Светящийся поток

Приехав во Дворец культуры «Красная заря», Александр прошёл взвешивание и приступил к разминке. Противником назначили крепкого приземистого боксера из «Динамо». Александр же выступал за «Трудовые резервы». «Всё как обычно, как ты привык: держи на расстоянии, первый раунд – разведка, больше работай левой, правую пока не включай, дальше посмотрим. Вперед!» – скомандовал Владимир Николаевич. Саша действовал согласно наставлениям тренера; бой шел ровно, но оппонент очень точно, с наклоном попал Саше правой в область печени, чем заработал себе очко. Первый раунд закончился. «Видишь, он ниже тебя, еще наклоняется. Попробуй апперкот снизу правой, когда он в очередной раз попытается атаковать», – говорил тренер, обмахивая Сашу полотенцем. Начался второй раунд. Противник сразу продолжил свои атаки в корпус. Саша попытался провести удар снизу в момент его наступления, но безуспешно. Апперкота он с тренером еще не освоил, но заметил, что представитель «Динамо» уж как-то сильно покраснел, стал более глубоко дышать и даже начал изредка застаиваться. Александр воспользовался этим. Он принялся закручивать его. Двигался вправо, затем резко менял направление, и опять вправо, в этот момент нанося прямой левой, чередуя то в голову, то в корпус. «Молодец, хорошо двигаешься, этот раунд точно за нами, – похвалил тренер. – Теперь решительный, третий. Измотай его еще больше, только сначала не кидайся, обязательно измотай – и резко удар справа, как учили. Давай!» Началась третья двухминутка, боксер из противоположного угла с ходу бросился на Сашу. Ему даже удалось прижать Александра на пару секунд к канату. Но тот оттолкнул оппонента и выскочил из-под града ударов, правда, приняв несколько сильных из них по защите. Противник снова попытался догнать Сашу, но тот успел увернуться с ответной атакой. В какой-то момент преследующий Александра спортсмен приостановился, как бы что-то обдумывая или пытаясь изменить свою тактику, но по инерции продолжал всем корпусом двигаться вперед. Наш боксер воспользовался этим замешательством и нанес четкую двойку. Раз-два, левой-правой. Всё как по писаному, с постановкой бедра и кисти. Удар сильнейшей рукой пришелся точно в челюсть, прямо и немного сбоку, с правой стороны. От сложившихся энергий – своего движения вперед и акцентированного удара Саши навстречу – динамовец осел на ринг и, находясь на настиле ринга, замотал головой, словно пытаясь выгнать назойливую пчелку, залетевшую внутрь его черепной коробки. Судья с удивлением взглянул на Александра и открыл счет. Раз, два, три… на счете «семь» боксер встал. Не успел Саша развить наступление, как раздался гонг. «Раунд за нами, твой первый нокдаун. Всегда лучше, чтоб противник лежал. Бой тоже за тобой. Поздравляю!» – Владимир Николаевич, довольный, похлопал по плечу. Ребята из клуба тоже кричали, поздравляли Сашу с первой и такой важной победой. Когда же судья поднял руку победителя над рингом, счастью мальчика не было предела. «Вот оно, ощущение спортивной удачи и победы, ради которой проливалось столько пота и терпелось столько боли в тренировочных схватках!» Следуя домой, он ощущал, наверное, то же чувство, которое испытывает молодой лев, идущий к своим львицам, неся добычу, вырванную из пасти другого льва, – чувство победы. Потом состоялось ещё много сваток, удачных и не очень. Саша набирался опыта, взрослел как боксер. Но одна из них – помимо, конечно, первой – запомнилась ему особо.

Итоговые соревнования должны были состояться в ДЮСШ №15. Александр отлично подготовился, размялся, прошел взвешивание, ждал выхода своего оппонента. Фамилию того раз назвали, два – нет его. Подошёл тренер из «Спартака», объяснил, что, видимо, его подопечный опаздывает, и, очень извиняясь, сказал, что к началу боя тот обязательно подъедет, пройдёт взвешивание и выступит. «Что же там за загадочный опаздывающий спортсмен такой? – обращаясь к Саше, сказал тренер. – Ничего, обязательно явится, увидим». Но вот уже приблизилось время боя, Саша направился к рингу. Раздался шум, тренер «Спартака» возле к судейского стола что-то горячо объяснял, сильно жестикулируя. Владимир Николаевич тоже подошел к судьям и принял участие в разговоре, затем, махнув рукой и покачав головой, раздосадованный, вернулся к Саше: «Твой не прибыл, а выставили другого спортсмена. Я возражал, ведь тебе должны были присудить победу за неявкой противника. Но главный судья против – у нас, говорит, тут не международный чемпионат, дескать, не нужны победы на блюдечке фортуны. Сейчас подбирают кого-то по весу и классу». Тренера позвали обратно к судьям, что-то показали в списках, но он вдруг вновь начал громко говорить, спорить с ними. До Саши донеслось: «Это же другой уровень, он несколько лет уже выступает!» Главный судья успокаивал, разводя руками и тыча ими в списки. Владимир Николаевич резко развернулся и отошел от стола к Саше: «Назначили Мааса. Я его хорошо знаю, он бился с нашими, хороший боксёр. У нас нет выбора: или сниматься и выпасть из соревнований, так как они зачтут поражение, или драться». «Будем драться!» – ответил Саша. «Но смотри: Маас работает с дистанции, короткими сериями. Он выше, у него более длинные руки. Твоя задача – сближаться; атака корпуса – раз, голова – два. Корпус – раз-два, голова – три. Постоянно кружить вокруг него, закручивая, держаться на средней и ближней дистанции. На дальнюю не выходить, перед ним не застаиваться, в глухую оборону не вставать – расстреляет. Ну всё, вперёд!» Подбежал Игорь, выступающий теперь лишь в роли болельщика: «Я видел Мааса, будь на стороже».

Бой начался. Маас повёл себя неторопливо, с дистанции, как и предрекал тренер, пытаясь работать связками. Александр выполнял указания своего наставника, стремился подобраться с ударами по корпусу, но спартаковец хорошо двигался и руки держал постоянно на месте, прикрывая тело от ударов. Сам же он методично выкидывал свои прямые, как из крепости. Первый раунд кончился. Саша, немного раздосадованный, вернулся в угол. «Нормально, даже лучше, чем я ожидал. Ты держишься отлично. Попробуй коронку правой, маленько остуди его». Прозвучал гонг. Александр с ходу подлетел к противнику и, сфинтив левой в корпус, затем резко ударил в челюсть оппонента. Маас от такой неожиданности замер на долю секунды, но Саше этого хватило, и он быстро повторил связку «корпус – голова», причём нанёс правой удар ещё жёстче, правда попав уже не в челюсть, а в область виска, да так сильно, что спартаковца мотануло. «Молодец!» – крикнул кто-то из зала. Но резкая боль в кисти правой руки заставила Сашу прекратить атаку. Где-то за указательным пальцем сильно заныло, Саша начал маневрировать, работая только левой. Маас же, потрясённый, но не остановленный, в то же время сильно разозленный, кинулся в наступление, рвясь к реваншу. Он неотступно выцеливал, бил не переставая, в основном в голову. У Саши захрустело во рту от сбитой с зубов эмали – ни капы, ни шлема тогда на таком любительском, начальном уровне не использовалось. Видя, что противник не наносит ударов сильнейшей рукой, Маас с остервенением пытался откровенно покончить с ним в текущем раунде. Саше лишь изредка удавалось отвечать левой, правой же – только защищался. Гонг спас ситуацию. «Что с тобой? Где твоя правая? Раунд так хорошо начался», – недоуменно спрашивал тренер, когда Сашу обмахивал полотенцем секундант. «Что-то с рукой, с кистью. Не могу бить правой». – «Да ты что! Надо врача позвать». – «Не нужно, остался один раунд. Он тоже устал. Я продержусь». Начался последний раунд. Но Маас и не думал уставать. Он наносил вихрь ударов, уже не особо заботясь о своей обороне. Тем более оппонент почти не угрожал ему. У Саши скоро левый глаз заплыл, спортсмен уже даже плохо видел с этой стороны. Губы изнутри кровоточили, привкус стал солёный. Боксировать в последнем раунде всегда тяжело: ноги небыстрые, руки ватные, воздуха не хватает, а тут ещё выключенный удар справа. В один момент Саша инстинктивно отклонился назад и перчатка Мааса скользнула по лицу, разодрав Александру бровь. Кровь закапала на ринг. «Этого еще не хватало», – пронеслось у Саши в мыслях. Но вдруг шквал ударов затих. Саша увидел, что Маас отшагнул от него и вскинул руки вверх. «Что произошло?» – Александр удивлённо повернулся в свой угол и увидел тренера, бросившего полотенце на верхний канат ринга. За явным преимуществом победу одержал представитель общества «Спартак», рефери свёл боксеров и поднял руку победителя. Исход оказался неприятным: рука страшно болела, глаз заплыл, майка вся в крови. «Ничего, ничего, – успокаивал Игорь, – в следующий раз ты обязательно его побьешь». Но случай не представился. Рука очень долго заживала, больше полугода. Рентген не выявил ни трещин, ни переломов. Но кость, следующая после трёх фаланг указательного пальца, округлилась вверх, будто согнулась. Удары правой причиняли сильнейшую боль. Потом Саша с семьей переехал на другую квартиру, затем начались экзамены в школе и институте. Для поездок на занятия боксом времени катастрофически не хватало. Рука постепенно перестала болеть, однако кость визуально так и осталась деформированной, слегка округлой. Но бить правой стало даже более удобно. Со временем навыки, полученные в этом благородном спорте, много раз выручили Сашу в отчаянных ситуациях.

