Когда Зацвёл Миндаль
– Первый класс, девочке семь лет, мы с ней наверстаем, – сказала она директору школы.
– Так ведь девочка русскоязычная, а ты, Салима, преподаёшь в узбекских классах. Сможешь? – спросил преклонного возраста мужчина, в белой рубашке, в старом сером пиджаке и тюбетейкой на голове.
– Так мама её поможет, Аброр Анварович. Она воспитательницей работает, вместе осилим. Что мы, не научим девочку выводить палочки и нолики? Да и буквам обучим, не сомневайтесь, – говорила Салима.
И Аброр Анварович записал Люду в первый класс. Девочка училась старательно, вечерами занимаясь с матерью и Салимой, вскоре догнав учеников. Учительница была ею довольна и часто хвалила Люду.
Шли дни, в Ташкент пришла весна, с цветением урюка, вишни и яблонь, в горах зацвёл миндаль. От Глеба письма приходили редко, но и они радовали Лиду и Семёна Матвеевича.
– Жив, – выдыхал старик, украдкой смахивая скупую слезу.
Лида непременно целовала листочек, с корявым, мелким почерком мужа, ведь он прикасался к этому листу и плакала.
Все летние каникулы, дети игрались с соседскими ребятишками, с которыми Люда очень быстро подружилась.
Так прошёл ещё один год. Акбар перешёл в пятый класс, Малика и Люда в третий. Летние каникулы, дети беззаботны во все времена. Им нет дела до войны и до слёз взрослых.
Лето сорок третьего года. Однажды, воскресным, солнечным днём, во двор прибежал соседский мальчишка, подросток, лет двенадцати, с радостными криками.
– Матлюба опа! Матлюба опа! Фахритдин акя! Ваш сын идёт!
Матлюба, от волнения сев на тапчан, не могла подняться, женщина не могла поверить в такую радостную весть. Фахритдин акя, услышав крики, вышел за деревянную калитку и увидел сына, в гимнастёрке и пилотке, с вещевым мешком за спиной. Широко улыбаясь, он быстрыми шагами шёл к дому. Игравшие во дворе дети, притихли в ожидании. Наконец, Матлюба, пересилив себя, поднялась и пошла навстречу сыну.
Фахритдин акя уже крепко обнимал Бахрома, прижимая к груди.
– Бахром… сынок… живой! Ты вернулся… вернулся… – бормотал мужчина.
– Бахром! Сынок! Радость какая! Ты дома, родной! – в свою очередь обнимая сына, почти кричала Матлюба.
Лида, стоя в стороне, улыбаясь, вытирала слёзы. Из дома выбежала Салима и бросилась к мужу. Стеснения не было, хотя раньше, она никогда бы не позволила себе обнять мужа перед его родителями. А они стояли и улыбались, глядя на них.
– Бахром акя! Вы вернулись! Вернулись… – плача, говорила молодая женщина.
– Ну всё, всё! Давайте сядем. Папа, мама… я всего на два часа, надо возвращаться. Простите меня… – произнёс молодой человек, высокого роста, крепкого телосложения, красивыми чертами лица похожий на мать, а прямым взглядом карих глаз, на отца.
– Как возвращаться? – почти разом, воскликнули родители парня и жена.
– Так получилось, простите. Мне недельный отпуск дали, но время на дорогу ушло, как я ни старался приехать пораньше, попутки, поезда… и вот, через два дня мне нужно быть в части, – говорил Бахром.
Салима, вдруг опомнившись, вспомнила о детях и золовке, которая растерянно стояла в стороне и с улыбкой смотрела на брата.
– Акбар! Малика! Фатима! Ну что же вы стоите? Брата обними, Фатима, дети! Папу обнимите, – воскликнула молодая женщина.
– Салима, готовь на стол, пусть хоть поест и приготовь ему в дорогу поесть, – сказала Матлюба, пока Бахром обнимал и целовал своих детей, а Фатима стыдливо прятала глаза, уткнувшись в грудь брата.
