Мой отец Лаврентий Берия. Сын за отца отвечает…

– Вы забыли еще Павла Вирского, возглавлявшего танцевальную группу. Об этом я узнал от самого маэстро, когда переехал на Украину. Ансамблю отец уделял мало внимания, ибо в то время ему были поручены более важные вопросы; разведка, оборона, атомная бомба.

– Атомная бомба? Но ведь речь идет о 1939 годе?!

– Все правильно! Именно в конце 1939 года отец и предложил правительству начать работу над созданием атомной бомбы. По разведданным было известно, что немцы, англичане и американцы уже разрабатывают проект. В ту пору в нашем доме жили два молодых американца, которые были готовы при финансовой и технической поддержке реализовать проект атомной бомбы. Эту идею, подкрепленную экспертными оценками наших молодых физиков, отец вынес на рассмотрение Политбюро.

В воздухе уже пахло войной, поэтому страна объективно не могла заниматься долгосрочным проектом. Категорически против самой идеи выступил академик Петр Капица. Он не хотел, чтобы СССР владел таким оружием.

– Почему?

– Капица был противником советского строя и никогда не скрывал этого, поэтому он уехал в Англию и работал там с Эрнестом Резерфордом над расщеплением атома. Капицу насильственно задержало советское правительство, когда он приехал навестить больного тестя, академика А. Н. Крылова, отца второй жены. Тогда Молотов спросил его: «Чего вам тут не хватает?» «Лаборатории Резерфорда!» – был ответ. Привезли ему эту лабораторию со всем оборудованием и велели: «Продолжайте работу, занимайтесь тем, чем занимались в Англии!» Но он не захотел и взялся за решение других проблем, не менее важных и интересных. Петр Леонидович был умнейшим человеком, мужественным и справедливым. Я вспоминаю его с огромной теплотой и благодарностью за активное участие в решении моей судьбы. Он один из тех, кто заявил правительству: «Несправедливо держать в тюрьме сына Берия!»

– Капица заблокировал проект?

– Заблокировать он не мог, но сомнения посеял. В тот период наша электронная промышленность сильно отставала, и мы в самом деле не располагали нужной научно-технической базой для создания сверхсовременного оружия в предельно сжатые сроки, поэтому эту затею сочли преждевременной. Но отец отличался упрямством и от замысла не отказался, продолжая устанавливать и развивать тесные контакты с людьми, которые могли его информировать об успехах европейских и американских атомщиков. В 1942 году, когда накопились достаточные сведения, он вновь обратился в Политбюро с прежним предложением: рассмотреть вопрос о создании атомной бомбы. И надо отдать должное Иосифу Виссарионовичу: он признал необходимость таких разработок. Однако время было упущено. Специалисты, предлагавшие нам свои услуги, уже возглавляли группы по разработке американского проекта и заполучить их обратно не представлялось возможным. Принимая решение о создании советской атомной бомбы, руководство страны учитывало то обстоятельство, что американцы, сильно продвинувшись вперед в своих разработках, смогут получить оружие массового поражения если не до конца, то после войны. Мы же останемся без защиты. Чтобы не начинать все с нуля, соответствующие службы похитили нескольких специалистов и перевезли их из Англии к нам на подводной лодке. К тому моменту отец подобрал группу молодых специалистов, среди которых был и И. В. Курчатов – талантливый, настойчивый и симпатичный человек, которого и назначили руководителем проекта. К работе привлекли выдающихся деятелей науки академиков Ю. Б. Харитона, Н. Л. Духова, Н. Н. Семенова и др., в распоряжение которых поступали все специфические сведения, добытые разведкой. Работу сильно активизировало прибытие Бруно Понтекорво.

– Понтекорво тоже похитили?

– Нет, он был коммунистом и хотел нам помочь; а доставили его также на подводной лодке…

– Извините, что отвлекаю от темы, но я слышал, что Понтекорво был женат на грузинке…

– Да, была какая-то дама, выполнявшая при нем определенные функции, потом, по-видимому, они сошлись характерами и у них получилась семья.

– Продолжайте, пожалуйста!

– Одним словом, в разгар войны, в 1943 году, когда до Берлина простирались тысячи огненных километров, в Советском Союзе не только серьезно задумывались, но и заботились о сохранении послевоенного мира, который должен был наступить во что бы то ни стало… Сталин и бровью не повел, когда на Потсдамской конференции Трумэн намекнул ему о наличии у американцев сверхсекретного оружия, но, выйдя в соседнюю комнату, учинил моему отцу скандал: почему до сих пор бомбы нет? Бомба в 1946 году была изготовлена, но ее решили не взрывать.