Когда-то, стоя на линейке первого сентября, будучи учеником 2«Б» класса, Саша с завистью смотрел на восьмиклассников, думая: «Мне до окончания школы осталось целых восемь лет – вся жизнь, а им всего лишь два годика». Но минул и восьмой класс, затем ещё быстрее пролетели два последних, уже сданы выпускные экзамены и двери школы распахнулись, открывая путь в большую жизнь. Надо отметить, что Александр неплохо окончил школу, особенно с учётом того, как он её начал. Ведь в младших классах он считался почти что двоечником. Разве только учителя его тянули на тройки. Физкультура, музыка, изобразительное искусство и труд – за эти дисциплины он регулярно получал пятерки. По остальным предметам еле-еле выкарабкивался из двоек. Так продолжалось до шестого учебного года, когда взамен ушедшей в декрет классной их руководителем назначили бывшего директора Николая Петровича Сарычева. Он являлся очень уважаемым в школе человеком: фронтовик, после войны лично возглавивший строительство здания этого учебного заведения и организацию школьного процесса. Он вёл математику, алгебру и геометрию. Как-то на уроке геометрии в начале года он вызвал Сашу к доске, и тот нашел верный ответ задачи. «Молодец, – похвалил преподаватель, – ты можешь решать, надо только думать. Главное в жизни что? Уметь сделать правильный выбор – раз. И видеть перспективу – два. Алгебра-арифметика – для простаков, геометрия – наука воображения и мышления в пространстве». Похвале Саша удивился: никогда раньше его не оценивали положительно, тем более в присутствии всего класса. Готовясь к следующему уроку геометрии, он уже не хотел показать себя с худшей стороны, явить своё незнание. А так как геометрия только началась и запущенных тем по ней у Саши не было, то он последовательно и верно постигал эту новую науку. Всё в предмете становилось понятным и ясным: аксиомы, теоремы, чертежи. Он чаще и чаще поднимал руку и верно отвечал, получая в основном пятерки, причём решения его иногда созревали быстрее, чем у признанных отличников. Мудрый учитель поддерживал его в стремлении учиться.

Вместе с тем Николай Петрович не только хвалил, но и ругал отменно, причём казался со стороны резким, даже чересчур. Особенно он не давал спуску веселым румяным переросткам-здоровякам, ученикам – друзьям Александра, вечно озорующим, бегающим, шумящим, не дающим покоя девчонкам и с завидной регулярностью забывающим о домашнем задании. Как-то перед уроком алгебры прыгающий по комнате Стас врезался в одноклассницу и сшиб её. Из-за столкновения девочку отбросило на дверь, которая распахнулась от удара, и Ольга наверняка упала бы наружу, но именно в этот момент в класс намеревался войти Николай Петрович. Он и удержал девочку от падения. Увидев закатывающегося от смеха раскрасневшегося Стаса, учитель нахмурился, подошел к нему, наклонился и негромко произнес: «В моем взводе служили ребята лишь немногим тебя старше; две трети из них не вернулись. А тебе бы с большой ложкой в сортире только сидеть. Все, начинаем урок! – обратился преподаватель к классу. – Нам его и так чуть не сорвали». Как ни странно, на ученика слова учителя произвели впечатление. В кабинете математики он больше никогда не шумел и вообще стал вести себя намного более благопристойно. Через несколько недель занятий, в первый раз в Сашиной учебной жизни, за четверть вышло «отлично» по такому серьёзному предмету. Он с гордым видом принёс дневник, где крупно сияла большая, выделяющаяся оценка «5» в графе напротив слова «геометрия», как будто свет звёздочки от будущих побед. И действительно, первая положительная оценка потянула другую, по алгебре. «Раз здесь можно получать пятерки, то почему в других предметах нельзя?» – размышлял Александр. Появлялись новые преподаватели; не имея устоявшегося предубеждения, они уже не относились к Саше предвзято, как к двоечнику. Александр выработал даже свою систему получения хороших оценок. Он учил домашнее задание или читал будущий параграф и в начале четверти первым вызывался отвечать, причем чаще по основным предметам. Получал положительный результат. Потом делал небольшой перерыв, сосредотачивая усилия на требующем очередного внимания предмете, и так далее. Конечно, слабость начальной школы сказывалась, но тем не менее к концу десятого класса годовых троек он не имел. На всю жизнь он запомнил слова Николая Петровича – настоящего педагога, учителя с большой буквы: «Если захочешь, решишь любую проблему – дерзай, надо только творчески думать».

Конечно, будучи школяром, Александр последовательно испытал все детско-юношеские этапы общественно-политической жизни, предписанные и регламентированные для каждого советского ученика средней общеобразовательной школы. Советские правила, обряды и фетиши с младшей школы и до выпускного класса сопровождали его, как и остальных. В начальных классах на курточках и платьицах учащихся красная звездочка с профилем Ленина олицетворяла октябрят – детей Октября, или Великой Октябрьской социалистической революции, как тогда называли события осени 1917 года. В четвертом-пятом классах принимали в пионеры. Но уже не скопом, организовывалась очерёдность сначала создавалась группа «лучших из лучших», ведь «пионер – всем ребятам пример»; затем шли «просто лучшие», как правило большинство; за ними же следовали те, кто сам не очень стремился в пионеры, и таких бы не приняли, но девать их было некуда и в конце концов им тоже доставались красные галстуки. Кстати, о галстуках. Ввиду того, что они символизировали кровь, пролитую за дело рабочих, и относиться к ним предписывалось особым образом – с чрезвычайным пиететом. Выстиранный, тщательно выглаженный галстук, определенным узлом завязанный, торжественно-официально смотрелся под воротничками отличниц. Основная же масса более прозаически относилась и к самому этому символу, и к его состоянию, и к необходимости его ежедневного ношения – надо так надо. Прием в пионеры всегда осуществлялся в виде спланированного и утвержденного ритуала. Нарядные, в парадной форме, в белоснежных гольфах до колен, с пышными бантами девочки, постриженные и отмытые мальчики в наглаженных мамами белых рубахах строем, иногда со знаменем шагали в ближайший к школе сквер или парк к бюсту Владимира Ильича Ленина. Там, построившись вокруг памятника квадратом, они произносили клятву. После этого старшие товарищи в первый раз повязывали вступающим в их ряды галстук. Дальше следовало общее обращение к молодому пополнению: «Юный ленинец, к борьбе за дело Коммунистической партии будь готов!» Тут же следовал ответ – синхронный взмах согнутой в локте правой руки и дружное: «Всегда готов!» Этот же лозунг – «Всегда готов!» – присутствовал и на пионерском значке на фоне опять-таки профиля Владимира Ильича и красного пламени костра. Однако спустя недели и месяцы и спрашивающие, и отвечающие забывали, к чему, собственно, должен быть готов юный ленинец, и ограничивались более коротким вариантом девиза: «Пионер, будь готов!», на что тот всегда отвечал бодрым поднятием руки и столь же непоколебимым заверением: «Всегда готов!» Александр впоследствии шутейно интересовался у своих товарищей: «Так к чему же ты готов?» «К „будь“!» – не задумываясь, отвечали они.

Дежурной и в большинстве случаев непременной ступенью общественного развития в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет являлось начало членства в ВЛКСМ. Помимо обязательных рекомендательных писем, здесь уже от каждого кандидата требовалось изучение устава организации с последующей защитой своих знаний на комиссии при приеме в комсомол. Но Жаров избежал этой процедуры ввиду того, что некоторых ребят их класса, в числе которых оказался и он, отрядили на дежурство в качестве часовых у Вечного огня в сквере Памяти борцов Революции. Но так как не комсомольцу не дозволялось нести эту почетную обязанность, то Александру и ещё одному его однокласснику просто выдали маленькую красную членскую книжку – комсомольский билет – и значок ВЛКСМ, правда, вручая это, напомнили: «Но за тобой должок: выучить устав, и чтоб от зубов отскакивало!» Кстати, значок опять имел вид красного знамени, уже без пламени, но всё с тем же узнаваемым профилем Ильича. И хотя в дальнейшем никто не проверял знаний Александра по уставу, проштудировать и применить положения комсомольских заповедей на практике его заставили случай и сложившиеся обстоятельства.

