При этих словах лицо Патрика внезапно просветлело. Он боялся не красоты и привлекательности незнакомца, а той неограниченной власти, которую регентство дозволяло дому д’Олбени простирать на сирот королевской семьи; пленного же рыцаря нечего было бояться! Однако, как ни было благовидно объяснение, но оно могло быть предлогом, годным обмануть преподобного отца и доставить ему доступ в замок; только Патрик был настороже, учтиво отвечая на приветливый поклон незнакомца, говорившего твердым, сохранившим южный акцент голосом.
– Простите, что я осмелился принять гостеприимное приглашение доброго отца.
– Милости просим, сэр, – отвечал Патрик, взяв узду из рук незнакомца и помогая ему сойти на землю. – Мои отец и двоюродный брат будут счастливы облегчить пленному путь к свободе.
– Всякий пленник нам дорог в память того, кого он нам напоминает, – вмешался отец, подходя к рыцарю и протягивая ему руку. Молодой человек взял ее и обнажил свою прекрасную голову, обрамленную блестящими кудрями.
– Я нахожусь в присутствии опекуна Гленуски? – проговорил он.
– Действительно, сэр, – отвечал сэр Дэвид Драммонд, – и вы видите двух моих питомцев: лорда Малькольма и леди Лилию. Пусть ваша милость отнесется снисходительно к этому юноше, не совсем еще свыкшемуся с правилами рыцарской вежливости.
Ибо, в то время как Лилия с милым достоинством отвечала на учтивое приветствие сэра Джеймса Стюарта, Малькольм, после неловкого и принужденного поклона, казалось, желал избежать взоров посетителя; грубые насмешки двоюродных братьев заставляли его со страхом смотреть на всякого незнакомца; и в то время, как пришельца вели в большую залу замка, он, ни о чем не заботясь, встал рядом с добрым монахом и шепотом проговорил:
– Принесли вы мне книгу?
Отец Нимиан кивнул и показал на книгу, спрятанную у него на груди, а сэр Дэвид поспешно спросил юношу:
– Как, Малькольм! Возможно ли, чтоб ты до такой степени забыл долг гостеприимства в отношении рыцаря, сделавшего тебе честь своим посещением? Разве ты не знаешь, что первым долгом тебе надо снять с него оружие?
А Патрик грубо толкнул его вперед, пробормотав угрюмо:
– Не допускай же Лилию исправлять недостаток твоей вежливости!
Малькольм робко подошел, испуганный и смущенный; но посетитель кротким и ободряющим голосом сказал:
– А! Новая книга, вероятно роман… Это, конечно, может заставить забыть все остальное!..
«Какой же у него слух? – сказал Малькольм самому себе. – Я так тихо говорил!»
И он прошептал голосом, скованным робостью:
– Это не роман, сэр, но… это сочинение, данное мне святыми отцами.
– Это «Itinerarium» блаженного Адамнануса, – сказал отец Нимиан, показывая маленький сверток, обвернутый сверху клеенкой.
– «Itinerarium»! – воскликнул сэр Джеймс. – Я, кажется, слышал об этой книге: у меня есть в Англии друг, очень желавший достать ее.
Друг в Англии!.. Слова эти словно громом поразили присутствующих. И в то время как Малькольм судорожно сжал книгу в своих руках, монах отвечал холодно, что эта книга – собственность Холдингхэмского монастыря и что ее, в виде особенной милости, одолжили лорду Малькольму Стюарту. Слова эти вызвали невольную улыбку на лице посетителя, и он поспешил ответить, что с удовольствием видит, с каким уважением относятся к книгам в Шотландии. Но в ту минуту, когда лицо его просияло необычайным выражением и было освещено светом огня из камина, у которого стоял он, одетый в узкое платье верблюжьей кожи, носимое под кольчугой, старый сэр Дэвид воскликнул:
– Великий Боже! Я никогда не видел подобного сходства… Патрик! Ты был тогда уже довольно большим, чтобы припомнить… Разве ты не видишь?..
– На кого же он похож? – спросил Патрик, изумленный волнением отца.
– На кого? – прошептал сэр Дэвид, понижая голос. – Но… на того несчастного ребенка, на герцога Ротсея!
Патрик не мог не улыбнуться, ибо ему было семь лет, когда случилось убийство несчастного шотландского принца. Но лицо посетителя внезапно вспыхнуло.
– Мне уже об этом говорили, – отвечал он отрывисто и, сев на стул возле сэра Дэвида, начал толковать о смутах, бывших тогда в Шотландии, с участием расспрашивать о многих семействах, называя их поименно. На все его вопросы раздавался неизменно один и тот же мрачный ответ: «Убийство, разорение, грабеж!» А когда рыцарь спрашивал, что же делает регент, в ответ только пожимали плечами. Тогда лицо сэра Джеймса краснело и его рука судорожно сжимала рукоятку меча.
