Маленькая черная ложь

– Кто это?

Я приставляю ладонь к уху, показывая, что слушаю, и жду, когда песня зазвучит снова. Сначала слышен только плеск волн, но затем на него накладывается протяжное низкое рычание, которое сменяется мурлыканьем, словно где-то прячется огромный кот. Затем звук резко меняется на один мелодичный высокий, почти резкий тон.

– Думаю, это не дельфины. – Я подношу бинокль к глазам и смотрю в нужном, как мне кажется, направлении. – У тех больше чирикающих, щелкающих звуков. – Ничего не видно. Слишком темно, а животные слишком далеко от нас. – Возможно, это горбатые киты, поскольку у них самая сложная песня; но сюда они редко заплывают.

– Печальная песня…

Звуки повторяются, составляют ритмический рисунок, чем-то напоминающий человеческую песню. Затем слышится свист рассекаемого воздуха и удар. Я передаю бинокль Каллуму, но он тоже не видит китов. Они не в самой бухте, но где-то рядом. Мы слушаем еще пять иди десять минут, пока песню не заглушают ветер и волны. Потом возвращаемся в рубку. Но не садимся. Что-то изменилось. Мои мысли заняты не мертвым ребенком – и не пропавшим.

– Сколько Стопфорду нужно времени, чтобы сюда добраться?

Каллум качает головой:

– Я бы сказал, чуть больше часа, но он не сможет собраться так же быстро, как мы. Тебе нужно отдохнуть.

Мы оба смотрим на закрытую дверь каюты на носу. Я точно знаю, о чем он думает. Я тоже об этом думаю.

– Каллум, насчет… Извини… Я просто… – Я понятия не имею, что хочу сказать.

Он улыбается – я очень давно не видела улыбки на его лице. Хотя, наверное, это самая грустная улыбка из всех, что я когда-нибудь видела.

– Я знаю, – говорит он.

Это хорошо. Потому что я не знаю.

* * *

Куини прыгает ко мне на койку. Шкура у нее мокрая от брызг, и собака не жалуется, когда я прижимаюсь к ней. Мы лежим вдвоем без сна и дрожим. Нам слышно, как Каллум ходит в рубке, как спускается вода в туалете, а затем наступает тишина – он ложится отдохнуть.

Ветер усиливается. В этой части света шторма возникают внезапно. Лодка начинает раскачиваться и дергать якорь, а с мыса доносится странный свист. Задремывая, я снова слышу китов. На этот раз это явно два разных вида животных – протяжная печальная песня больших зубатых китов и легкие, чирикающие ноты дельфинов. Каллум ошибался, думаю я, стараясь не проснуться. Это не печаль. Это страх.

* * *

Когда мне было пятнадцать, мы с отцом спасли молодую гринду, которая едва не утонула. Мы ловили рыбу в большой лодке с плоским дном. Рыбалка выглядела так: мы расставляли тяжелые сети в заранее выбранных местах, периодически вытаскивали их, фотографировали пойманную рыбу, делали запись в журнале, а затем отпускали. Проведя около часа за этим занятием, мы заметили в воде большой силуэт. Серо-черный, гладкий и неподвижный.

– Что это?

– Думаю, молодая гринда. Видишь круглую голову? И довольно большой грудной плавник?

– Она мертвая? – Дельфин громко выдохнул, словно отвечая на мой вопрос.

Все равно что-то было не так – это видела даже я. Дельфин почти не двигался, а его хвост словно притягивало ко дну.

– Я посмотрю. – Отец взял трубку и маску.

Он медленно приблизился к дельфину, прекрасно осознавая опасность, и поплыл вдоль тела животного от головы к хвосту. Через пару минут вынырнул на поверхность и вернулся к лодке.

– Он запутался в рыболовной сети.

Я помогла папе залезть в лодку.

– Сеть обмоталась вокруг хвоста и обоих грудных плавников, до самого спинного плавника. Он не может плыть, а хвост тянет его вниз.

Я посмотрела на темную продолговатую тень в воде. Похоже, дельфин приблизился и повернул голову так, чтобы нас видеть.

– Что с ним будет?

Отец никак не мог отдышаться.

– В конечном счете у него закончатся силы, и он не больше не сможет держаться у поверхности. Опустится на глубину и утонет.

– Папа, мы должны что-то сделать. – В пятнадцать лет вы по-прежнему уверены, что отец может все, если захочет.