Почему-то так само собой выходило, что карманные деньги, хотя их никто ему и не давал, у Александра имелись всегда. Один лишь раз подвыпивший его дядька, взяв ладонь мальчика, хлопнул по ней своею, после чего в руке Александра оказался металлический рубль. «Помни мою доброту», – рассмеялся дядька. Саша мог идти по улице, страстно желая найти денег, и они ему попадались! То три рубля прямо на дороге, то четырежды по рублю под лавочкой в парке. Но главное – он с детства умел создавать капитал и преумножать его. Он рано осознал, вернее почувствовал, главные правила инвестора: первое – ценностями нужно обладать, и второе – их необходимо верно вкладывать. Проникая на базы и стройки, ребята набивали себе карманы разными маленькими квадратными плитками, теми, что предназначались для отделки строительных бетонных панелей. Затем на них играли. Более ценились цветные, менее всего – белые. Особенно высоко котировались прозрачные фиолетовые, зеленые. Собрав набор плиток, Александр мог без сожаления сменять их на марки, марки – на солдатиков, их, в свою очередь, – на старинные или иностранные монеты. Ну а это уже практически актив, причем высоколиквидный. Так в двенадцать лет мальчик уже имел коллекцию серебряных дензнаков стоимостью в пятьсот рублей – это при средней зарплате рабочего в сто пятьдесят – сто восемьдесят рублей и приличной для того времени пенсии в сто тридцать рублей! Но вернемся к ВЛКСМ.

Каждый комсомолец обязан был ежемесячно сдавать членские взносы в размере двух копеек, о чём делалась соответствующая отметка на определённой странице его красной книжицы – ставился такой маленький штампик в нужной графе билета с указанием даты. Секретарь школьной организации училась в том же классе, что и Жаров, она же и собирала по две копейки с человека, которые к определенной дате тот должен был принести и сдать ей. Александр раз забыл, два забыл, а потом и предложил в ответ на замечание секретаря: «А давай я тебе рубль дам, а ты на четыре года перестанешь приставать ко мне со своими копейками». Что тут началось! «Нарушаешь заведенный порядок и дисциплину! Заносчив! Пренебрежительно относишься к своим обязанностям! Ты что, самый умный?» – вот далеко не полный список прозвучавших упреков. Кстати, по поводу последнего пункта Александру всегда хотелось переспросить: «А что плохого, если умный?» Еще ему припомнили многое другое: как на уборочной, первым управившись с выдергиванием морковки из километрового ряда на поле, он, помыв водой из гидранта один выкопанный корнеплод, намеревался съесть его, удобно расположившись на стоге сена возле лесополосы. Но в этот момент к нему подошла классная руководительница и сказала: «Жаров, видишь, две девочки отстают, еще половину от своих рядов не убрали. Ты как комсомолец возьми и помоги им!» Александр тогда ответил: «Так одна из них комсорг, другая – её зам; они, вообще, нам должны пример в труде показывать. А то сидят на ведрах и болтают только. Наверное, великие планы обсуждают. Здесь же надо не языком, как они привыкли у себя на бюро, а больше ручками, ручками. Да они меня и не просили вовсе о помощи!» И не пошел им помогать. В другой раз он, отрабатывая положенные часы, отремонтировал швейные машинки в помещении для уроков труда девочек. «Хорошо, Саша, а теперь пол вымой, будешь совсем молодцом, и домой ступай!» – обратилась к нему учительница – хозяйка класса. «А девочки что?» – поинтересовался Александр. «Им тяжело ведра носить». «Ну, воды я им доставлю, мыть – извольте, пусть они уж сами». «Остальные мальчики моют и не возражают», – удивилась учительница. «Что ж, если все станут с крыши прыгать, то и я должен? Нет, я не буду». «Но ты ведь комсомолец», – настаивала педагог. «Да, но пусть тогда девочки и чинят свои машинки, а я полом займусь. Лучше, когда суп отдельно, а мухи отдельно, знаете, – подытожил Александр. – Я свое сделал, положенное время отработал, пойду-ка я домой». Лучше бы он этого не говорил. «Ты что! Своих комсомольских подруг насекомыми называешь, мухами! Отделяешься от товарищей? Не выполняешь просьбы учителя!» В итоге насобирали на Александра целое досье, и секретарь организации, та его соседка, что сидела за партой впереди него, решила вынести вопрос о привлечении Жарова к ответственности на заседании школьного комитета комсомола.

«Проходи, Жаров, – Черемшина по-хозяйски провела рукой, как бы обводя сидящих за столом членов комитета; сама она расположилась во главе стола, напротив входной двери, спиной к окну. – Расскажи своим товарищам, объясни, почему нарушаешь устав ВЛКСМ, принципы нашей организации». «В чем я должен признаться? Разве я сделал что-то плохое? – Вошедший взялся за спинку стула, – разрешите присесть?» «Садись-садись, в ногах правды нет, как, впрочем, и в твоем ответе». – «И в чем же моя неправда?» – «Ты, Жаров, слышал когда-нибудь о принципе демократического централизма?» «Конечно, он в уставе прописан», – уверенно ответил Александр. «Расскажи тогда, в чем он заключается», – заместитель секретаря ехидно поддела Жарова. «А у нас на сегодня экзамен назначен?» – в тон ей удивился Александр. «Вот видишь, – торжествующе воскликнула секретарь, – ты даже этого основополагающего понятия не знаешь! Кроме того, взносов не платишь, товарищей своих не уважаешь и не помогаешь им, в комсомольской жизни участия совершенно не принимаешь. А ведь один из принципов демократического централизма как раз и подразумевает, – комсорг взяла в руки маленькую красную книжицу. – Строгую комсомольскую дисциплину и подчинение меньшинства большинству, безусловную обязательность решений высших комсомольских органов для низших!» – патетически закончила она. Александр возразил: «Про подчинение и обязательность – спите и видите только это! Что, если большинство не право, тогда как? И кто разрешит, кто прав, а кто нет? Взносы я тебе платил, рубль давал, ты не взяла, и нечего тень на плетень теперь наводить. Да и сама вон текст по напечатанному вычитала, не помнишь наизусть, стало быть, хотя и секретарь. А от меня требуешь!» «Нет, вы посмотрите, какой нахал, – Черемшина всплеснула руками, – вместо того, чтобы повиниться, взять на себя обязательства, что подобного больше не повторится, он еще и спорит! Ты, видимо, совсем не осознаешь серьезность своего положения? Вскоре состоится общее собрание. Я предлагаю вынести на него вопрос об исключении Жарова из рядов ВЛКСМ. Кто за?» – и аккуратно поставила вертикально кисть и предплечье, не отрывая локотка от стола. Жаров не стал дожидаться окончания экзекуции; он быстро встал, отодвинув от себя стул, резко повернулся и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Он успел увидеть, как другие члены комитета согласно поднимали руки. Дверь сильно хлопнула, но это не Александр её толкнул – сквозняк совершил свое дело. Но Жарова настиг крик из-за двери: «Еще и дверь нам сломать хочет, а взносов не платит!» Обида душила его: ладно бы за дело, а то надумано всё. И сразу выгоняют, причем все как один! Придя домой, он упал на диван и проспал до самого вечера.

Поднялся резко; и сразу – мысль: «Нужно выучить устав, хоть наизусть, и бить их же оружием». Купив на следующий день в книжном магазине требуемый экземпляр в красной обложке, Александр приступил к штудированию его содержимого. О предстоящей дате собрания Жарова предупредили заранее, сообщив, что его вопрос будет рассматриваться последним. Кабинет географии прибрали и начисто вымыли. Мало того, что он являлся одним из самых больших в школе, – в нем располагалась кафедра, с которой учитель вел уроки, а в сложившейся ситуации предстояло выступать докладчикам. Собрание началось; Жаров ждал в коридоре. Еще когда дверь оставалась открытой, он заметил, что учащихся-комсомольцев совсем немного, зато присутствовали все члены комитета, активисты, представители отдельных классов. Молодые учителя, состоящие ещё в ВЛКСМ, также принимали участие. За последней партой расположились два педагога, уже в возрасте, и завуч Антонина Михайловна. Когда дверь затворили, до Александра доносились лишь отдельные фразы, да он и не стремился их услышать – наоборот, отойдя подальше по коридору, достал устав и еще раз перечитал подчеркнутые карандашом абзацы. Дверь распахнулась. «Жаров, проходи», – пригласили его. Александр сунул книжечку во внутренний карман школьной куртки, шагнул в аудиторию, остановился у входа. «Присаживайся», – молодая учительница за первой партой в крайнем ряду, с любопытством, как показалось Александру, посмотрев на него, указала на свободное место рядом с собой. Секретарь собрания огласила: «Рассматривается дело комсомольца Жарова, докладчик – заместитель секретаря комсомольской организации школы Сорокина Маргарита». Одноклассница Александра вышла к трибуне и, положив на неё листок бумаги, быстро и невыразительно зачитала короткий текст: «Характеризуя Жарова, можно отметить следующее – это мнение сложилось у всех членов комитета комсомола нашей школы – как активный комсомолец, в общественной жизни Жаров никак себя не проявил; товарищам не помогает; у него напрочь отсутствует чувство коллективизма; он совершенно не прислушивается к мнению большинства; злостно уклоняется от выполнения решений комитета; чрезвычайно груб и заносчив; членских взносов не платит. Предлагаю рассмотреть вопрос об исключении Жарова из рядов ВЛКСМ. У меня всё». В аудитории, что называется, повисла тишина. Взгляды присутствующих устремились на Александра, что-то записывающего по ходу краткой речи докладчика в свой небольшой блокнотик. «Жаров, что ты можешь сказать по поводу услышанного?» – сухо и строго обратилась к нему Черемшина. Александр встал, повернулся к сидящим позади него. Со стороны он не выглядел взволнованным, скорее даже раздражающе показушно-флегматичным, но сам чувствовал, что сердце немыслимо стучит, а кровь кинулась к голове. Он тихо, медленно и четко начал: «Сорокина верно отметила, – Александр замолчал, посмотрел на лица, с удивлением обращенные к нему, – верно сказала, – повторил он, – что это мнение комитета комсомола. А кто из рядовых комсомольцев, да и просто моих товарищей встанет и подтвердит сказанное ею? – Александр вновь взял паузу, пристально, даже с вызовом наблюдая за собравшимися. – Может быть комитету не нравится моя критика? Они говорят об активной общественной жизни, где она, эта жизнь, на бумаге? – он заглянул в свой блокнот. – Ежемесячное взимание по две копейки да проведение собраний к праздникам? Деньги, кстати, я сдавал, с рубля у Черемшиной сдачи не было, я ей в шутку сказал: возьми за несколько лет вперед. Кто виноват, что она шуток не понимает?» На лицах промелькнули улыбки. Секретарь комсомола заерзала на своем стуле. «Ты по существу, по существу отвечай», – с места посоветовала Сорокина. «А на что отвечать-то по существу? Ты не перечислила ни одного факта, вы только обвиняете надуманно и, видимо, из-за сложившихся личных неприязненных отношений. К уставу относитесь исключительно формально, а между прочим, в нем сказано, – Александр достал из кармана печатное издание, не спеша открыл нужную страницу и зачитал: – При решении вопроса о наказании комсомольца должен быть обеспечен максимум товарищеского внимания и объективности. Где объективность, я повторяюсь, если нет фактов? Где товарищи мои, которые здесь вовсе отсутствуют, и где ваше внимание? – сказал он, обращаясь к членам комитета в целом. – Если вам критика моя не нравится, а возразить нечего, так уходите вовсе. Вы и есть меньшинство. Остальные живут более интересной, дружной, насыщенной и не показушной жизнью». «Опять за своё, вот так он всегда разговаривает», – констатировала Черемшина, оборачиваясь к своим комитетчикам. С последней парты резко поднялась завуч и четким уверенным шагом, выстукивая каблучками, проследовала к трибуне, к тому времени уже давно пустовавшей после доклада Сорокиной. Она четко и громко начала: «Не нужно превращать собрание в словесную перепалку. Как представитель партии, я должна сказать следующее: Жарову необходимо, безусловно, прислушаться к замечаниям и сделать соответствующие выводы. Но человек, по моему мнению, он не самый плохой; может быть, поведение его… – она задумалась, подбирая слова, – слишком экстравагантно. Думаю, оно изменится. Но фактов я действительно не услышала, – выступающая строго посмотрела на Черемшину, – а свои личные эмоции и настроения желательно оставлять дома. Считаю, что Жарову необходимо дать время подумать, исправиться и проявить себя с положительной стороны. Кто за?» – и сама первой подняла руку. Как голосовали, Жаров не наблюдал – он делал вид, будто бы смотрит под парту; слезы, то ли от обиды, но скорее от того, что за него неожиданно заступились, пытались пробиться наружу. Он всеми силами боролся с накатившими чувствами. Видимо, Антонина Михайловна заметила состояние подростка: «Жаров, можешь идти». Александр кивнул, молча встал и, не оглядываясь, вышел из кабинета в пустой гулкий коридор. Пройдя до его середины, он бросился бежать и оставшуюся часть пронесся так быстро, как только мог. Несколькими прыжками спустившись с лестницы и в одно мгновение преодолев холл, он выскочил на улицу и только здесь, на крыльце, остановился, вдохнув полной грудью. Сильный ветер встретил Александра. Он шел навстречу ветру, ни о чем не думая, просто наслаждаясь легкостью, как от сброшенного тяжелого груза. Ни радости, ни огорчения, а лишь осознание хорошо законченного дела. Завуч оказалась права: спустя какое-то время отношения сами собой наладились, стабилизировались и уже не вызывали столько эмоций.

Итак, школьная жизнь завершилась. Александр намерился поступать в институт, и не просто в институт, а в университет, причем на один из самых престижных на тот момент – юридический факультет. Неизвестно, что его сподвигло на это, но он отходил на подготовительные курсы, еще учась в десятом классе. При поступлении предстояло сдавать историю и обществознание, а также писать сочинение. После окончания университетских экзаменов Александр набрал полупроходной балл. Приемную комиссию возглавлял Сергей Бабурин, тогдашний декан юридического факультета. Большой зал университета уже не вмещал всех посетителей. Сергей Николаевич быстро озвучил фамилии зачисленных студентов и произнес: «А теперь самое интересное: у нас осталось три учебных места, на них претендует десять студентов, набравших по двенадцать баллов. Необходимо определиться и выбрать из десяти трех. Мне здесь подготовили документы, – медленно перекладывая бумаги на столе, произнес он. – Дербовская Виолетта Леонидовна, справка: „Проходила практику на должности стажера – секретаря судьи в суде Кировского района“». В зале раздался свист, в задних рядах засмеялись. «Тише, тише. Здесь, как мне кажется, собрались будущие юристы. Да, понимаю: я лично знаю судью Дербовскую Ольгу Михайловну, но что можно поделать, предоставлены справка и характеристика, подтверждающая отличное прохождение практики. Далее смотрим. Обренко Владимир Георгеевич характеризуется документом об активной работе на практике в прокуратуре. Еще один кандидат предъявил нам благодарность из милиции за подписью полковника Медбиева М. Н. о содействии и непосредственном участии Ахметова Г. А. в задержании гражданина, разыскиваемого за совершенное тяжкое преступление», – зачитал Бабурин выдержку из бумаги. Из зала кто-то крикнул: «А с парашютом на Берлин он не прыгал?» Дальние ряды опять зашумели и поддержали этот вопрос топотом ног и хлопками. Бабурин, пытаясь успокоить шумевших, поднял руку. «Спокойнее, спокойнее, товарищи. У нас есть бумаги, и не доверять им мы не можем. Если у кого-то есть вопросы, попрошу подойти и действовать согласно закону, отстаивая свои или представляя чужие интересы. Хулиганить же здесь не надо». Понятно, что Александру не удалось войти в число избранных. Грустный, он поплелся домой, в душе оплакивая несложившиеся планы. Будь Александр постарше и поопытнее или имея поддержку взрослых, он мог бы попытаться оспорить результаты письменных экзаменов, или хотя бы посмотреть, какие допущены ошибки, или загодя постараться так же, как и зачисленные счастливчики, заручиться поддержкой какой-либо справки. Но в одиночестве советоваться не с кем. И он решил повторить заход со сдачей экзаменов, только уже на вечернее отделение, в надежде перевестись затем на дневное. И снова полупроходной балл, и снова отказ. Александр третий раз за лето подготовился сдавать экзамены – на тот же факультет, но на этот раз на заочное отделение. Вместе с выпускными – школьной аттестацией – это являлось его четвёртым испытанием за три месяца. Но опять провал. После своего восемнадцатилетия, наступившего в середине июля, Александр для получения справки из милиции, дающей дополнительный шанс для желаемого зачисления, устроился во вневедомственную охрану, но и это не помогло. Что могла иметь такая справка против очередного тяжеловесного документа в виде характеристики из суда или прокуратуры? Летние месяцы, а с ними и возможности поступления в институт, закончились.

Александр решил пойти работать на завод, чтобы затем, имея направление, как молодой специалист снова штурмовать аудитории университета. Чем обусловливалось такое решение? Да, собственно, и вариантов особых не было. Отец, дед и бабушка – все работали на оборонном предприятии. В школе мальчики два года учились токарному делу. По черчению Александр занял первое место на сложной областной олимпиаде, несколько номеров в которой вызвали затруднения даже у самого преподавателя. Заслуга здесь, конечно, деда-инженера, занимавшегося с ним. Дед и объяснил мальчику значение линий не как учитель, а как практик, сам готовивший чертежи для исполнения по ним деталей рабочими. Уже в школе многие одноклассники, желающие заработать, вместе с Александром проходили оплачиваемую практику на заводе; правда, там они лишь сколачивали деревянную тару для изделий и трудились по шесть часов, но всё равно получили представление об условиях труда, о режиме, недорогой заводской столовой, где в то время довольно вкусно готовили. Последнее соображение имело очень немаловажное значение для вечно полуголодного Саши. В отделе кадров, куда парень направился в сентябре, спросили: «Что умеешь?» «Могу работать на токарном станке», – уверенно отвечал он. «Где учился на токаря?» – «В школе». – «Ну, дружок, ведь ни специального образования, ни разряда ты не имеешь. Иди оформляй пропуск в шестьдесят первый цех. Там быстро разберутся; а как научишься токарить, начнешь самостоятельно трудиться». В понедельник в семь тридцать утра Саша, минув проходную, направился в нужный цех, отыскал мастера токарного участка, представился. «Ну что ж, – задумчиво произнес тот, познакомившись с Александром, – поставим тебя учеником к очень опытному специалисту, профессионалу, имеющему высший – шестой – разряд. А зовут его Михаилом Петровичем. Пройдем».

Большой инструментальный цех поразил юношу своими размерами, количеством станков и участков. Шум стоял такой, что только наклонившись к собеседнику или крича, можно было разговаривать. «Петрович! – позвал мастер, подойдя к большому, уже в возрасте, человеку в черном халате, обрабатывающему на огромном токарном станке деталь размером с хороший тазик. – Вот тебе ученик. Александр». «Ага, – кивнул наставник, не отрываясь от ручки суппорта. – Петровичем меня зовут, – сказал он, обращаясь уже к подопечному. – Токарил уже?» – «В школе, на трудах». – «Ясно. Как тебе здесь?» – «Серьёзно всё. Правда, я мало что еще успел посмотреть». – «Ничего, успеешь». – «А что вы точите?» – «Во-первых, давай на ты, здесь не институт благородных девиц. А во-вторых, вот тебе чертеж: сумеешь что-нибудь понять?» Наставник взял лежавший на металлической тумбе чертеж и подал юноше. Александр посмотрел в бумагу: из знакомых линий вырисовывалась деталь в виде огромной короткой шпильки с наружной резьбой и множеством отверстий и выемок по двум плоскостям. «Наружняя резьба, но необычная», – заметил ученик. «Правильно: трапециевидная, в шестнадцать заходов». – «Это что же за плашка должна быть?» – «Здесь, брат, не плашкой, здесь только резцом можно такую резьбу проточить. Смотри». Александр увидел, как особо заправленный резец, имеющий к тому же специфическую форму, медленно, но верно срезал с заготовки металл в виде тонкой стружки. «И сколько по времени займет изготовление этой детали?» – «Дня три буду ей заниматься. Пятьдесят рубликов закроют за нее». «Нормально», – удивленно оценил ученик. «Ты вот что, Саша: пройдись по цеху, найди заточной, шлифовальный, фрезерный и слесарный участки, посмотри, где склад, и получи халат. После обеда покажу тебе твое рабочее место. Кстати, на заводе две столовых: главная – в четырнадцатом цеху, но это далеко и людей там обычно много; мы все ходим в соседний, тридцать шестой цех, на второй этаж». Александр сделал всё, как велел Петрович. Обошел цех, получил халат. Приблизилось время обеда. В кармане у него имелось пятьдесят копеек. «Пойду супчика попробую столовского», – подумал ученик. Он крайне удивился, когда на эти полрубля ему удалось полноценно пообедать. Взял первое, второе блюда, да еще салат и компот. Причем всё свежее, только что приготовленное и очень вкусное. Более того: за время, пока работал на заводе, более семидесяти копеек за раз Александр не тратил. Однажды он взял вместо обычного полстакана сметаны целый да еще и булочку в придачу, но работать после такого пиршества уже становилось тяжеловато. После обеда Петрович показал Саше его рабочее место, состоящее из небольшого старенького станка и металлической тумбочки для инструментов. «Вот тебе первое задание: надо проточить десять заготовок для фрез. Возьми проходной резец, попробуй», – сказал он, протягивая Саше инструмент. Ученик закрепил заготовку, проточил чуть больше требуемого размера, остановил станок, перевернул деталь, снова проточил, но обрабатываемые поверхности не совпали. «Нужно отцентровать патрон», – заметил Александр. «И как это сделать? – усмехнулся наставник. – А что вы изготавливали в школе?» «В основном сантехнические сгоны». – «Ясно; тогда забудь всё, чему вас учили, и смотри». Петрович взял круглый металлический брусок и, закрутив резец под углом, выбрал внутри цилиндра конус. «Вот, у тебя теперь есть отцентрованное место крепления, и оно будет таким, пока ты не вытащишь стаканчик из патрона. А сейчас подготовим деталь для дальнейшей обработки». Наставник взял заготовку и на стоящем рядом сверлильном станке, на торцевых гранях по центру высверлил по одному отверстию. «Теперь смотри: берём заготовку, вставляем в стаканчик, поджимаем задним центром, обтачиваем, отпускаем центр, переворачиваем и проходим остаток. Во как!». Петрович всё ловко сделал, перевернул деталь, не останавливая станка. «Разве так можно?» – удивлённо спросил Александр. «Нет, нельзя, поэтому ты останавливай станок. И не забывай следить за стружкой. Руками её не снимай ни в коем случае; скидывай металлическим крючком, вот он, и не накапливай в поддоне. Всё за борт, – он показал рукой на пол за станком. – Оттуда уберут в накопители».

Потекли однообразные будни. С утра Саша спешил на завод, опаздывать никак было нельзя. В восемь ноль-ноль он приходил на цеховую учебу, где помимо него собиралось ещё пять-шесть молодых рабочих, также не имевших специального образования. Зоя Ивановна преподавала им черчение, металлы и способы их обработки, допуски и посадки, а также технику безопасности. Ей очень нравились знания и способности Александра, и при выпуске через два месяца ему сразу присвоили третий разряд, хотя обычно даже после окончания учёбы в профессионально-техническом училище дают второй. Такое случалось только раз за всю историю завода. Другие же ученики двухмесячных курсов получили кто первый, кто второй разряды. Действительно, массовое производство отличалось от того, чему учили в школе и как работали на уроках. Здесь приходилось трудиться эффективно и четко, разделяя весь процесс изготовления изделий по однообразным операциям. Как-то, протачивая одну из тысячи таких же унылых заготовок, Саша о чём-то задумался и, не успев вытащить ключ из патрона, повернул рычаг включения двигателя. В долю секунды ключ, пролетев рядом с Александром, со звоном врезался в пол. «Никто не заметил моей оплошности», – оглядываясь, поднял он ключ с бетона. Звук также растворился в грохоте работающего цеха. Не успел Александр установить новую деталь, как вдруг подошла Зоя Ивановна. «Может, она рассмотрела сверху?» – Александр, будто извиняясь, посмотрел на неё. Но наставница либо не видела, либо сделала вид, что не видела. «Что, Саша, скучно тебе?» «Нормально», – возразил он. «Нет, дальше учиться надо. Подумай хорошенько. Если что, я тебе направление подпишу, заходи». – Улыбнувшись, она ушла.

В полдень весь цех замирал, устанавливалась необычайная тишина. Молодёжь, да и вообще большинство, спешили в столовую, а старики – так называли опытных, пожилых рабочих – усаживались где-нибудь за столиком по несколько человек, доставали из своих авосек домашние баночки и свёртки. Однажды кто-то из парней, с кем Александр посещал утренние цеховые уроки, предложил после обеда в оставшееся время сыграть в домино. Позже все пристрастились к этой игре. Теперь за пять-десять минут до полудня кто-то из игроков прибегал в столовую занять очередь. Остальные приходили чуть позже, без ожидания пробирались с разносом вдоль раздачи, быстро обедали и все вместе шли резаться в домино. Играя, они громко стучали костями об стол, при этом ещё громче выкрикивали фигуры. Александру начала нравиться такая жизнь. А что: голова ни о чем не болит, жизнь четко отлажена, распорядок опять же. Правда, ладони рук покрылись мозолями да кожа потемнела от эмульсии и масла. «Видишь, – грустно сказала бабушка, трогая пальцы любимого внучка, – у тебя теперь руки рабочего человека». Зарплата от ученической стала расти, и он уже довольно прилично получал по сдельщине. Знался Александр с такими же беззаботными товарищами.

Своим чередом отшумели осень, зима, а весной случилось ЧП. Смена только началась, Александр, как всегда, стоял на своём рабочем месте. Вдруг он заметил, что по проходу бегут мастер, завскладом, люди с других участков. «Что-то произошло», – подумал он и тоже пошёл за ними. Люди собрались вокруг станка одного из друзей Саши. Мастер и ещё один рабочий что-то пытались поднять за станком. Вдруг все увидели окровавленную голову, затем безвольное тело. Несколько человек подхватили пострадавшего, находящегося без сознания, и понесли к выходу. Александр заметил, что у того сорвана большая часть волос вместе с левым ухом. Как впоследствии выяснилось, молодой рабочий приступил к станку, будучи одетым в телогрейку. То ли его морозило, то ли действительно в тот день в цеху было холодно. Только зацепилась свисающая часть телогрейки за вращающийся вал, подтянуло человека к станку, ударило крутящимся патроном, перебросило через станок. Все Всё произошло мгновенно, парень не то что выключить станок не смог – он даже выкрикнуть ничего не успел. Удар был такой силы, что несколько сломавшихся рёбер проткнули ему легкое. Он чудом остался жив. Начались проверки по технике безопасности, особенно мастеров, начальников участков; выговор получила и Зоя Ивановна, будучи ответственной за соблюдение правил ТБ. Обратили внимание и на знание этих правил молодыми специалистами. Парень этот так и не вышел на работу, и Александр потерял с ним связь. Саша стал более осмотрителен и внимателен. Их весёлая компания после этого происшествия распалась, в домино уже никто не играл. Наступила весна, потеплело, начала зеленеть листва; так уже не хотелось идти в темный цех! Александр решил, что нужно снова попытаться пробиться в университет на юрфак. И сколько ни уговаривала Зоя Ивановна идти по технической части, сколько ни пророчила ему блестящее будущее инженера, он почему-то хотел стать юристом. Но триада повторилась и на этот год. Второе лето прошло в безуспешных попытках поступления в университет. Опять сдача экзамена на дневное, вечернее и заочное отделения. Ощущение краха прошлого и необходимости что-то менять в жизни преследовало Александра в тот момент. Впереди, совсем рядом, маячила армия. Он не намеревался противиться судьбе, не стал искать вариантов уклонения от службы, тем более что армия решала многие имеющиеся проблемы – с жильем, питанием, даже открывала в перспективе новые возможности для поступления в вуз.

