замочную скважину меж его узких глаз и наверх, вокруг тускло горящей лампочки.
Это он. Я вспомнила. Я вспомнила, зачем все это. Зачем я иду. Глядя на свои ладони в мокром свете фонаря с намотанной на палец колючей проволокой, посреди бездонной морской ночи в неизвестном мире, я произнесла:
~
~
~
~
Я иду за братом, Фая…
~
~
~
~
—Передо мной замер последний кадр истории, картина в раме: ладони с колючей проволокой. На втором плане, на черном фоне было подвешено несколько красных огоньков.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: