Улыбка на пол-лица

Все ждали, кто же «выиграет» путевку на острова, кто же окажется тем «счастливчиком», который может и не вернуться… Даже делали ставки, кто из «особо» отличившихся поедет туда. Я, в свою очередь, в глубине души, все равно хотел попасть туда на остров. Проверить себя. Но вероятность того, что я туда попаду, была порядка одного процента из ста из-за моей высокой успеваемости и большого количества благодарностей. Одного за другим людей разбирали. Рота становилась все меньше и меньше. В казарме становилось тихо – напряжение усиливалось… Это был мой двадцать третий день рождения, в который судьба преподнесла мне удивительный подарок: когда, наконец, огласили фамилии трех «счастливчиков», которым выпало служить на островах, ими оказались я, мой друг Игорь и Леха. Игорь был здоровый, немного пухловатый детина. С маленького носа всегда съезжали угловатые очки в черной массивной оправе. Если смотреть с точки зрения физической подготовки, он не мог ни разу подтянуться, поэтому время от времени получал удары кулаком в «душу», от которых на несколько секунд загибался от боли. Он – единственный в роте, кто любил мыть туалеты. Брал большой тазик, набирал воду, вооружался щеткой, спокойно садился на пол и аккуратно вымывал до бела грязный сортир, даже стульчак снимал, окунал его в тазик и тщательно натирал. Если честно, я этого никак не мог понять.

– Блин, Игорь… Ты чего-то часто на сортирах. Может, хоть как-то отпросишься? – не выдержал я.

– Да нафиг надо, – на меня по-доброму смотрели его глаза в массивных очках. – Тут тихо, сижу себе, мою, никто мне не мешает.

На гражданке он был спокойным парнем, отличником, поэтому служба в армии ему давалась тяжело. Я сделал для себя железный вывод: когда интеллигент сталкивается с тупой агрессией, побеждает, как правило, всегда второе.

Леха был парень двадцати лет, худощавый, небольшого роста. Обычный деревенский пацан. В его больших серых глазах можно было заметить незаурядный ум и находчивость.

Когда мы услышали новость о нашей отправке на острова, нашему удивлению не было предела, так как мы были одними из лучших солдат в роте, дисциплинированных, уставных. Мы пребывали в каком-то недоумении или в состоянии шока, не знаю…

Когда огласили списки, Игорь стал внезапно хохотать, а Леха залился слезами. Я же не знал, как реагировать – плакать или смеяться. Одно было у меня в голове: мысли материализуются, и служба на островах – это самая лучшая возможность проверить себя. После этого все, в том числе и офицеры, обращались с нами с какой-то непередаваемой жалостью, словно мы прокаженные. В итоге Леха каким-то образом слился из списков тех, кого отправляют на остров. Хитрец, как он это сделал? Это осталось для меня и Игоря полнейшей загадкой.

Наступила дождливая осень. Она ворвалась внезапно, хотя уже сентябрь – самое время. Душные, изнуряющие потом, жаркие, солнечные дни оборвались мгновенно, как будто кто-то их резко выбросил, как что-то уже ненужное, отслужившее свой положенный срок. По вечерам шли непрерывные дожди, утром обдувало холодными ветрами.

Время тонкой струей сочилось через наши молодые, солдатские жизни. Оно сочилось очень медленно, наполненное тяжелым грузом ожидания чего-то неизведанного, наглухо спрятанного от нас. Возможно, печального, а, возможно, и нет… Но, если честно, хорошего никто не ждал…

Как снег на голову, пришло время отправки. Утро… Дневальный рвал глотку. Был дан приказ на выход с вещами из здания казармы. Моментально надев форму, натянув сапоги, собрав быстренько вещмешки, мы с Игорем выбежали на плац. На плацу уже стояло ровным строем несколько сотен солдат. Их распределяли в места службы в различные города. Перед зеленой толпой стояло несколько офицеров и сержантов, которые отвечали за перевозку на места службы. Своего «перевозчика» мы узнали издалека. Он выделялся из всех офицеров. На голове – старая выцветшая флоровская кепка. Короткие темно-русые волосы. Лицо с длинным тонким носом и темнозелеными смешливыми глазами выражало некий пофигизм, словно говорило о том, что ему не терпится побыстрее с нами разобраться и поехать обратно домой.

