Джейн Эйр

В тот раз я одновременно впервые услышала из уст мисс Эббот, что мой отец был бедным священником и что моя мама вышла за него вопреки уговорам близких, которые считали отца не парой ей, и что дедушка Рид разгневался на нее за непослушание и не дал ей ни гроша, и что пожила она с папой год, а он во время поездки по бедным кварталам большого промышленного города, в котором находился его приход, заразился тифом и вскоре умер, а через месяц умерла и мама, которая заразилась от отца.

Бесси, прослушав рассказ, вздохнула и сказала:

– Бедная мисс Джейн! Все-таки жалко эту беднягу, Эббот.

– Да, – ответила Эббот. – Была бы она миленькой, хорошенькой девочкой, ей можно было бы посочувствовать, все-таки у нее никого нет на свете. Только кому это надо – жалеть эту маленькую жабу?

– Да, желающих мало, – согласилась Бесси. – Как ни говори, а была бы она красивой, как мисс Джорджиана, то вызывала бы больше сочувствия.

– Да, мисс Джорджиану я просто обожаю! – в восторге воскликнула Эббот. – Уж такая хорошенькая! Эти длинные кудряшки, голубенькие глазки, а уж личико такого цвета, словно на картинке! Знаешь, Бесси, сейчас бы уэльсского зайчика (Горячие гренки с расплавленным сыром) неплохо.

– И с лучком. Все, пошли на кухню. – И они ушли.

Глава IV

Беседа с мистером Ллойдом и нечаянно подслушанный разговор Эббот с Бесси вдохнули в меня такую надежду, что мне захотелось поправиться. Желанные перемены казались близкими, и я тихо ожидала их. Они, однако, не торопились наступать. Проходили дни, недели, мое здоровье уже восстановилась до своего обычного состояния, но никаких сведений или намеков по предмету, который меня так интересовал, не поступало. Миссис Рид иногда пристальным и суровым взглядом посматривала на меня, но обращалась ко мне редко. После моего заболевания она провела еще более строгую линию раздела между мной и своими детьми. Она отвела мне маленький закуток, где я спала одна, ела я тоже в одиночестве, все время проводила в детской, хотя мои кузины с кузеном постоянно находились в гостиной. Но она не проронила ни единого намека насчет школы, и, тем не менее, я была инстинктивно уверена, что она недолго выдержит соседство со мной под одной крышей, потому что взгляд ее, обращенный на меня, как никогда раньше выражал непреодолимую, глубоко укоренившуюся в ней неприязнь.

Элиза и Джорджиана, действуя явно по указке, разговаривали со мной лишь в случае крайней необходимости. Джон всякий раз, как меня видел, показывал мне язык, а однажды попытался было пустить в ход руки, но во мне взыграли старые эмоции, и я с гневом и отчаянной решимостью накинулась на него, так что он счел за лучшее ретироваться. Он сбежал, бормоча ругательства, и я слышала, как он жаловался, будто я разбила ему нос. Я действительно изо всех своих сил приложилась кулаком по этой выдающейся детали его физиономии. Когда я поняла, что, то ли этот факт, то ли один мой вид приводят его в трепет, у меня, помню, появилось огромное желание развить достигнутое преимущество, но в первый же раз, когда я решилась на это, он быстренько подался к своей мамочке. Я услышала, как он бубнил, что, мол, «эта дрянь Джейн Эйр» накинулась на него, будто бешеная кошка. И тут его довольно резко перебили:

– Не говори при мне о ней, Джон. Я же не велела подходить к ней. Она не стоит того, чтобы ее замечать. Я не позволяю тебе и твоим сестрам водиться с ней.

И тут я перегнулась через перила и – сама не знаю, как это у меня вышло, – выкрикнула:

– Да это они недостойны, водиться со мной!

Миссис Рид была женщиной в теле, но, услышав столь неожиданное и дерзкое заявление, вихрем взлетела по лестнице, и меня словно смерчем подхватило и унесло в детскую. Там она меня швырнула на кровать и строжайшим тоном повелела мне не вставать с этого места и до конца дня держать язык за зубами.

– Вы знаете, что сказал бы вам дядя Рид, будь он жив? – почти невольно вырвалось у меня. Я говорю «почти невольно», потому что, казалось, язык отчеканивал слова без моего на то согласия: во мне говорило нечто неподконтрольное мне.

– И что же? – поинтересовалась еще не отдышавшаяся миссис Рид. Во взгляде ее обычно холодных и спокойных глаз мелькнуло нечто похожее на страх. Она выпустила мою руку и посмотрела на меня так, словно не могла понять, ребенок я или самый настоящий демон. И тут я высказалась:

– Дядя Рид теперь на небесах, и он всё видит – и что вы вытворяете, и мысли ваши. И мои папа и мама тоже видят. Они знают, как вы запираете меня на целый день и что вы хотите моей смерти.

Миссис Рид быстро собралась с духом: встряхнула меня что было мочи, надрала уши и исчезла, не сказав ни слова. Пробел восполнила Бесси: она битый час держала передо мной речь, в которой как дважды два доказала, что ни под какой другой крышей не сыскать ребенка более испорченного и злого, чем я. И я почти поверила ей, так как сама понимала, что в моей груди бушуют только злые чувства.

Прошел ноябрь, за ним декабрь и половина января. Рождество и Новый Год в Гейтсхед-холле отпраздновали, как всегда, с размахом: дарили друг другу подарки, устраивали праздничные обеды и вечера. От всех этих удовольствий я была, разумеется, отлучена. Мои радости ограничивались ежедневным засвидетельствованием того, как Элиза и Джорджиана наряжались и спускались в гостиную в своих муслиновых платьях и ярко – красных кушаках и с тщательно завитыми волосами, а также слушанием доносившихся снизу звуков пианино и арфы, шагов лакеев, звона разносимых бокалов и фарфора и, когда открывалась и закрывалась дверь гостиной, появляющегося и исчезающего шума голосов гуляющей публики. Устав от этого занятия, я возвращалась в пустынную детскую: хотя там было и грустно, но зато я не чувствовала себя такой несчастной. По правде говоря, у меня не было ни малейшего желания оказаться на публике, поскольку при съезде гостей на меня редко обращали внимание. И я предпочла бы проводить те обеды и вечера не среди массы мужчин и женщин и под строгим взглядом миссис Рид, а в обществе Бесси, если бы та была подобрее и пообщительнее со мной. Но Бесси, закончив одевать молодых леди, обычно перебиралась на более оживленную территорию – на кухню или в комнату экономки, прихватывая с собой, как правило, и свечи. И, пока догорал огонь в камине, я сидела с куклой на коленях и то и дело озиралась, нет ли в полутемной комнате кого-нибудь еще, похуже меня. А когда угли почти переставали давать свет, я торопливо раздевалась, стараясь как можно быстрее развязать узлы и тесемки на одежде, и искала убежища от холода и тьмы в кровати. В постель с собой я брала и куклу: у человеческого существа есть потребность любить, и за неимением лучшего объекта приложения чувств я пыталась найти радость в любви и заботе о своем кумире – выцветшем и потрепанном миниатюрном огородном пугале. До сих пор удивляюсь, с какой нелепой искренностью я ухаживала за этой маленькой игрушкой. Для меня кукла была почти живой и способной чувствовать. Я не могла уснуть, не укутав ее в свою ночную рубашку, и, когда я видела, что ей тепло и хорошо, то была сравнительно счастлива и считала, что и кукла счастлива.

Долгими казались часы, когда я ждала, пока разойдутся гости и раздадутся шаги Бесси на лестнице. Иногда она приходила за наперстком или ножницами, а то и приносила мне что-нибудь в качестве ужина – булочку или пирожок с сыром, – и тогда она присаживалась на край моей кроватки, дожидаясь, пока я доем, а затем подтыкала вокруг меня одеяло и дважды целовала меня, и говорила: «Спокойной ночи, мисс Джейн». Такая ласковая Бесси казалась мне самым хорошим, самым добрым, самым чудесным существом на свете, и в такие мгновения я горячо желала, чтобы она всегда оставалась такой приятной и дружелюбной ко мне и чтобы она никогда не понукала меня, не ругала, не гоняла без нужды, что бывало слишком часто. Бесси Ли была, как я сейчас думаю, способной от природы женщиной, поскольку, за что бы она ни бралась, все делала прекрасно. И рассказчицей она была умелой – так, по крайней мере, я сужу по тем впечатлениям, которые остались у меня от ее сказок. И внешностью она обладала приятной, если мне не изменяет память на лицо и на фигуру. Насколько я помню, Бесси была худощавой, с черными волосами, темными глазами, очень красивыми чертами и чистой кожей лица. Но вот нрава она была неуравновешенного, вспыльчивого, а о принципах и справедливости вообще не имела никакого представления. Но и при всем этом я предпочитала ее прочим обитателям Гейтсхед-холла.

Произошло это пятнадцатого января около девяти часов утра. Бесси ушла вниз завтракать, моих кузин мама еще не успела собрать под крылышко, и Элиза находилась в детской, она прилаживала на себя шляпку и теплую верхнюю одежду, собираясь пойти покормить домашнюю птицу. Ей очень нравилось это занятие, но не меньше – продавать яйца экономке и копить вырученные на этом деньги. Была в ней торговая жилка и страсть к накопительству. И дело не только в яйцах и курах. Садовнику она продавала цветочные луковицы, семена и рассаду и торговалась при этом весьма жестко. Садовник получил указания от миссис Рид покупать у юной леди все продукты ее личного хозяйства, которые та пожелает продать. А Элиза пожелала бы продать и собственные волосы, если бы могла извлечь из этого приличную прибыль. Что касается денег, то поначалу она прятала их по недоступным углам, складывая в старое тряпье или бумагу, но на один из этих тайников как-то наткнулась горничная, и Элиза, боясь в один прекрасный день лишиться своих сокровищ, согласилась передать их матери, причем под хороший ростовщический процент – то ли пятьдесят, то ли шестьдесят. Эти проценты она взимала с матери каждые три месяца, с дотошностью ведя свою бухгалтерию в маленькой книжечке.

Джорджиана сидела на высоком стуле перед своим зеркалом и делала прическу, вплетая в кудри искусственные цветы и старые перья, которые нашла на чердаке в каком-то ящике. Я убирала свою постель. Бесси строго наказала мне закончить работу до ее возвращения. В последнее время Бесси часто стала использовать меня вроде горничной по детской комнате: я подметала, протирала стулья и так далее. Застелив постель и сложив свою ночную рубашку, я подошла к окну, чтобы аккуратно сложить разбросанные по подоконнику книжки с картинками и мебель из кукольного домика, но меня остановил резкий окрик Джорджианы, которая сказала, чтобы я не трогала ее игрушки (а крошечные стульчики и зеркальца, тарелочки и чашечки принадлежали ей), и тогда от нечего делать я стала дыханием оттаивать покрытое морозными узорами стекло. Скоро мне удалось очистить кружок, через который стал виден двор, где от мороза все выглядело застывшим и окаменевшим.

Из окна мне были видны домик привратника и проезжая дорога. И только я расчистила кружок в серебристой вуали, покрывавшей стекла, ворота открылись, и во двор въехал экипаж. Я равнодушно наблюдала за ним. В Гейтсхед часто приезжали разные экипажи, но, ни один из них не привозил гостей, которые представляли бы интерес для меня. Экипаж остановился перед самым домом, громко зазвенел дверной звонок, посетителя впустили в дом. Поскольку все это, было лишено для меня какого бы то ни было интереса, мое праздное внимание переключилось на прилетевшего маленького голодного снегиря. Он с чириканьем сел в ветвях голой вишни прямо рядом с окном. На столе стояли остатки моего завтрака – хлеб и молоко. Раскрошив хлеб, я стала дергать за веревочку, чтобы приоткрыть окно и высыпать крошки на наружный подоконник, и тут в комнату вбежала Бесси.

– Мисс Джейн, быстро снимите передник. Чем вы там занимаетесь? Вы утром умылись?