– Ну как же это… может хоть на один день останешься, сынок? – спросил Фахритдин акя.
– Не могу, отец, боюсь, дорога займёт больше времени. Если опоздаю, мне дезертирство грозит. Я ведь в один день из пулемёта сбил два самолёта, языка важного взял, командир хотел к награде представить, но я попросил отпуск, очень по Вам тосковал, хотя это неправильно, война идёт. Меня на улице машина ждёт. Просто, на нашу узкую улицу, грузовик не смог заехать. Мне пора, папа, мамочка… я обязательно вернусь, – говорил Бахром, опять обнимая мать и детей.
Тут подошла Лида и с надеждой посмотрела на парня.
– Бахром… может слыхал… Панкратов Глеб, служит в пехотных войсках? – спросила молодая женщина.
– Нет, Лида, не слыхал. Простите. Воюет где-то, – ответил Бахром.
Салима поставила на стол суп, кусочки сахара и несколько кусочков сухарей.
– Поешьте, Бахром акя, путь не близкий, – сказала она, поглаживая мужа по плечу.
– Ой, чуть не забыл… – вспомнив о вещевом мешке и быстро развязывая его, сказал Бахром.
Он вытащил четыре банки тушёнки, столько же буханок хлеба, куски сахара, четыре куска хозяйственного мыла и две плитки шоколада. Положив всё на хантахту, он завязал мешок.
– Вот, ребята с части собрали, как узнали, что домой еду, – улыбаясь, сказал молодой человек, перекусывая, чтобы не обидеть родителей.
Все смотрели с изумлением на хантахту. В те годы, всё это было на вес золота, а мыло в особенности.
– Сынок, хлеб и тушёнку в дорогу возьми, тебе долго ехать, – сказала Матлюба.
– Не переживайте за меня, ойижон, нас хорошо кормят, поверьте, – опять обнимая мать, сказал Бахром.
Матлюба плакала, крепко обняв сына и отпускать его не хотела.
– Не пущу! Сыночек! Родимый мой… не пущу! – зарыдала бедная женщина.
– Ну что ты, Матлюба, успокойся. Отпусти сына, он вернётся, обязательно вернётся, – пытаясь оторвать жену от сына, с грустью проговорил Фахритдин акя.
Но всей семьёй они пошли проводить Бахрома до ожидавшего его грузовика, водитель которого нетерпеливо нажимал на сигнал. Лида шла следом, разделяя и радость, и боль с людьми, ставшими ей такими близкими и родными. Ещё раз обняв и расцеловав всех, Бахром сел на переднее сидение грузовика, который тут же тронулся в обратный путь. Матлюба и Салима ещё долго бежали следом, потом, остановившись, прижав руки к груди, обе заплакали.
Дни шли чередой, Лида работала в детском саду, Семён Матвеевич работал на заводе Ташселмаш. Семёну Матвеевичу, записав его и членов его семьи, в профкоме обещали дать квартиру, узнав, что они не собираются возвращаться обратно домой. Вечерами, они сидели с Фахритдином акя и подолгу разговаривали или на картонной доске, играли в самодельные шахматы.
Жизнь шла своим чередом, дни сменялись ночами, недели месяцами. Приказом из Москвы, в начале войны, авиационный завод был переоборудован, работая круглосуточно, посменно, он стал выпускать оружие и боевую технику для фронта. От усталости и недоедания, люди часто просто падали возле станков, а наравне со взрослыми, работали и подростки. Люди лишь говорили, что время такое, на войне ещё тяжелее. И с лозунгами: "Всё для фронта, всё для победы", люди самоотверженно работали, редко отдыхая. Многие жители Ташкента добровольно сдавали кровь для раненых бойцов, лежавших в госпиталях и больницах.