После проверки вещмешков на наличие алюминиевых кружек и ложек мы отправились на вокзал. Шли мы пешком, шли долго, таща двадцатикилограммовые коробки с сух-пайками. Такой вот своеобразный десятикилометровый марш-бросок с отягощениями. Прошли через железнодорожные пути, те самые, которые славились, как я ранее рассказывал, своими несчастными кровавыми историями. Историями, как ребята различных призывов, замученные службой и нерадивыми сослуживцами, сбегали через забор, попадали на пути и в итоге их, расчлененных, отправляли к родителям домой в заколоченных ящиках. И правда, пути эти располагались прямо напротив забора части. Когда я проходил вдоль рельсов, в моей голове рисовались страшные кровавые картины, которые напомнили мне еще одну кровавую картину, которая нарисовалась годом ранее. Я вспомнил сержанта, повесившегося в проеме заброшенного здания, находящегося на окраине территории части. Причина заключалась в том, что парень повесился после того, как его бросила любимая девушка. Ранее жизнерадостный, общительный, всегда улыбающийся, он в один день стал замкнутым и неразговорчивым. Никто не знал, что произошло, все считали, что просто человек не в настроении, замучен тяжелой службой, да мало ли что… Никто не поинтересовался, что у него в голове и на сердце. Никто даже не спрашивал, что с ним, всем было просто наплевать, пока его, двадцатилетнего парнишку, не сняли мертвого с петли…

Девчонки не знают, не могут понять, каково их ребятам в армии. Минутное общение по телефону раз в неделю или письмо, написанное любимой женщиной, облегчало существование многим парням.

Жизнь была тяжкая, такая, которая могла довести до самоубийства. Весточки из дома солдаты прятали под подушкой, кто-то плакал, читая послания издалека, потому что соскучился по своей любимой. Постоянный стресс давал о себе знать.

Свое, долгожданное письмо, с запахом цветочных, свежих духов, я от Вики так и не получил. Случалось раз в неделю позвонить. Разговор всегда выходил немного нескладным: Вика говорила, что у нее много работы, что отправить письмо – это целая история, а времени у нее совсем не хватает… Было тяжело. Мне не хватало ее. Я был подавлен. Связь между нами как будто терялась. Я все сваливал на ее работу: напряженно трудится, чтобы не ударить в грязь лицом перед начальством, может, и правда, ей не до писем и не до болтовни сейчас. Но все равно – плохо, неприятно. Слезились глаза. Не отпускало стойкое ощущение, что нить рвется – отношения подходят к концу…

Ну, да ладно, проехали…Вернемся к нашему парню, висящему в петле. Разве не могла эта неведомая мне девушка бросить его тогда, когда он вернется со службы? Что? Настолько было невтерпёж!? Не знаю, это останется на ее совести. Но молоденького парня, полного мечтаний, уже не вернуть. Напоминанием о его жизнерадостной улыбке останется только гробовая доска с крестом и несколько фотографий.

С такими мыслями десять километров пути, с двадцатикилограммовым грузом, прошли почти незаметно, пришло время грузиться на поезд, опять идущий в неизвестное.

Позже мы узнали, что поезд следовал до Хабаровска с пересадкой в Новосибирске. Расположили нас в плацкартном, обиженном временем, вагоне: коричневый кожзам на сидениях местами отслоился, линолеум под паркетную светлую доску участками был протерт до белизны, вокруг пахло сыростью. Нам было наплевать на подобные условия, мы получали удовольствие, ведь эта поездка – отличный отдых, время без муштры и моральных уродов.

В туалете вагона мы, наконец, смогли полностью простирать всю свою одежду, так как в части это было весьма проблемным делом. Правил, в виде четкого распорядка дня, в поезде не существовало благодаря нашему пофигистичному «перевозчику». Мы с Игорем расположились в плацкартном кубрике друг напротив друга. Мы ощущали себя по-настоящему свободными. Здесь свободу не надо было отстаивать ежеминутно.

Быстро меняющиеся виды за окном уносили нас за собой. Появилось время и возможность рассмотреть даль, ее широкие, необъятные просторы, зеленые равнины, которым конца и края не было. Желтые, засеянные поля пшеницы, время от времени прогибались под дуновением ветра. Длинные синие реки мчались куда-то вдаль.

Первый, запомнившийся на пути, город – Пенза, самый зелёный город Поволжья, причём это официальный титул, который Пенза заслужила многими годами ранее. Тогда был утверждён генеральный план, по которому не менее четверти города следовало отдать под зелёные насаждения. Пятиэтажки, скверы, парки, маленькие фонтаны – такой запомнилась нам Пенза. Наш железнодорожный путь пересекала река Сура. На левом ее берегу царили широколиственные леса, на правом же – множество хвойных деревьев. Молниеносно пролетела Сызрань со своим маленьким белым вокзальчиком. Промчались над широченной, красивейшей Волгой. Остановились в Самаре. Я вышел из вагона поезда, дабы хоть что-то успеть рассмотреть. С платформы вдалеке виднелись две башни собора. Позже я узнал, что это – католический Храм Пресвятого Сердца Иисуса, польский костел, построенный в начале двадцатого века. По другую сторону в ряд выстроились промышленные здания. Во время Великой Отечественной войны в Самару эвакуировалось оборудование ряда предприятий Москвы, Ленинграда, Украины и Белоруссии. Мощные заводы на годы определили облик города.