Я смотрела, как он думает. Приближаться к испуганному, раненому дельфину очень опасно. Одно непредсказуемое движение плавником, и мы окажемся в воде. С другой стороны, если ничего не предпринимать, животное погибнет.

Конечно, мы ему помогли – в этом не могло быть сомнений. Думаю, я бы плакала всю обратную дорогу, если б мы оставили его. И отец тоже. Мы на веслах подплыли к дельфину и начали – я в лодке, отец в воде – снимать сеть.

Рыболовные сети очень тяжелые и прочные. У нас было два ножа, но по большей части приходилось просто тянуть. Примерно полчаса ушло на то, чтобы освободить спинной и один грудной плавники. Обнаружив, что снова может двигаться, дельфин понесся вперед с огромной скоростью, протащив нас за собой больше сотни метров, но потом устал, и мы возобновили работу.

Через час освободился второй грудной плавник, и ситуация уже не выглядела такой безнадежной. Еще один круг по заливу, и дельфин успокоился, позволив освободить от сети свой хвост. Потом мы долго лежали на дне лодки, пока отец не собрался с силами, чтобы встать и запустить мотор.

Но дельфин не уплыл. Он плескался рядом, метрах в пятидесяти по левому борту. Когда мы поплыли, животное сопровождало нас, выныривая то справа, то слева. Дельфин выпрыгивал из воды, потом уходил на глубину и появлялся в самом неожиданном месте. Мы с восхищением наблюдали за мельканием плавников и ударами хвоста по воде – настоящая морская акробатика. Он не отставал от нас до тех пор, пока мы не добрались до порта Стэнли, где отец заглушил двигатель. Когда винт замер и наступила тишина, животное подплыло к самому борту. Мы увидели блестящие черные глаза, смотревшие прямо на нас, наклонились и погладили круглую голову дельфина. И он уплыл, на прощание игриво шлепнув по воде хвостом.

– Как вы его назвали? – спросила потом Рейчел.

Я пожала плечами. Мы с папой были слишком заняты, пытаясь спасти дельфина, и нам даже в голову не пришло дать ему имя.

– Однажды, когда вы потеряетесь в океане и начнете тонуть, он появится и спасет вас, – объявила Рейчел, и по ее восторженному тону было понятно, что спорить бесполезно. – И тогда вы дадите ему имя.

* * *

Увидев во сне Рейчел, я проснулась с той безумной, неукротимой яростью, которая рождается просто от ее присутствия в моей голове. Встала, стараясь не потревожить Куини. Из рубки не доносилось ни звука.

Полночь уже миновала. Наступила среда. Еще на день ближе к годовщине гибели мальчиков. К тому моменту, когда все изменится.

Дверь тихо открывается. Должно быть, Каллум не спит – не удивительно, потому что скамья, на которой он лежит, на два фута короче, чем он. Ноги упираются в переборку, сгорбленные плечи прислонились к боковой стенке холодильника. Тем не менее он спит. Дыхание глубокое, лицо полностью расслаблено.

Я набираю полную грудь воздуха, заставляя себя успокоиться и унять дрожь.

Крепкий сон достался Каллуму в наследство от армии – он умеет использовать для отдыха любой подходящий момент. Помню, мы шутили, что через десять минут после того, как он отключился, его не разбудит даже подожженный под задницей фейерверк.

Больше у меня такой возможности не будет.

Подхожу ближе, неслышно переступая босыми ногами. Теперь я уже немного успокоилась. Уже не дрожу, а если и дрожу, то по другой причине. Опускаюсь на колени рядом с Каллумом и наклоняюсь, чувствуя его дыхание на своем лице. Еще ближе. Вдыхаю запах кофе, его кожи и шампуня, которым он в последний раз мыл голову. Прижимаюсь щекой к его щеке, чувствую его кожу, колючую щетину бороды, затем касаюсь губами его губ.

И надолго замираю, дыша в унисон с ним, мечтая о том, чтобы он проснулся, и надеясь, что этого не произойдет. Затем вспоминаю, как он улыбался Рейчел, и уже больше не могу оставаться рядом.

В следующий раз я просыпаюсь ближе к утру. К нам подплыла лодка. Я слышу стук фалов, брошенных на палубу, мягкий удар кранцев другого судна. Кажется, кто-то произносит мое имя, и я жду, что меня разбудят. Но никто меня не зовет, и я опять засыпаю.