Кастелау

а) Книги

Начало и конец, стихотворения, 1919

ПоПытки, стихотворения, 1920

Часовщик, рассказы, 1922

Команда Ноль, роман, 1925

Одинокие вдвоем, воспоминания, 1927

Квадратные круги, рассказы, 1928

Стальная душа, роман, 1930

б) Киносценарии

Нескончаемая улица, 1926

Я и ты, 1927

Когда наступит май, 1929

Детки, детки, детки, 1930

Его лучший друг, 1931

Вечерняя заря, 1932

Доктор Фабрициус, 1932

Пока реет знамя, 1935 (под псевдонимом Вернер Андерс)

Путь к счастью, 1935 (под псевдонимом Вернер Андерс)

Государственная афера, 1938 (под псевдонимом Генрих Хаазе)

Железный кулак, 1941 (под псевдонимом Антон Хэльфер)

Почему бы и нет? 1942 (под псевдонимом Антон Хэльфер)

Восстание в кукольном доме, 1943 (под псевдонимом Антон Хэльфер)

[Данный перечень не является исчерпывающим. Помоги Википедии, если можешь его дополнить.]

Дневник Вернера Вагенкнехта

(Октябрь 1944 [22])

Я для нее слишком стар. По-настоящему я ей неинтересен. Ни одной моей книги она так и не прочла. Она вообще книг не читает. Она принесет мне несчастье.

Я люблю ее.

До сих пор не пойму, как она три тяжеленных чемодана ко мне на пятый этаж втащила. Тити, если чего захочет, своего добьется. Открываю дверь – а она стоит как ни в чем не бывало и мордашку маленькой девочки нацепила, как обычно, когда натворит что-нибудь. «Только пожалуйста, не надо сильно на меня сердиться» – вот что на этой мордашке написано. Однажды выкурила все мои сигареты, хоть и знала, что это последние и других не будет, и вот точно такую же мордашку скроила. Знает, что умеет быть милашкой, и бессовестно этим пользуется.

Но она такая милашка.

«Если б знал, что ты придешь…» – пробормотал я от неожиданности, а она тут же за меня договорила: «…белье бы постелил свежее, верно?»

Понятное дело, мы уже вскоре очутились в постели, и, разумеется, я все грехи ей простил и, кроме «да» и «конечно», ничего сказать не мог. Но даже тогда она не была со мной честна. Я же знаю, вовсе не такой уж я хороший любовник, как она мне демонстрировала.

Да, она лжет мне, но до чего же неотразимо лжет.

Я знаю, она снова меня бросит. Как в прошлый раз. «Она разбила мне сердце» – так ведь говорят, хоть это полная чушь. Сердца не бьются, они очень даже эластичные.

И снова разобьет.

Тогда, в первый раз – она ни за что в этом не признается, но я-то на сей счет не обманываюсь, – она потому только со мной связалась, что еще ничего в киношном мире не смыслила. Она и вправду думала, если человек пишет киносценарии, то он на студии самый главный и может роли распределять. Только это и делало меня привлекательным в ее глазах. Выведала, кто скрывается под псевдонимом, и попросту заявилась ко мне на квартиру. Дескать, хочет поговорить со мной о своей роли, так и заявила, хотя вся роль была – одна фраза. Такая врушка. До того наивная. И до того обворожительная. Она и вправду надеялась, что через мою постель сможет заполучить роли поинтересней. А потом, когда поняла, что поставила не на ту лошадку, мигом исчезла. Ничего не поделаешь, деловые времена.

Но это были два самых дивных месяца в моей жизни. Хотя нет, не дивных. Самых волнующих. Я, в общем, не старик еще, но когда тебе к пятидесяти, все время думаешь: может, это вообще в последний раз. Я был влюблен, как гимназист. И все еще влюблен ничуть не меньше.

На сей раз, наверно, это продлится недели две. Пока она от испуга не оправится и кого-нибудь поинтересней, понужнее не подцепит.

Я, кстати, не думаю, что тот звонок из гестапо был. Эти по телефону не звонят. Попросту вызывают на Принц-Альбрехт-штрассе или сразу заявляются на дом. В черных кожаных пальто. Даже если бы Геббельс вдруг прослышал об этой истории… (Геббельс. До чего же унизительны мои поползновения столь дешево над ним потешаться. В дневниках, которые никто никогда не прочтет. Зато поглядите, какой я отва-а-ажный!) Но даже если – вряд ли из-за такого пустяка он спустил бы на нее своих псов. Уж скорее наоборот, ему бы польстило, что о нем такие слухи распускают, как же, бабельсбергский ходок. Может, даже попытался бы воплотить молву в жизнь, на одну-две ночки.

Мне совсем другое представляется: что на самом деле друг сердечный, про которого ее расспрашивали, это был я. Ведь не бог весть какая тайна, что я все еще сценарии пишу, под псевдонимом. Вот, может, кто-то и захотел на этой информации поощрительную галочку в личном деле заработать. Но Тити я об этом не скажу, иначе она перепугается и мигом свои чемоданы соберет.

Каждый день с ней бесценен.

Будь моя воля, я бы все любовные сцены в своих книгах сейчас, задним числом, переписал. Такими бесплотными, такими безжизненными они мне нынче кажутся. Ведь я тогда еще не знал Тити. Она еще не открыла мне, сколько чудес можно творить при помощи двух рук и губ и…

А потом придет режиссер (нет, у них это теперь называется «постановщик»!) и все опять повычеркивает. Даже в дневнике никаких «пошлостей»!

Тити.

Она ненавидит, когда я ее так зову. Хочет, чтобы ее Тицианой величали, и ужасно гордится, что это и вправду ее настоящее имя. А при этом свои тициановские рыжие волосы, с которыми она родилась и за которые ее так окрестили, давно перекрасила в белокурые. Хочет быть, как все, но при этом оставаться чем-то особенным.

Ты такая юная, Тити.

Я знаю, это ненадолго.

Но мне все равно.

Слишком долго я был один.

Интервью с Тицианой Адам

(11 августа 1986)