Лида часто писала мужу, но от него редко приходили письма, потом и их вовсе не стало. Каждый раз, женщина, издалека увидев почтальона, ехавшего на велосипеде, выбегала к нему, но он лишь отрицательно качал головой. А зимой сорок третьего года, Лида получила извещение, где было написано всего несколько слов, которые врезались в её память на долгие годы: "Ваш муж, Панкратов Глеб Семёнович, погиб смертью храбрых" дата и всё.
Лида, заржав в дрожащих руках листок, никак не могла осознать значение слов. Она тяжело опустилась прямо на холодную в снегу землю и уткнувшись лицом в письмо, зарыдала. Увидев её из окна, Матлюба выбежала из дома. Женщина всё поняла без слов, увидев скомканный листок в руках Лиды. Сев рядом с ней, Матлюба обняла её и прижав к себе, заплакала, подумав в это время о сыне Бахроме. Они сидели так несколько минут, потом Матлюба, поднявшись, помогла встать и Лиде. Вечером, в их доме собрались и соседи, тихо обсуждая и ругая войну. Такие письма с похоронками, приходили во многие дома, это горе сплотило людей, хотя многие продолжали ждать своих близких, не веря, что их больше нет.
Семён Матвеевич в тот день не проронил ни слова, только замкнулся в себе, почернел лицом, а ночью, когда никто не видел и не слышал, заплакал. Он не стыдился своих слёз, ведь не стало его единственного сына. Люда не совсем ещё понимала, что случилось, только говорила, что папа погиб на войне, наивно веря, что он однажды вернётся и как раньше, поднимет её высоко и даст конфету.
Матлюба часто слышала, как Лида ночами плакала. Каждый день, с репродуктора, Левитан говорил, что немцы войну проиграли и победа будет за нами, сообщал о взятых советскими войсками населённых пунктах, вселяя в людей надежду. И наконец, весной сорок пятого года, по всем радио и репродукторам, висевшим на уличных столбах, Левитан торжественно объявил, что немцы капитулировали и мы выиграли эту войну, поистине самую жестокую войну в истории человечества.
Надо было видеть радость людей, порой совершенно не знакомых, со слезами обнимающих друг друга. Люди, с надеждой, каждый день ждали своих близких. И часто слышались радостные возгласы, когда с фронта приходил очередной солдат. Семья Фахритдин акя тоже ждала Бахрома. И в конце мая, ранним утром, он вошёл в калитку. В этот день, Матлюба разожгла тандыр и испекла несколько лепёшек и самсу. Салима готовила плов, правда без мяса, но это было не столь важно. Дом вскоре наполнился людьми, Фахритдина акя и Матлюбу радостно поздравляли с возвращением сына, а Фахритдин акя с гордостью посматривал на грудь сына, где блестели ордена и медаль За отвагу. Матлюба, обняв сына, не отходила от него, Акбар и Малика сидели в ногах отца, на топчане. Салима всё хлопотала, бегая из кухни к топчану и обратно. Лида, чем могла, помогала ей. Женщина искренне радовались за всю семью Фахритдина акя. Только в душе и она, и Семён Матвеевич надеялись, что и Глеб вот-вот вернётся с фронта.
– На войне всяко может быть. Может в плен попал или раненый в госпитале лежит и память потерял. Вон, сын соседа Даврана, вернулся ведь. А они тоже извещение получили, – говорил невестке Семён Матвеевич.
Но шли дни, а от Глеба вестей так и не было.
Глава 4
Осенью сорок пятого года, Семёну Матвеевичу от завода дали квартиру, напротив госпиталя, в двухэтажном доме, на втором этаже, с двумя большими комнатами. Дом был старой постройки, хозяева сдали квартиру в начале войны и уехали к родственникам в Казахстан. Деревянные полы, высокие потолки, толстые стены… правда, квартира была обшарпанная, нужен был ремонт. Казалось, ремонт в этой квартире не делали со дня постройки, а дом был довольно старый, видимо, построенный ещё в начале века. Только не до ремонта было, война только закончилась, но Фахритдин акя сказал, что Бахром сам побелит стены квартиры извёсткой.