– Меня заинтересовали те два американца, которые жили у вас перед войной. Как они могли появиться в доме Лаврентия Берия?

– Это, наверное, были люди, связанные с отцом по линии разведки. Хорошо помню, что одного из них звали Роберт. Позже, сопоставляя некоторые приметы, я пришел к выводу, что это был Оппенгеймер.

– Оппенгеймер?

– Да, он. Почему я так считаю? Попробую объяснить. После того, как Политбюро сочло преждевременным рассмотрение вопроса о создании атомной бомбы, интерес отца к ней возрос. Не исключено, что эти два иностранца являлись источниками информации. Конечно, для идентификации личности мало одного имени, но, вспоминая внешность, возраст, глубину знаний нашего гостя Роберта, я все-таки прихожу к выводу: это был Оппенгеймер.

– Распространено мнение, что советские ученые работали над созданием атомной бомбы принудительно, чуть ли не под арестом.

– Никакого насилия и принуждения не было! То, что существовали секретные лаборатории и доступ туда ограничивался, естественно.

– Вы имеете в виду Обнинск?

– Нет, лаборатория Курчатова находилась под Москвой, в Серебряном бору. В Обнинске был второй центр. Вообще, для атомной промышленности в срочном порядке строились целые города на Урале, под Челябинском, в Сибири. Дай бог, нам с вами быть такими обеспеченными сегодня, как жители тех городов с прекрасными больницами, кинотеатрами, магазинами! Да, они строго охранялись, работали в напряженном ритме, были отрезаны от внешнего мира, но учтите, что и Лос-Аламос тоже не находился на Бродвее. Наши ученые, в сравнении с американцами, жили намного комфортнее.

– Вам приходилось бывать в тех лабораториях?

– Да, несколько раз вместе с отцом. Отец наведывался туда очень часто: ни один объект не закладывался и не открывался без его участия. Он не находился в ситуации, подобной генералу Гровсу, обеспечивающему выполнение требований Оппенгеймера. У нас система была несколько иной. Так как основной поток информации поступал извне, то вся организационная работа по проектированию и строительству, допустим, диффузионных заводов или по получению обогащенного урана, плутония и других веществ, производились через отца, то есть не он выполнял требования ученых, а сами ученые действовали с учетом его данных. После бомбежки Хиросимы и Нагасаки, 20 августа 1945 года постановлением Государственного Комитета Обороны был образован специальный комитет в составе: Л. П. Берия (председатель), Г. М. Маленков, Н. А. Вознесенский, Б. Л. Ванников, А. П. Завенягин, И. В. Курчатов, П. Л. Капица, В. А. Махнеев, М. Г. Первухин. На комитет возлагалось непосредственное руководство научно-исследовательскими проектными и конструкторскими организациями и промышленными предприятиями по использованию внутриатомной энергии урана и производству атомных бомб.

– Чтобы координировать действия такого сложнейшего комплекса, нужны огромные знания. Лаврентий Павлович обладал ими?

– Он, конечно, не мог вместо Сахарова произвести расчеты по теоретической физике, но зато совершенно четко понимал, как и куда эти расчеты применить. Я знаю из рассказов ученых: как только отца отстранили, они наткнулись на массу нерешенных проблем.

– Когда его отстранили?

– Отец стоял во главе Комитета до последнего дня своей жизни. Как раз в день его гибели ему должны были доложить о готовности водородной бомбы к испытанию. Ее подготовили у нас на год раньше, чем в США.

– Вы общались с Андреем Сахаровым?

– Я знал его. Это был молодой скромный человек; очень любящий свою семью и детей. Помню, против него тогда выступали многие крупные ученые, не желающие впускать его в свою среду.

– Чем он вызвал такое неприятие старших коллег?

– Они, наверное, знали о настроениях Сахарова. Я бы уточнил: о его идеологических убеждениях. Поэтому стремились не подпускать к себе, а держать на расстоянии.

– Вы хотите сказать, что Андрей Дмитриевич и тогда был диссидентом?

– По внутреннему складу характера, видимо, да. Внешне он оставался застенчивым, я сказал бы, безынициативным человеком, поглощенным только своими идеями. Если бы рядом с Сахаровым не оказалась такая агрессивно настроенная женщина, как Елена Боннэр, он и остался бы таким тихим: и спокойным ученым мирового масштаба и не ударился бы в политику…

– В начале 50-х годов в США судили супругов Розенбергов – Лилиан и Этель. Их обвинили в выдаче советским спецслужбам секретов американской атомной бомбы. Они стали жертвами инсинуаций или…

– Никита Хрущев, находясь в Америке, подтвердил, что Розенберги были нашими разведчиками. Этим он нарушил неписаный закон дипломатической игры: неэтично подставлять разведчиков, которые сами себя не раскрыли, не разоблачили.