– Неужели нет в Шотландии человека, могущего восстать против всех этих несправедливостей! – воскликнул он наконец. – Дворяне, духовенство, граждане – разве не могут соединиться с парламентом, чтоб низвергнуть д’Олбени и призвать к себе прежнего своего владыку?
– К несчастью, у нас нет единства, – с грустью возразил сэр Дэвид. – Соединяя свои силы, они могли бы добиться цели, но всем небезызвестно, что низвержение д’Олбени повлечет за собой претендентов: Дугласа, Ленокса, Марка или Мара, готовых продолжать те же действия. Ввиду этой возможности никто и не решается начинать дела.
– Итак, – с горечью продолжал сэр Джеймс, – все, что есть в Шотландии сильного и храброго, пойдет безумно сорить свои силы в чужестранной войне, для того чтоб поставить Францию в такое же невыгодное, шаткое положение, в каком в настоящее время находимся мы сами.
– Нет, нет, сэр! – воскликнул с жаром Патрик. – Это для того, чтоб избавить старого союзника от тиранства нашего злейшего врага. Это единственное место, где шотландец может отныне с честью пытать счастье, не марая души низкими злодействами. Отдайте нам нашего короля, и каждый меч в Шотландии будет с гордостью и счастьем служить ему!
– Да, ваши мечи! Когда все остальные будут зазубрены этим сумасшедшим французом!
– Зазубрены? Нет, сэр! – возразил Патрик, с жаром вставая с места. – Они со славой выйдут из почетной войны, не запачканные кровью междоусобных битв!
– Правда, – прошептал сэр Дэвид, – и, несмотря на горе, которое я бы испытал в разлуке с ним, я не мог бы произнести ни единого слова, могущего принудить его остаться в стране, где каждый мужественный человек не может не поддаться заразе насилия.
Джеймс испустил глубокий вздох, сейчас же подавленный им, и ответил поспешно:
– Очень может быть; но я спрашиваю себя, какова будет судьба земли, где все честные и храбрые сердца откажутся от защиты, под предлогом, что она неисполнима, и отдадут свое оружие на служение чужой стране, тоже не лучше ее поставленной.
– Как, сэр, – воскликнул Патрик, – вы, английский пленник, можете отзываться так о наших благородных союзниках-французах, так глубоко оскорбленных?
– Я довольно долго жил в Англии, – ответил Джеймс, – и думаю, что самый счастливый край есть тот, где закон настолько силен, что поддерживает и мир и порядок.
– Ваши англичане низкие плуты! – пробормотал Патрик, более из духа противоречия.
– А вы долго прожили в Англии, сэр? – спросила Лилия, чтобы отвлечь разговор и перевести его на более миролюбивую почву.
– Долго, сударыня, – отвечал приезжий, приветливо обращаясь к ней. – Мой плен начался с детского возраста, но он не был тяжел, так как меня не очень строго охраняли.
– Неужели не было никого, чтоб уплатить за вас выкуп? – спросила она с участием, тронутая тихой покорностью, отражавшейся на челе ее собеседника, и неотразимой прелестью его звучного голоса.
– Никого, сударыня; мой дядя был очень счастлив, что был удален наследник, имуществом которого он распоряжался, и я только после его смерти мог добиться позволения приехать сюда, чтоб собрать выкуп.
Лилии хотелось бы знать величину выкупа, но она боялась быть нескромной, так как сумма должна соразмеряться рыцарскому сану; но дядя вдруг спросил, кто был его охранником.
– Граф Сомерсетский, – отрывисто сказал Джеймс.
– Но, дядюшка, король ведь тоже под его присмотром? – с живостью спросила Лилия, и тогда начались расспросы: – Каков вид у короля? Как он переносит свое продолжительное заточение? Какой свободой он пользуется? Есть ли надежда на его возвращение? Как относится он к страданиям своего народа?
Этот вопрос спугнул шутливую улыбку, игравшую на устах Джеймса до того времени; губы его сжались и слеза блеснула на глазах, когда он ответил:
– Переносит это без горя?.. Нет, это невозможно, сударыня! Сердце сгорает в его груди при каждом вопле, доносящемся до него с границы, и он будет в отчаянии, узнав то, что я видел и слышал. Король Генрих старается доказать, что если ему будет возвращена свобода, то он подвергнется ярости д’Олбени; но лучше быть убитым во главе своих, за дело своего народа, чем слышать горькие жалобы, которым не в силах помочь!..
И в то время как он быстро встряхнул головой, чтобы подавить негодование и бешенство, Патрик с живостью схватил его за руку.
– Ваше сердце с нами, сэр! С этого часа я на вас смотрю как на честного человека и собрата по оружию!
– Хорошо, пусть это будет договор, – сказал Джеймс со слабой улыбкой; глаза его снова наполнились слезами, и он добавил: – Когда для Шотландии пробьет час избавления, мы созовем своих братьев!..
– И вы скажете королю, – продолжал Патрик, – что, слава богу, есть еще у него друзья, готовые, в случае надобности, грудью защитить его от ударов д’Олбени, о которых, кажется, так заботится король Генрих.