– В воскресенье надо на базар сходить, думаю, два ведра извести хватит. За один день управится. Вон, от сырости, под потолком аж плесень завелась, – сказал он, оглядывая квартиру.
– А пока поживите у нас, куда вам торопиться? Хорошо ещё, что старые жильцы мебель оставили, – сказала Матлюба Лиде.
– Да, и кровати есть, и стол со стульями. На кухне даже шкаф есть и стол. Купим только занавески на окна, ну и коврик какой-нибудь старенький, – ответила Лида.
– Не нужно ничего покупать. Я ведь перед самой войной поменяла в доме занавески, старые постирала и сложила, они ещё очень хорошие, их и повесим. И коврики дам, в зал и спальню. Нужно кое-какую посуду для вас отобрать. Зачем нам столько, – будто говоря сама с собой, Матлюба открыла старый комод и вытащила тюль и ситцевые занавески.
Правда, цветы на материале немного выцвели от солнца, но Лида сложила руки от удовольствия.
– Какая прелесть! Хоть экономия будет и на базар не нужно идти. Спасибо Вам, Матлюба опа. Мы Вам так благодарны за всё! Столько доброты и тепла мы нашли в Вашем доме. Вы замечательные люди! – искренне восклицала Лида.
– Ну что ты, дочка. Все мы люди, война проклятая. Нежели вы приехали бы к нам, если бы не война? А ты верь и жди. Мало ли что в жизни бывает, вдруг твой муж жив, – обняв Лиду, сказала Матлюба.
– Пять месяцев прошло, был бы жив, уже бы вернулся. Но если вдруг такое случится, Вы ему новый адрес скажите, – ответила Лида.
– Конечно, дочка. Но пару недель вы у нас оставайтесь, дети, вон как подружились. Жаль и отпускать вас. Бахром завтра с утра пойдёт в вашу квартиру, побелит. А вы с Салимой тоже идите, окна помойте, полы. Потом и вещи заберёте, а я пока посуду для вас отберу, – сказала Матлюба.
На следующее утро, Бахром уехал на базар и купив известь, поехал на квартиру вместе с Семёном Матвеевичем. Щётка в доме была и на побелку ушёл весь день. Повязав голову белым платком, Бахром по два раза побелил обе комнаты. Салима с Лидой вытерли окна и полы, повесили занавески и квартира была готова для переезда. Матлюба сложила в ящик посуду, даже нашла в кладовке небольшой казан и шумовку и положила в сумку пару скатертей. Фахритдин акя вызвался помочь довезти вещи и они втроём уехали.
Так Семён Матвеевич и Лида с дочкой переехали на новую квартиру, вернее, на старую. Семён Матвеевич продолжал работать на заводе, Лида ездила в детский сад вместе с Людой, которая прощалась с матерью и бежала в школу.
Размеренно шла жизнь, в воскресные дни, они непременно ходили в дом Фахритдин акя и Матлюбы. Ничего не менялось в их жизни, Салима через год забеременела и ещё через девять месяцев, благополучно родила здорового мальчика, на радость Бахрому.
Люда перешла в шестой класс, прошло три года, как кончилась война, от Глеба вестей так и не было. Лида понемногу стала успокаиваться, жизнь не стояла на месте. Да и люди стали отходить от ужасов войны, многие тогда не дождались своих близких. Лида была не одна в своём горе, но время шло.
Семёна Матвеевича попросили написать заявление об уходе.
– Семён Матвеевич, у Вас всё-таки возраст далеко за пенсионный, да и тяжело Вам работать, сами понимаете, – сказали ему.
И ему пришлось написать заявление по собственному желанию и уйти с работы. Назначенная собесом пенсия, была совсем небольшой.
– Всё лучше, чем ничего. Сейчас всем непросто, – успокаивал он себя.
Потихоньку, они попривыкли к новой квартире. Лида с базара принесла матрасы, курпачи и одеяла с подушками, они с Людой спала в спальне, на двух железных кроватях, а Семёну Матвеевичу купили раскладушку и на ночь ставили в большой комнате. Жили, как все в те годы.