… Услышав пронизывающий гудок, я заскочил обратно в поезд. Самара проводила нас маленькими озерами и зелеными сопками.

Время от времени нам на глаза попадался наш «офицер-перевозчик». Пробегал он мимо с таким выражением лица, как будто что-то искал и все не мог найти. А однажды он прошел под руку с симпатичной блондинкой, при этом был изрядно навеселе. Откуда он достал ее? Один черт знает.

… Но вот и столица Башкирии – Уфа. Город встретил нас слепящим солнцем и горами, покрытыми зеленью. Встретил золотого цвета вокзалом с большим стеклянным куполом. Местные бабушки тыкали нам в окно копченую рыбу и ароматные пирожки. Мы сглатывали слюнки, но не могли ничего купить: кроме дырок и пары пуговиц, в наших карманах, увы, ничего не было. Поезд тронулся, бабушки начали отдаляться. Солнце, пятиэтажки, горы, леса и рыба – такой запомнилась Башкирия.

Но вот опять мимо прошел наш «перевозчик» под руку уже с необычайной красоты брюнеткой. Откуда он их берет? Где-то есть магазин с красотками?! Мы не поняли, что вообще происходит.

Из другого конца вагона послышалось «Рота, отбой!» – команда нашего «гуляки». Мы решили, что и, правда, пора, и потихоньку начали ложиться спать.

Утром нас встретил Челябинск. Он был и вправду суров, как о нем говорят. Сплошняком заводы. Черный дым из труб. Жилые дома советской постройки соседствовали с промышленными сооружениями. Единственное, что приятно удивило: в самом центре города – громадный лес, словно зеленый остров, который отчаянно пытался хоть как-то защитить экологию города.

…Уже час, как Игорь молча, задумчиво высматривал что-то в окне.

– Игорян, что ты там такое увидел? – с интересом спросил я.

– Знаешь, в моей жизни никогда не было таких моментов, когда я не знал, что меня ждет, – с меланхоличной, серьезной интонацией в голосе, совсем не присущей ему, ответил Игорь. – Я рад, что я не один…

Я посмотрел на друга, поймал его взгляд и подумал: конечно, нам будет тяжело, но мы все равно прорвемся.

– Игорь, все будет отлично! – бодро ответил я, хотя в душу закралась доля сомнения.

Поезд продолжал движение, колеса отбивали такт. Мы поспали, потом поели армейские галеты из сух-пайка. Ночью нас разбудил шум в конце вагона: какая-то чудная азиатская музыка все ближе и ближе, и вот мимо нас промчались три казаха-пограничника. У одного из них был телефон, из которого и доносились эти народные казахские мотивы. Оказалось, мы ехали через Казахстан. «Вот повезло! – подумал я. – Побывал в Казахстане бесплатно, за государственный счет, жаль, что большую часть Казахстана проспал».

Проехали Омск… Во время стоянки мы увидели нашего офицера, «Казанову», уже с новой девушкой. На этот раз не с такой симпатичной. Задор и улыбка не сходили с его игривого лица. Нам шаловливое настроение офицера было на руку: ни строго надзора, ни жесткого распорядка дня, мы получали удовольствие, как будто от обычной гражданской жизни. Каждый из нас понимал, что это ненадолго. Впереди нас ждут большие трудности. Но об этом мы старались не думать, просто провожали веселым взглядом очередной, новый для нас российский город, или следующее бескрайнее, желтое, пшеничное поле.

Проводив взглядом суетящегося «Казанову» и надкусив уже зачерствевший галет, я вновь стал смотреть в окно. А там – живописные пейзажи, в которых главная достопримечательность – река Обь, широкая, с рыбаками по берегам. Видели бы вы, какая она: бегущая, стремительная, уносящаяся всей своей мощью куда-то вдаль.

Но вот и Новосибирск, где мы должны были пересесть на другой поезд.

Мы с Игорем незаметно от всех сбежали на прогулку по вокзалу и ближайшим окрестностям. Город чем-то напоминал Челябинск, только больше леса, парков и скверов с фонтанчиками. Промышленные здания натыканы в непонятной логике и разнузданном беспорядке. Новосибирск показался мне очень уютным.