*****

Театр начинается с вешалки, и армия начинается… «с вешалки», извините за каламбур, – с военкомата. Несколько раз еще в школе старшеклассники проходили медкомиссию; более того, к сдаче зачетов по ГТО учителя физкультуры относились очень ответственно. Ребята по нормативам бегали кросс, спринт, подтягивались, метали гранату, на время разбирали и собирали автомат Калашникова, стреляли в тире по мишеням из мелкокалиберной винтовки, надевали противогаз. Саша успешно справлялся со всеми испытаниями, поэтому имел полный комплект значков «ГТО». Военкомиссия его также признала годным к службе. Единственно, она зафиксировала несколько ослабленное зрение в виде легкой степени близорукости. И вот этот момент настал: из военкомата прислали повестку уже не просто для очередной явки, а для отправки в армию. К назначенному времени, а именно к девяти ноль-ноль, Александр прибыл к зданию райвоенкомата. Там уже собралось много людей: призывники, провожающие, родители. Мамы плакали, отцы хлопали сыновей по плечам, друзья жали руки. Призывники напускали на себя нагловато-геройский вид, стараясь продемонстрировать всем: «Вот, дескать, мы покажем, как надо служить! Вы-то здесь остаетесь, а мы уже практически военные люди». Но старший неожиданно кричит: «Отправляемся!» Толпа охает, призывники бегут в автобус, рассаживаются, колонна трогается. Отъезжающих провожают крики, слезы, напутствия, смех и напоминания, чтобы чаще писали. Разительную перемену такой шумной обстановки представляла тишина, воцарившаяся в автобусе после отъезда. Ребята всматривались в окна, то ли прощаясь с уносящимися пейзажами, то ли любуясь ими, как в первый раз. Они также приглядывались друг к другу, оценивая, с кем им придется служить, но разговоров не заводили, ехали молча. Всех призывников, на первый, поверхностный взгляд, объединяла их одежда, которую можно было охарактеризовать, как говорится, «кто во что горазд», а скорее всего – «что не жалко выкинуть».

Их перевозка заняла немного времени; перебравшись через мост, свернули вправо и заехали на территорию приёмника-распределителя. Там новобранцам предстояло ожидать распределения в конкретные воинские части для прохождения службы. Но это выражаясь официальным языком. В разговорах же это звучало следующим образом: «Нас привезли в обезъянник, где будем дожидаться покупателей». «Почему в обезъянник?» – Александр и раньше слышал это выражение, но только попав туда, понял его смысл. Дело в том, что в этом убогом заведении сборного пункта для размещения новобранцев в больших длинных комнатах предоставлялись двухъярусные деревянные нары, обитые дерматином, стоявшие в несколько рядов вдоль стен, по которым туда-сюда сновали подростки, большей частью уже обритые налысо. Их имущество, то есть одежда, запас еды и питья, располагалось здесь же. На этих нарах они и бодрствовали, и спали, и играли в карты – в общем, проводили всё время и, видимо, своей суетой напоминали жизнь приматов. «Особо отличившихся» назначали в наряды – уборка территории, плаца или дежурными в столовую, находящуюся в полукилометре от казармы. Гражданская жизнь текла еще совсем рядом, из нее скрытно, но регулярно поступало спиртное, хотя нарушений и без этого хватало, поэтому офицеры легко могли определиться с назначениями на работы. По каким-то непонятным причинам некоторых из призывников не отбирали в части и они, просидев в распределителе дней по пять, отпускались назад, домой. Иногда так повторялось до трех раз, но у нашего героя всё прошло довольно быстро.

На третий день дежурный, выкрикивающий фамилии, назвал и его – Жарова. Ребята засуетились, поспрыгивали с верхних рядов нар – нужно идти на беседу с «покупателем» – и человек пятьдесят собралось в небольшом актовом зале, вернее сказать, в вытянутой комнате с рядами мягких сидений. Перед ними стоял коричневый стол со стулом, на котором сидел офицер. «Меня зовут майор Мясницкий, заместитель командира части по политической подготовке, – представился офицер и принялся рассказывать о своем батальоне: – Отобрали вас как потенциальных кандидатов в войсковую часть под номером…, дислоцирующуюся в городе Н-ске. Кто-нибудь знает о таком городе?» Пара человек кивнули. «Н-ск в Казахстане, в направлении Алма-Аты. Отец яблок, – Александр где-то слышал такое название столицы Республики. – Значит, там много солнца и тепла», – решил он. Будущее даст возможность проверить верность этого утверждения. «Служба трудная, но интересная, – продолжал замполит. – Войска у нас особые – специальные моторизированные части милиции. Это не конвойные войска, хотя и относятся к внутренним. Наши ребята выполняют патрулирование улиц, в вечернее время охраняя общественный порядок наряду с обычными милицейскими подразделениями. Помимо того, осуществляем и специальные поручения правительства по защите населения в случае возникновения массовых беспорядков, техногенных катастроф или в районах чрезвычайных ситуаций. Когда произошло землетрясение в Армении, наш батальон четыре месяца находился в Спитаке. Многие военнослужащие отлично проявили себя и получили правительственные награды. Теперь что касается требований к призывникам, то есть к вам. Хотя личные дела предварительно подобраны, может, что-то не отображено или ошибочно записано. Поэтому во избежание возможных недоразумений прошу сказать, имеет ли кто-нибудь ограничения, не указанные в деле: судимости, татуировки. Может быть, кто-то сам не желает служить в милицейской части». «А форма будет такая же, как у милиционеров?» – спросил кто-то с задних рядов. «Да. Вас что, смущает это?» «Можно нам тогда в другую команду пойти? – Двое встали. – А то все придут домой дембеля как дембеля, а мы в милицейском костюмчике», – с издевкой ответил один из них. «Ну что же, вас никто не принуждает. Я передам ваши дела, можете идти». «Премного благодарны», – по-дурацки улыбаясь, двое вышли. «У меня татуировка на кисти», – поднял руку один парень. «Вывести свою красоту, я имею в виду узор, у тебя быстро не получится, а ждать мы не имеем возможности», – забраковал его офицер. «Будут ли у кого еще вопросы?» – обратился майор к залу. «Как насчет дедовщины и питания у вас?» – в рядах послышались смешки. «Что касается неуставных взаимоотношений, бывают небольшие отдельные эпизоды, но мы с ними боремся и, как правило, быстро справляемся. Кстати, и от новобранцев зависит многое. Если что-то вас не устраивает, вы всегда можете подойти к своему непосредственному командиру – сержанту, он разберется. Если нет, то есть командир взвода, роты; замполиты точно наведут порядок, да так, что другим мало не покажется. По второму вопросу отвечаю: питание – замечательное, три раза в день, как и положено. Повар назначается из солдат, имеющих соответственный опыт; кухонный наряд – из вас самих же, то есть самостоятельно себя обслуживаете, мамкиной титьки нет, – офицер рассмеялся. – Как потопаете, так и полопаете. Масло, в отличие от других частей, дают дважды в сутки, на завтрак и на ужин, по двадцать грамм. Продуктами часть обеспечивается своевременно и в полном объеме, без перебоев, – майор говорил грамотно и убедительно, недаром замполит. – Итак, раз вышесказанное больше вопросов не вызывает, то после обеда выдвигаемся». Из оставшихся в зале сорока с лишним человек лишь Жаров де еще четверо оказались городскими, остальные – деревенские, чуть ли не все с одного села. Снова автобус, но уже с другим совершенно чувством Саша смотрел на такие родные теперь пейзажи. «Когда я вновь проедусь по этим улицам? Каким я стану через два года? Кто меня встретит?» Особо и ждать-то его было некому. Да, одна девчонка, с которой резались во дворе в настольный теннис, хотела получить его фотографию, но он не понимал тогда, зачем ей это нужно. В последний вечер перед отправкой в военкомат девушка вручила ему своё фото. Саша взял, сказал, что свою фотографию забыл, но обещал выслать сразу же по приезде в часть и обязательно в форме. Прощаясь, подруга обняла его за шею, привстала на носочки, поцеловала в щеку и тут же убежала, крикнув в дверь: «Пиши, обязательно пиши!» Кроме того, знакомые и одноклассники все или разъехались, или, поступив в институты, учились, причем уже не на первом курсе. Единственный друг, Игорёк уже полгода как служил в морфлоте…