Шли годы, Люда заканчивала школу, меняясь на глазах, из девочки она выросла в красивую девушку. Как-то вечером, за ужином, когда Люда уже спала, Семён Матвеевич внимательно посмотрел на Лиду, которой исполнилось тридцать девять лет. Было начало пятидесятых, вроде и жизнь стала много лучше.
– Негоже тебе, дочка, одной куковать. Люда выросла, скоро вылетит из домашнего гнезда, у неё своя жизнь будет. Тебе бы замуж выйти, Глеб, видать, уже не вернётся. А ты молодая, красивая баба, я уже старый, ни сегодня- завтра помру. Подумай, одной оставаться тоже не сладко, – сказал старик.
От его слов, Люда поперхнулась. У неё и в мыслях никогда не было, чтобы снова выйти замуж.
– Господи! Папа! О чём это Вы? Нет, я не могу… Глеб… – запинаясь от стыда перед свёкром, начала говорить женщина, но Семён Матвеевич её перебил.
– Нет Глеба, Лида! Как нет и Митеньки. Убили сына моего, забрала война проклятая, как забрала миллионы людей. Я о тебе беспокоюсь. Одна ведь останешься. А так… может и ребёночка ещё сможешь родить, – сказал он.
Лида зарделась от стыда и ничего не смогла ответить свёкру, лишь покачала головой.
– Подумай, прежде чем отказываться, дочка. У нас на заводе мужчина работает, просился на фронт, да его не отпустили, бронь дали. Оно и правильно, на заводе тоже хватало дела. Так вот, ему лет сорок, может чуть больше. Слышал, недавно мать похоронил, одинокий вроде, нет… брат младший есть, с нашей Людой ровесник. Отец с фронта не вернулся. Давай-ка, дочка, я тебя с ним познакомлю. В воскресенье приглашу в гости. И отказа не приму. Я в ответе за тебя и внучку, перед людьми и Господом, хотя и атеист. Но чёрт его знает… может и есть Он, Бог-то. В последнее время часто думаю об этом. Наверное, помирать мне скоро, – задумчиво произнёс Семён Матвеевич.
Лида с удивлением посмотрела на него и вдруг заплакала.
– Не говорите так, папа. Вы же здоровы и полны сил. Куда торопитесь? – сказала она.
– Так все там будем, как не крути… может встретимся "там" с Глебом, а? Как думаешь, дочка? – спросил старик.
– Наверное… я не знаю, папочка. Только не нужно больше о смерти говорить. Жутко от Ваших слов становится, – ответила Лида.
– Ладно, поздно уже. Постели мне, спать лягу. А в воскресенье, жди гостя, я всё сказал, – сказал Семён Матвеевич, поднимаясь из-за стола, опираясь о стол правой рукой.
Лида ничего ему не ответила, не хотела расстраивать. Быстро встав с места, она разложила раскладушку и застелив её, убрала со стола и ушла в спальню. В эту ночь, Лида уснуть не могла, она слышала, как похрапывал Семён Матвеевич, слышала тихое дыхание дочери, которая спала у противоположной стены и лёжа с открытыми глазами, вспоминала мужа.
Сказать, что они очень любили друг друга, она не могла. Жили, как все. Глеб увидел её на скамейке в парке и сам подошёл к ней. Они и не встречались толком, Лида и опомниться не успела, как стала его женой. Глеб никогда не был ласковым, но Лида до него не знала парней, ни о каких ласках она тогда и думать не могла.
Жила с матерью в одной комнатушке, вскоре, мама умерла и она осталась совсем одна. Может и замуж согласилась выйти, чтобы одной не оставаться, она не могла сейчас ответить на этот вопрос. Да и отца своего она никогда не видела, лишь слышала, что мама родила её от женатого мужчины, а он из семьи уходить не собирался, вот и пришлось матери скрыть от всех, кто отец её ребёнка, чтобы не навредить ему, время такое было.