Прежде чем ответить, я еще подергала окно, потому что мне очень хотелось покормить птичку. Наконец оно поддалось, и я всыпала крошки – часть на каменный подоконник, а часть на сук дерева. Закрыв окно, я ответила:

– Нет, Бесси, я только что закончила уборку.

– Горе сплошное с этим ребенком! Вот неряха! А что вы сейчас там делаете? Вся красная. Опять что-нибудь замышляли? Зачем вам понадобилось открывать окно?

Мне не пришлось давать объяснений, так как Бесси слишком торопилась, чтобы их выслушивать. Она живо потащила меня к умывальнику, бесцеремонно, но, к счастью, быстро, намылила мне лицо, смыла, вытерла грубым полотенцем, жесткой щеткой провела мне по волосам, сняла с меня передник, вывела на лестницу и велела спуститься в малую столовую, где, сказала она, меня ждут.

Мне хотелось спросить, кто меня там ждет, там ли миссис Рид, но Бесси уже растаяла, закрыв передо мной дверь в детскую. Я медленно спустилась. Уже прошло месяца три, как миссис Рид не вызывала меня к себе, как мое пребывание в доме ограничивалось стенами детской, а большая и малая столовые и гостиная были для меня зоной, входить в которую мне стало страшно и неприятно.

В передней, перед дверью в гостиную, я остановилась, дрожа от испуга. В какое же запуганное существо превратилась я от этих несправедливых наказаний! Я и в детскую вернуться боялась, и в гостиную входить не решалась. Так я стояла минут десять, пока нетерпеливый звонок из малой столовой не вывел меня из состояния нерешительности. Что ж, надо так надо.

«Кому это я понадобилась? – спрашивала я себя, обеими руками пытаясь открыть дверь, которая поначалу не поддавалась мне. – Кто же там может быть кроме моей тети? Мужчина или женщина?»

Наконец ручка поддалась и дверь открылась. Я вошла, сделала низкий реверанс и подняла глаза. О Боже, черный столб! Такой, по крайней мере, показалась мне с первого взгляда стоявшая посреди ковра прямая, худая, вся в черном фигура. Мрачное лицо в верхней части колонны казалось вырезанной из дерева маской.

Миссис Рид занимала привычное кресло у камина. Она сделала мне знак подойти, я повиновалась, и она представила меня каменному столпу словами:

– Вот эта девочка, по поводу которой я обращалась к вам.

Он, а это был мужчина, медленно повернул голову в сторону того места, где я стояла, и, изучив меня некоторое время взглядом своих серых пронизывающих глаз, поблескивавших из-за кустистых бровей, произнес низким голосом и очень официально:

– Мелкая девочка. Сколько же ей лет?

– Десять.

– Так много? – недоверчиво произнес он. Затем он предложил свой допрос миссис Рид еще в течение нескольких минут, а затем обратился ко мне:

– Как тебя зовут, девочка?

– Джейн Эйр, сэр.

Произнося эти слова, я подняла на него глаза. Мне джентльмен показался высоким – правда, я тогда была очень маленькой. Черты лица, да и весь его облик, были грубоватыми.

– Хорошо, Джейн Эйр. Ты хорошая девочка?

Утвердительно ответить на этот вопрос было трудно, так как весь окружающий меня мирок придерживался противоположного мнения, поэтому я предпочла промолчать. За меня ответила миссис Рид, энергично помотав головой, а затем добавив:

– Пожалуй, чем меньше об этом говорить, тем лучше, мистер Броклхерст.

– Очень жаль слышать это. Что ж, придется с ней поговорить. – Он изменил свое перпендикулярное положение и устроился в кресле напротив миссис Рид. – Подойди, – сказал он.

Я подошла к нему, и он поставил меня прямо перед собой. Теперь, когда наши лица были почти на одном уровне, я ужаснулась его виду. Ну и лицо! Какой же огромный у него нос! А рот! Зубы, как у лошади!

– Ничто не вызывает такой печали, как испорченный ребенок, – начал он, – особенно девочка. А ты знаешь, куда попадают грешники после смерти?

– Они попадают в ад, – ответила я как по заученному.

– А что такое ад? Ты можешь мне это объяснить?

– Это огромная яма, заполненная огнем.