Стряхнув с себя все носившиеся мысли, Александр шагнул на ступени вагона, который должен был доставить их в Р-ск. Через несколько часов прибыли в небольшой городишко и, постояв на площади, окруженной невзрачными пятиэтажками, вошли в здание вокзала. В нём уже ждали поезд на Н-ск. К вечеру отправились. Разместились по плацкартному вагону. По разговорам Александр понял, что большая часть ехавших с ним действительно призвана из области, из одного большого немецкого посёлка. Ребята друг друга хорошо знали. Знали давно и, весело переговариваясь, начали доставать, у кого какие, имеющиеся съестные припасы, ставили их на маленький откидной столик, готовились к ужину. «Нормально они решили повеселиться!» – подумал Саша. На столе лежали: белоснежное сало с тоненькими прожилками, копченое мясо, домашние сосиски, соленые грибы и помидоры. У Александра имелись лишь две жестяные банки рыбных консервов и одна со сгущенкой, они глухо перестукивались в сумке. Он не знал этих ребят и немного стеснялся лезть к ним со своими консервами. Те тоже посматривали на него, лежащего на верхней полке, но не звали к себе. Наконец один толстый добродушный парень встал и сказал, обращаясь к Александру: «Ты чего там лежишь? Фигуру бережешь? – Ребята засмеялись. – Давай к нам». Саша, обрадованный возможностью познакомиться, вытащил из сумки свои консервы и поставил их на стол. «Да убери ты свои жестянки, смотри, у нас мяса – завались!» «Давайте хотя бы сгущенку к чаю оставим», – смущенно ответил Саша. «Ну, сгущенку оставь». Саша бросил на верхнюю полку две банки рыбных консервов. «Меня Виктором зовут, – представился добряк, – это Вовчик, это Толян. Твоё как имя?» «Александр». – «Давай налегай, не стесняйся». По вагону шел сопровождавший их команду вместе с майором сержант по фамилии Зайцев. «Ничего себе вы тут жируете, – удивился он, заметив накрытый стол, – колбаска, сало, грибочки». «Угощайтесь, товарищ сержант, присаживайтесь. А что, в части так не кормят?» – пошутил Виктор. «Нет. Я баночку с грибочками возьму, не возражаете? А как кормят, сами увидите, когда приедете», – оскалившись и показав золотую фиксу, произнес Зайцев. Он ушел дальше по вагону. Ночь пролетела быстро. Как только начало светать, всех стали будить. «Подъем, подъем! – ходил по коридору Зайцев. – Как с мамой едем на курорт, разоспались». Александр уже умылся, оделся. За стеклом вагона проносилась белая снежная степь, абсолютно ровная, однообразная. Ничто не напоминало яблочных садов. При подъезде к городу стали встречать высокие, в виде пирамид холмы. Александр догадался, что это шахтные отвалы. Наконец поезд достиг Н-ого вокзала. «Выходи, становись по двое!» – командовал Зайцев. Ребята, построившись как попало, весело переговариваясь, пошли через здание вокзала на площадку, где уже ждал автобус. На этой старой, трясущейся и отравляющей воздух как снаружи, так и особенно внутри душегубке тряслись еще более двух часов. Сначала по городским улицам, затем по дороге среди белой пустыни. «Въехали в поселок Майский, – громко сказал сержант. – Через три километра – дома». Из этих трех километров как минимум, два оказались пробитым туннелем среди сугробов высотой от метра до полутора. Ветер дул не переставая, увлекая за собой поземку. Дорогу, видимо недавно прочищенную, то там, то здесь уже заносило свежим снегом. Раз даже пришлось выйти, чтобы толкнуть застрявшую колымагу.

Часть показалась издалека, так как находилась на небольшом взгорье. Состояла она из трех зданий желтого цвета, соединенных меж собой переходом. Вдали виднелась кочегарка с высокой трубой, за ней еще одно высокое серое здание, этажей в восемь. На КПП уже подняли шлагбаум. Возле вагончика топтались трое военнослужащих. Когда автобус притормозил, проезжая через ворота, один из них, медленно проводя большим пальцем правой руки вдоль своего горла, показал вновь прибывшим жест, знак, однозначно напоминающий только отрезание головы человека. Новобранцы с улыбками переглянулись. Майор первым вышел из автобуса и быстрым шагом направился к дверям желтого корпуса. «Ну что, духи, приехали? Выходи строиться», – изменил обращение Зайцев. «Не успели приехать, а уже духами стали», – невесело прокомментировали на задних рядах автобуса. «Собери новобранцев перед входом. Я дежурному доложу о прибытии и далее определимся, куда их направить», – оглянувшись, крикнул сержанту майор Мясницкий, продолжая быстрым шагом двигаться к казарме. Навстречу ему из дверей выбегали, возбужденно переговариваясь, солдаты и, с обмороженным видом встав напротив строя молодых, как будто шипели какую-то присказку, повторяя одно и то же: «Духи, вешайтесь; вешайтесь, духи». Но майор быстро вернулся: «Так, Зайцев, давай всех в баню, затем получить обмундирование, оно уже там, и на ужин. А вы что тут делаете? А ну марш по подразделениям», – обращаясь уже к толпе глазевших, приказал майор. «Есть», – ответили те и, отпечатав два-три шага и как-то слишком демонстративно отдав честь Мясницкому, удалились. «В шеренгу по одному становись! За мною шагом марш!» – Зайцев повел приунывших новобранцев по вытоптанной в снегу дорожке к зданию кочегарки.

Проследовав через узкий закопчённый проём, прикрываемый железной дверью, они очутились в огромном зале с большими пыльными котлами. Открылась другая дверь, уже небольшая, и затем через еще одну маленькую дверь – в машинном цеху – вновь прибывшие оказались в отделении с моторами. Сквозь шум от двигателей, приводящих водяные насосы, они услышали слова улыбающегося круглолицего чумазого казаха в робе: «Вот, Заяц, и тебе будет кем покомандовать!» На низком диванчике, окруженный тюками и коробками с обмундированием, сидел военнослужащий с аккуратной прической, одетый как с иголочки, с белоснежным подворотничком. Погоны на его плечах блестели широкой полоской. «Товарищ старший сержант! – обратился к нему Зайцев даже более официально, чем он обращался к майору Мясницкому. – Молодое пополнение для прохождения бани и получения комплектов формы доставлено». «Хорошо, – не отрываясь от тетради, где что-то аккуратно записывал, отвечал тот. – Заводи по двое в душ, затем ко мне за формой, потом стричься». «Может, сначала подстричься, а потом в душ?» – попытался предложить Зайцев. Старший сержант медленно поднял взгляд на Зайцева: «Я что, клоун? До утра с вами буду тут сидеть, что ли? Еще повторить или так дойдет?» «Слышите, двое в душ, бросайте в угол свои шмотки и быстро моемся», – обратился Зайцев к подопечным.

Странной тогда казалась эта процедура: на улице – мороз минус двадцать пять градусов, в помещении тоже совсем не жарко. Душ оказался таким скверным, что, закрыв глаза на правила словообразования, можно было бы утверждать о происхождении понятия «душегубка» именно из образа этого места. Собственно, помывочных комнат было две. Узкие простенки с низким потолком, выкрашенные неопределенной сине-зеленой краской. Сверху через ржавый смеситель замирающей струйкой стекала чуть теплая вода. Помещения настолько узкие, что моющийся обязательно прислонялся какой-либо частью тела к его стенам. И тут же ощущал липкое прикосновение холода и грязи. Саша зашел в ту кабинку, что справа, Виктор-немец – в левую. Только-только успел Александр смыть с головы мыльную пену, как за дверью услышал фразу, исковерканную акцентом: «Кончай мыться». Вслед за этим распахнулась дверь и в проеме появился всё тот же казах в робе, но теперь с ведром и, оскалив белоснежные зубы, крикнул: «Глаза!» – и тут же бросил в Александра из ведра совком какой-то белый порошок. Инстинктивно Александр зажмурился и отвернулся. «Это чтобы вши тебя не ел. Спиной!» Такой же осыпанный порошком, весь белый, из-за соседней стены вышел Виктор. Зайцев стоял со вторым ведром: «Давай живее форму получать». Но Виктор не мог идти. Едкий порошок попал в глаза. Он жмурился и тер их рукой. «Там я видел умывальник, пойдем, промоешь глаза. Иди за мной», – тихо сказал Александр. Происходившее вокруг казалось ему каким-то глупым и лишенным здравого смысла. Он думал: «Почему нет взрослого, вменяемого, заботливого командира, заранее всё объясняющего, почему всем распоряжаются фактически однолетки?» Вернувшись в основную комнату, он подошел к старшему сержанту Безрукову. Тот, мельком взглянув на него, спросил: «Фамилия?» «Жаров», – ответил Александр. «Сорок шестой размер, третий рост, – отметил себе сержант в тетради, – наклонись, – он обмерил окружность головы, – шапка пятьдесят шестого. Какой размер обуви?» «Сорок второй». «Бери вон там, там и там, – Безруков указал пальцем на стопки и кучи с обмундированием. – Портянки не забудь». Александр получил нижнее белье белого цвета, сапоги, портянки. «Х/б» – так называлась хлопчатобумажная форма серо-коричневого цвета, состоящая из куртки и брюк галифе. Кроме того, выдали ему шапку-ушанку и ремень с большой латунной бляхой со звездой. «Одеваемся и строимся, – кричал Зайцев, – „гражданку“ бросаем в угол, она теперь вам больше не понадобится». Вместо сорок шестого размера х/б, уже закончившегося, Саше достался пятидесятый, заметно на нем болтающийся. Одна портянка оказалась намного короче другой. Но это еще полбеды. Хуже было тому, кому вместо третьего роста достался пятый, а вместо сорок третьего размера сапог – сорок первый. Последним вышедшим из душа выдавали уже совсем что попало. «Я сегодня славно потрудился, пора и отдохнуть, – старший сержант Безруков с важным видом закрыл тетрадку и поднялся. – Это – ко мне в каптерку занесешь», – указывая на коробки с оставшейся формой, приказал он Зайцеву. «Понял», – ответил тот. «Ты что там понял, товарищ младший сержант? Как надо отвечать старшему по званию?» «Есть, товарищ старший сержант», – вытянувшись и отдав честь, четко произнес Зайцев. «Не забудьте подстричься», – на выходе бросил Безруков.