Наверное, Глеб по-своему любил её, иначе, зачем бы он женился на ней. Девушек много было, но он выбрал её. Но Лида привыкла к Глебу, он никогда не бил её, как некоторые мужья, пил редко, да и то, как приходил пьяный, так сразу засыпал. Вроде и жили спокойно. Правда, на работе, когда дети спали, за чашкой чая, девочки обсуждали свою семейную жизнь, интимные её стороны, говорили, как хорошо бывает им в постели. Лида молчала, она не знала, что в постели с мужем должно быть хорошо. Да, она родила двоих детей, но видимо, не дано ей было почувствовать, как женщине бывает хорошо с любимым мужем.
И вот теперь, его нет. Первые годы, она тосковала по Глебу, всё-таки столько лет прожили вместе. Теперь, женщина и сама не знала, любила ли она его. Мысли в голове Лиды кружились, не давая ей уснуть. Заснула она лишь под утро, напоследок подумав о том мужчине, о котором ей говорил свёкор.
В этот день, выйдя с работы, Лида решила пойти в дом Матлюбы. Салима была её близкой подругой, но на Лиду у женщины почти не оставалось времени. Маленький ребёнок, повзрослевшие Акбар и Малика, да и в доме дел хватало, невестка, всё-таки. Но увидев Лиду, Салима очень обрадовалась. Они крепко обнялись и сели на топчан. Увидев Лиду, из дома вышла Матлюба.
– Лидочка! Давно не заходили. Как поживаете, дорогая? Семён акя как? Людочка… совсем забыла до нас дорогу, – ворковала женщина, обнимая Лиду и присаживаясь рядом.
– Семён Матвеевич просил передавать Вам всем привет. Он почти никуда не выходит, постарел. А в последние месяцы, совсем осунулся, сдал. Люда школу в этом году заканчивает, много занимается, в институт хочет поступать. Говорит, инженером-строителем буду, – говорила Лида, будто оправдываясь за дочь и свёкра.
– Как быстро летит время. И Малика наша, и твоя Людочка, совсем девушки. Акбар, вот, должен из армии вернуться и тоже в институт будет поступать. Да… дети растут, мы стареем. Салима, дорогая, накрывай на стол и чай горячий завари, – сказала Матлюба.
Кивнув головой, Салима быстро ушла и через несколько минут вернулась с подносом в руках.
– Я не надолго, Матлюба опа. Пришла с Вами посоветоваться… ведь Вы мне, словно мать, – опуская глаза и не зная, как начать разговор, сказала Лида.
– Правильно. И ты мне, словно дочка и не словно, а дочка. Я так тебя и чувствую. Что случилось, Лидочка? У тебя всё хорошо? Что-нибудь с нашей Людой? Она ведь здорова? – с беспокойством спрашивала Матлюба.
– А… да, здорова, конечно… я не о ней… я о себе хотела поговорить… вернее, посоветоваться, – проговорила Лида, нервно теребя в руках платочек.
– Да что случилось-то? Не томи, говори уже, – нетерпеливо спросила Матлюба.
– Даже не знаю, с чего и начать… вчера свёкор сказал… что мне нужно замуж выйти… представляете? Для молодых-то мужей нет, с войны сколько ребят не вернулись… а он мне такое предлагает, – наконец произнесла Лида.
Матлюба несколько минут молчала, потом дотронулась до руки Лиды.
– Прошло долгих шесть лет, как закончилась война, дочка. Если бы Глеб был жив… прости, дорогая… но Семён Матвеевич прав. Дочка твоя выросла, ни сегодня – завтра замуж выскочит… свёкор твой старый совсем… сколько ему? Под восемьдесят? И что будет, когда его не станет? Он прав, одна ведь останешься, – долго говорила Матлюба.
– Вот и свёкор так же говорит… а мне стыдно, Матлюба опа, стыдно! Дочь взрослая, а может Глеб жив? Что тогда? – взволнованно спросила Лида.