– Они отправились на электрический стул, ничего не признав?

– Да, Сохранились их потрясающие письма друг к другу перед казнью. Их разоблачил, – не знаю, как точнее сказать, – брат Этель, который за это получил огромные деньги и открыл потом собственное предприятие.

– Вы считаете, что Розенберги не причастны к выдаче американских секретов?

– Я вам скажу, что таких, как они, были сотни. Если они и причастны, то это ни в коем случае не умаляет заслуги советских ядерщиков, которые самостоятельно, независимо от американцев уже имели бомбу, кстати говоря, весьма отличавшуюся от их. Так, американцы выстреливали, как снаряды, одну массу в другую, и они, оставаясь вместе какие-то миллионные доли секунды, начинали выделять нейтроны, которые потом вступали в цепную реакцию. Наша бомба была смоделирована иначе – по принципу обжатия. Взрывы происходили внутри сферы и протяженность времени, когда критическая масса содержалась вместе, была длительнее, поэтому советская бомба превосходила американскую по КПД (коэффициенту полезного действия).

– Вы видели ядерный взрыв?

– Да, я был на первых и последующих испытаниях в 1949 году в Семипалатинске.

– Я читал, что Энрико Ферми, увидев подобное чудовище, не мог управлять своей машиной, а Оппенгеймера успокаивали психологи.

– У них потрясение было сильнее, чем у нас, потому что они впервые увидели в действии тот дьявольский агрегат. Он сработал! Когда знаешь, что эксперимент где-то уже удался, возникает ощущение вторичности. Эффект был очень сильный, но не ошеломляющий. Правда, все мы переживали: а вдруг осечка? Существовала небольшая вероятность, что взрыва может не быть. В связи с этим ходил анекдот: Берия имел список тех, кого следовало наградить, а кого посадить. Список был один.

Если говорить серьезно, то в отраслях, которыми руководил отец или курировал их, не было ни одного ареста или привлечения к следствию. Ни одного! Ситуации возникали, но отец не позволял трогать своих людей. Я поведаю вам одну такую историю. Иосиф Виссарионович получил информацию, что акад. Ю. Б. Харитон, впервые осуществивший вместе с Я. Б. Зельдовичем расчет цепной реакции деления урана и занимавшийся непосредственно механизмом бомбы, – английский шпион. Мой отец написал расписку Иосифу Виссарионовичу, что он, Лаврентий Берия, ручается за преданность акад. Харитона советскому строю и готов нести ответственность, если тот не выполнит возложенные на него обязанности. Эта расписка хранилась у Сталина до конца…

– Батоно Серго, расскажите, каким образом вы оказались среди создателей атомной бомбы?

– Непосредственно среди них я не был. Я работал несколько в иной области – в области создания систем управления ракетами, которые могли быть и были носителями атомных, а в дальнейшем – водородных зарядов. После того, как в 1942 году я побывал на Кавказском фронте, меня направили на учебу в Ленинградскую академию связи, где только начал формироваться факультет радиолокации.

– Это было целевое направление?

– Именно так. Я окончил эту академию в 1947 году, но уже с 1945 года занимался проектом системы управления крылатой ракетой и самой ракеты, предназначенной для поражения больших кораблей. К разработке этого проекта, который стал моим дипломным трудом, я приступил по собственной инициативе, но государственная комиссия рекомендовала его реализовать. Экспертная группа при Министерстве обороны, рассмотрев рекомендацию госкомиссии, приняла решение создать опытно-конструкторское бюро, где и предстояло оперативное осуществление моего замысла. Поскольку в это время атомная бомба практически уже имелась и ученые работали над водородной, надо было в снарядах, которые разрабатывались нашим коллективом, разместить новое взрывное вещество. Координационная группа связи обеспечивала наши, электронщиков и ракетчиков, контакты с разработчиками атомной бомбы. Мы сотрудничали, в основном, с Курчатовым, Ванниковым, Духовым и другими. Особенно близкие отношения сложились у меня с Игорем Васильевичем Курчатовым, который часто приходил к нам домой еще в тот период, когда я был слушателем академии. Наше деловое сотрудничество заключалось в выработке конструкций ядерных зарядов, ибо в зависимости от назначения менялись диаметры баллистических ракет, скажем, у противовоздушных или противокорабельных они были разные.

– Вы сами руководили практическим воплощением собственного проекта?