Ветер с силой захлопнул за ним дверь; из котельной с другой стороны вошли трое, судя по робам, кочегаров. В руках каждый держал по стулу. Заявился и уже знакомый ребятам казах. «Мырзахметов, приступай к оболваниванию», – Зайцев принес три ручных механических прибора для стрижки. Мырзахметов, а с ним и еще двое деятельно взялись за процесс освобождения голов новобранцев от всяческой ненужной растительности. Причем у Мырзахметова дело спорилось куда лучше – пока те стригли по одной голове, он успевал облегчить две. Видно, сказывался опыт стрижки овец. Правда, стрижкой это можно было назвать лишь условно. Зайцев правильно сказал – оболванивание. И болванами выступали те, кто подвергся этой процедуре, – ручные машинки большую половину волос просто вырывали. Зато быстро и дешево. Про «сердито» и говорить не стоит, потому что подобное избавление от волос на голове вместо привычной стрижки любому неприятно, да и вид при этом получается весьма непрезентабельный. «Ничего, – рассуждал Мырза, когда кто-то подергивался, – баран блеет и терпит, а тебе и блеять нельзя». Примерно через час все стояли, одинаково небрежно подстриженные под ноль.

На поверку, в отличие от слов замполита Мясницкого, часть жила очень насыщенной неуставной жизнью, разительно отличавшейся от обозначенной им перспективы. Кочегары с Зайцевым куда-то вышли, оставив новобранцев любоваться своим новым обликом. Через несколько минут они вернулись, и Саше показалось, что от Мырзахметова крепко пахнуло спиртным. «Что, Заяц? – сказал солдат сержанту, – духи пришел, подстригся, а теперь его принимать надо». «Вот ты, Мырзахметов, самый разговорчивый, как я смотрю; ты и объясни им, что да как». «Они неизвестный тайный масонский обряд намерены провести?» – в шутку поинтересовался Жаров у стоящего рядом товарища. «Если бы масонский; сейчас узнаем». Зайцев жестом предложил кочегару выйти вперед. Казах начал: «Вы, духи, приехал в часть. Дух кто? Его нет. Вам надо стать младшим кроликом, потом старшим, потом фазаном. Самый главный – это дед и квартира. Вот я сейчас фазан, Зайцев – старший крол, хотя и сержант. Старший сержант Безруков уже дед. Эти старшие кролы будут вас принимать в кроликов, – он указал на трёх кочегаров, стоявших рядом, – двадцать и четыре раза ударят каждому по заду ремнем с бляхой – сколько месяцев службы вам осталось. Тогда будет считаться, что ты уже не дух, а крол. Давай, кто смелый? А ты, пойдем», – он схватил за руку щуплого паренька. «Не бойся, Пашка, везде так принимают», – послышались ободряющие выкрики из толпы новобранцев. Мырза снял с себя ремень и дал его одному из кочегаров. Тот размахнулся и со всей дури врезал бляхой по Пашкиному мягкому месту. Тот аж изогнулся – штаны в этом случае совершенно не спасают. «Ничего, ничего. Раз», – растягивая в усмешке толстые губы и показывая ослепительно белые зубы на чумазом лице, считал казах. Ремень свистел, Пашка принимал всё новые и новые удары, один сильнее другого. Вдруг из толпы кто-то шагнул вперед. «Сейчас драка будет», – подумал Саша. Но вышедший гордо сказал: «Меня принимайте, я не боюсь; что время терять». «Молодец, мужик, сам через полгода будешь духов переводить, – Мырза одобрительно похлопал его по плечу. – Иди к тому», – указал он пальцем на стоявшего без дела кочегара. Вышел кто-то еще из новобранцев, и Саша с удивлением смотрел, как три руки слаженно взмахивали ремнями с тяжелыми латунными бляхами. «Зачем мы сами подставляемся под эти удары? – спросил Саша у стоявшего рядом Виктора, – для чего этот бред? Давай откажемся». «Ты что, Саня? – удивленно-недоумевающе посмотрел на него Виктор. – Таков обычай, ничего не поделаешь, все через это прошли. Друганы, кто писал мне, как один об этом говорили. Традиция. Видишь, сами вызываются. Я тоже пошел», – он шагнул к экзекуторам. «Странное дело, – думал Саша, – здоровые молодые парни сами сажают себе на шею каких-то кровососов-старослужащих. Ещё день-два назад за случайно брошенное грубое слово или косой взгляд они бы врезали любому, а теперь позволяют издеваться над собой безнаказанно. У многих после пройденной неуставной процедуры аж звезды синели на коже. Ведь сорок шесть человек из одного города! А тех всего-то четверо, причем далеко не силачи». «Что стоишь, хочешь духом на всю жизнь остаться?» – обратился к нему один из осуществляющих обряд. Саша, выругавшись про себя, молча получил положенные двадцать четыре удара.

Эстафету рассказа о традициях от ушедшего куда-то Мырзы принял другой кочегар: «Посвящения продолжатся и дальше, через полгода переводят в старшие кролы. Да, – рассмеялся он, – есть такие зверьки с более длинными ушами. Кролики – это не только ценный мех, но и пять, шесть, а то и семь килограмм ценного диетического мяса. – Жаров впоследствии часто слышал эту цитату по отношению к молодому пополнению. – Через год следуют фазаны, затем деды и, наконец, „квартира“, то есть дембеля, – солдаты того призыва, кому уже объявили о демобилизации. Старших кролов тоже добро лупят, но только восемнадцать раз. Фазанов переводят уже без особого рвения – лишь по двенадцать ударов получат. Дедов так, шесть раз махнут ремнем по воздуху, и всё. Причём непосредственными исполнителями посвящения выступают представители предыдущего призыва, те, кого недавно самих били, а они же, в свою очередь, не стесняясь отрываются по полной. Всегда есть, правда, альтернатива – вместо ремня используют иные предметы. Принимаемый нагибается, посвящающий встает позади него на две табуретки, спиной к первому, берет в руки табурет и с замахом по тому же самому месту… сидушкой». «Это еще более травмоопасно, ты как думаешь, Саня?» – Виктор удивленно смотрел на Жарова. «Наша армия вообще опасная штука», – ответил тот. «Но, как правило, заканчивалось это всегда благополучно, – словно читая мысли молодых, комментировал рассказчик, – а вот табуретки ломались, было дело. Поваров по-особенному только принимают. Для них существует свой вариант: выбирается самая длинная разделочная доска, и ею оттягивается поваренок. Аж по всей столовой бегает – так прилипает! С квартирантами-дембелями совсем другая история: они укладываются на койку, сверху их укрывают несколькими одеялами, и самый мелкий крол двадцать четыре раза имитирует удары – ниточкой машет по одеялу. То есть, – подытожил говорящий, – полугодовой интервал дважды нарушается: из духов в кролы принимаются после приезда, из дедов в „квартиру“ – после приказа. В нашем случае – министра обороны Язова. Кстати, он упоминается даже в сказке для дедушек, и вы должны знать её наизусть. Рассказывают сказку кролики обычно перед отбоем дедам своего взвода. Вот так она звучит: „Масло съели – день прошел, старшина домой ушел, дембель стал на день короче, всем дедам спокойной ночи. Пусть вам снится дом у речки, с бабой голою на печке, самогона полный таз и министра Язова приказ. Чик-чирик, прыг-прыг, ку-ку, мчится дембель к старику, птичка села на пенек, вот прошел еще денек. В то время, когда космические корабли бороздят просторы вселенной, нашим любимым и уважаемым дедушкам осталось служить ровно… столько-то дней“ – и называется точная дата до выхода приказа о весеннем или осеннем новом призыве».

Появился Зайцев: «Ну что, кролики! Строимся – и попрыгали на улицу». Наскоро остриженных и как попало одетых солдат вывели на двадцатипятиградусный мороз и направили в основной корпус. Форма кому большая, кому маленькая, у кого вместо зимнего нижнего исподнего белья, штанов с рубахой, летнее. И портянки не лучше – то рваные, то узкие, то короткие. Да и тех, которые выдали, мотать толком тогда еще никто не умел. Ежась от холода, почесывая отбитые зады и смущенно улыбаясь, все поплелись за сержантом. «Часть наша, – двигаясь по тропинке, на ходу информировал Зайцев, – перебралась в эти помещения совсем недавно. Раньше мы дислоцировались в небольшом здании в центре города, а теперь, в связи с планируемым укрупнением от численности роты до батальона, заняли корпуса женского исправительно-трудового учебного учреждения, а девушки „нелегкого поведения“ перебрались в бывшие казармы, служившие до этого пристанищем нашей роты. Вот такой обмен». Пройдя через главный вход, в расположении части Зайцев отдал честь дежурному офицеру, прогуливавшемуся в холле. «Молодое пополнение?» – «Так точно; следуем в столовую на ужин». В тамбуре рядом с умывальниками находилось большое белое эмалированное ведро. «В части карантин по гепатиту, – предупредил сержант, – кто не хочет пожелтеть, опускай руки в ведро, держи там пару секунд и далее следуй за стол». Оказалось, что в ведре – раствор хлорки, и меры дезинфекции после недавней вспышки желтухи проводились совершенно оправдано, однако подобное обстоятельство сильно озадачило новобранцев.