– Я сказала тебе, что думаю. Решать тебе, дочка, – ответила Матлюба.
Немного посидев с ней и Салимой, Лида ушла, так и не получив ответа на мучивший её вопрос.
А в воскресенье, ближе к обеду, в её квартиру позвонили.
– Андрей пришёл, я сам открою. Иди к себе в спальню, – сказал Семён Матвеевич и пошёл к двери.
Казалось и он волновался не меньше Лиды, которую просто трясло. Через пару минут, Лида услышала голоса из прихожей. Приятный, низкий голос Андрея и немного скрипучий голос свёкра. Семён Матвеевич позвал Лиду и она вышла к гостю. Перед ней стоял молодой человек, лет сорока двух, уж совсем не похожий на Глеба. С приятным, чуть грубоватым лицом и с крепкой шеей улыбчивый, высокий, с шевелюрой тёмных волос, тогда как Глеб был светловолосый и ниже ростом. Андрей протянул руку Лиде.
– Здравствуйте. Андрей. А Вы Лида, – сказал молодой человек, пожимая руку Лиде.
– Здравствуйте, Андрей, – ответила Лида, стараясь быть более- менее спокойной.
Только от волнения, у неё были холодные пальцы и она быстро убрала руку и пригласили гостя за стол.
– Ну и ладно. Вы тут пообщайтесь, а я пока прогуляюсь, – надевая на голову серую кепку, сказал Семён Матвеевич и направился к входной двери.
Лида была ошеломлена.
– Но, папа! Я думала… Вы посидите с нами… – растерянно пробормотала Лида.
– Я скоро вернусь, – бросил старик и быстро вышел.
Наверное, ему в этот момент было очень тяжело. Не этого он хотел, он ждал сына, хотел, чтобы они жили, как раньше, до войны. Но тряхнув головой, он спустился вниз и вышел на улицу.
Весеннее солнце играло лучами, во дворе росли деревья, создавая тень над скамьёй, на которую он тяжело опустился.
– Вот и ладно… видимо, судьба… – прошептал Семён Матвеевич и глубоко выдохнув, вытер скупую слезу, которая скатилась по его морщинистой щеке.
Глава 5
Лида растерянно смотрела на Андрея, совсем не зная, как себя вести с ним, забыв пригласить его сесть за стол. Но Андрей сам сел и указывая Лиде на стул, попросил её сесть.
– Садитесь, Лидочка, в ногах правды нет. Мне и самому неловко, волнуюсь, как мальчишка, – потирая лоб и улыбаясь, сказал молодой человек.
– Правда? – с облегчением выдохнув, через силу улыбнулась Лида.
– А то! Не каждый день знакомишься с красивой, молодой женщиной, – ответил Андрей, внимательно разглядывая Лиду.
– Ну да… а я так вообще второй раз в жизни, – ответила Лида.
– Я так понимаю, в первый раз знакомились со своим мужем? Расскажите о себе, Лидочка. Мы, вроде как… жить будем вместе. Семён Матвеевич – мировой мужик! Правда, прямо мне об этом не сказал, но я понял… Волнуется он за Вас и Вашу дочь… Люда, кажется? – говорил Андрей, не сводя с молодой женщины своего взгляда, чем очень её смущал.
– Да, она к подруге ушла, заниматься. Выпускные экзамены скоро. А мой свёкор, очень хороший человек. И сын его был… в смысле… а может он жив? Жив и вернётся? Ведь и так бывает, верно? – вдруг с надеждой спросила Лида.
Немного помолчав, Андрей тяжело вздохнул.
– Не знаю, что Вам сказать, на фронте не был, не отпустили. Весь год заявления писал, но сказали, на заводе мастера нужны. Оно и верно, для фронта оружие выпускали, награду за труд дали. А совесть не на месте. Все воевали, а я… в тылу отсиделся, – с досадой выговорил Андрей.
