Легенда об Уленшпигеле

Бредероде смотрел на Уленшпигеля своими живыми глазами и, видя его добродушное лицо, улыбнулся.

– Если ты не шпион короля Филиппа, – сказал он, – то ты добрый фламандец, и я тебя награжу на всякий случай за то и за другое.

Он повёл его в буфетную, и Ламме следовал за ним. Здесь он дёрнул его за ухо так, что кровь пошла, и сказал:

– Это шпиону.

Уленшпигель не крикнул.

– Подай ему чашу с глинтвейном, – сказал Бредероде кравчему.

Тот принёс и налил в бокал тёплого вина, ароматом которого наполнился воздух.

– Пей, – сказал Бредероде Уленшпигелю, – это за доброго фламандца.

– Ах, добрый фламандец, – вскричал Уленшпигель, – каким прекрасным, ароматным языком говоришь ты! Даже святые не умеют так говорить.

Он выпил кубок до половины и передал его Ламме.

– А это что за popzac (пузан), который получает награду, ничего не свершив? – спросил Бредероде.

– Это мой друг Ламме, который, всякий раз, когда пьёт тёплое вино, радуется, что найдёт опять свою жену.

– Да, – сказал Ламме, умилённо припав к вину.

– Куда вы теперь держите путь? – спросил Бредероде.

– Идём искать Семерых, которые спасут честь Фландрии, – ответил Уленшпигель.

– Каких Семерых?

– Когда я найду их, тогда скажу вам, каких.

А Ламме, пришедший в возбуждение от вина, задал Уленшпигелю вопрос:

– А что, Тиль, не поискать ли нам мою жену на луне?

– Прикажи поставить лестницу, – ответил Уленшпигель.

Это было в мае, в зелёном месяце мае.

– Вот и май на дворе, – сказал Уленшпигель Ламме. – Ах, синеют небеса, носятся весёлые ласточки. Смотри, как краснеют от сока ветви деревьев. Земля полна любви. Самое подходящее время вешать и сжигать людей за их веру. Добрались они сюда, мои добренькие инквизиторчики. Какие благородные лица! Им дана вся власть исправлять, наказывать, уничтожать, предавать светскому суду. Ох, какой чудный май! Бросать в темницы, вести процессы, не соблюдая законов, сжигать, вешать, рубить головы, закапывать живьём женщин и девушек. Щеглята поют на деревьях! Особое внимание сосредоточили добрые инквизиторы на людях с достатком: король – наследник их достояния. Бегите в луга, девушки, пляшите там под музыку волынок и свирелей! О чудный месяц май!

И пепел Клааса стучал в сердце Уленшпигеля.

– Ну, пора в путь, – сказал он Ламме. – Счастлив тот, кто в чёрные дни сохранит чистоту сердца и будет держать высоко свой меч.

VIII

Как-то в августе шёл Уленшпигель по Фландрской улице в Брюсселе мимо дома Яна Сапермильмента, который получил это имя потому, что его дед с отцовской стороны в приступе гнева бранился словом Sapermillemente[115 - Sapermillemente. У некоторых народов, из суеверия, искажают в ругательствах и проклятиях слово чорт, бог и тому подобные слова, либо заменяют их созвучными, иногда не имеющими смысла словами. Например, слово sacrament, означающее «святые дары», «таинство» и т. д., искажают, говоря saperment, таким образом sapermillemente означает: «тысячу раз saperment».], чтобы не оскорблять проклятием священное имя господне. Был этот Сапермильмент по ремеслу вышивальщик. Так как он оглох и ослеп от пьянства, то его жена, старая баба с злобной рожей, вышивала вместо него, украшая своей работой барское платье, плащи, башмаки и камзолы. И её хорошенькая дочка помогала ей в этой прибыльной работе.

Проходя мимо их дома перед вечером, Уленшпигель увидел у окна девушку и услышал, как она поёт:

Август! Август!..
Ты скажи, месяц милый,
Что судьба мне судила?
В жёны кто возьмёт меня?..

– А хоть бы и я! – сказал Уленшпигель.

– Ты? – ответила она. – Подойди-ка поближе, дай разглядеть тебя.

– Но как это так, – спросил он, – ты в августе просишь о том, о чём брабантские девушки спрашивают накануне марта?

– У них там только один месяц дарует мужей, а у меня все двенадцать. И вот накануне каждого, только не в полночь, а за шесть часов до полуночи, я вскакиваю с постели, делаю, пятясь назад, три шага к окошку и говорю то, что ты слышал. Потом я поворачиваюсь, делаю, опять пятясь назад, три шага к постели, а в полночь ложусь, засыпаю, и мне должен присниться мой жених. Но месяцы, добрые месяцы, они злые насмешники, и вот мне приснился не один, а двенадцать женихов. Если хочешь, будь тринадцатым.

– Прочие приревнуют. Значит, и твой клич «свобода»?

– И мой клич «свобода», – ответила девушка, краснея, – и я знаю, о чём прошу.

– Я тоже знаю – и просьбу твою исполню.

– Не торопись – надо подождать, – ответила она, показывая белые зубки.

– Ждать – ни за что! Ещё чего доброго дом свалится мне на голову, или ураган сбросит меня в ров, или злобный пёс укусит за ногу, – я не стану ждать!

– Я ведь ещё молода и вызываю женихов только потому, что таков обычай.

Уленшпигель опять подумал о том, что брабантские девушки только накануне марта взывают о муже, а не в дни жатвы, и у него зародилось недоверие.

– Я молода и вызываю женихов только потому, что таков обычай, – повторила она, улыбаясь.

– Что ж, ты будешь ждать, пока состаришься? Плохая арифметика. Я в жизни не видал такой круглой шеи, таких белых фламандских грудей, полных того доброго молока, которым вскармливают доблестных мужей.

– Полных?.. Пока ещё нет, ты поспешил, шутник!

– Ждать! – повторил Уленшпигель. – Может быть, потерять раньше зубы, вместо того чтобы сожрать тебя живьём, красотка? Ты не отвечаешь? Твои ясные карие глазки смеются, твои вишнёвые губки улыбаются?

Девушка бросила на него лукавый взгляд.

– Уж не влюбился ли ты в меня? – сказала она. – Кто ты? Чем занимаешься? Богат ты или нищий?

– Я нищ, но буду богат, если ты отдашь мне своё тело.

– Я не об этом спрашиваю. Ты добрый католик? В церковь ходишь? Где ты живёшь? Или ты настоящий нищий – гёз, и не побоишься признаться, что ты против королевских указов и инквизиции?

Пепел Клааса застучал в сердце Уленшпигеля.

– Да, я гёз, – сказал он, – и хочу предать смерти и червям угнетателей Нидерландов. Ты смотришь на меня с ужасом. Во мне горит огонь любви к тебе, красотка, – это огонь юности. Господь бог возжёг его; он пылает, как солнце, пока не погаснет. Но пламя мести тоже горит в моём сердце. Его тоже возжёг господь. Оно вспыхнет пожаром, и восстанет меч, засвистит верёвка, война опустошит всё, и палачи погибнут.