Лесная гвардия

Агнешка замолчала, посматривая на незнакомца, потом отошла к огромному сундуку у стены и принялась вытаскивать оттуда стопки мужской одежды. И вдруг повернулась с прижатой к груди сорочкой, по ее лицу текли слезы:

– Гитлер и его армия – вот кто настоящие звери. Поляки знают, что творится в концлагере. Это кошмар, там гибнут люди, тысячи невинных людей. Их убивают, жгут, мучают. Детей, стариков! Говорят, что таких лагерей Гитлер сделал в Германии сотни и туда сгоняет всех русских, евреев, поляков. Только Советский Союз может помочь Польше освободиться от этого кошмара! Сталин должен остановить эту войну, такого не должно происходить. – Она опустила голову, стыдясь своего приступа отчаяния. – Я дам вам одежду моего покойного мужа, вы можете отлежаться в подвале до утра. Я приготовлю еду и лекарства. Но… – лицо ее исказилось от боли, – вам придется уйти, моя свекровь может приехать сюда на утреннем поезде. Она следит за мной, у нее есть ключи от дома. Эта старая дрянь сдаст вас гестапо, она помешана на деньгах.

Женщина снова горько разрыдалась, уткнувшись в ворох сорочек:

– Простите, простите, что не могу больше ничего для вас сделать. Я все плачу и плачу, такая нюня. Но все жители напуганы, мои соседи и знакомые. Все боятся фашистов, гестапо. Соседи следят за соседями, пишут доносы. Это кошмар, мы живем в кошмаре. Война кругом, умирают люди, а эти военные, они ведут себя здесь как хозяева. Мне так страшно, как же это остановить?

Канунников погладил ее по руке:

– Анюта, я обещаю вам, что мы уничтожим Гитлера. Да, мне удалось сбежать из лагеря. И то, что я там видел, – это кошмар. Такого не должно быть. Я клянусь вам, что буду бить фашистов! Мы будем бороться до последней капли крови! Я доберусь до своих и расскажу о зверствах фрицев! Они ответят за это!

Агнешка решительно вытерла лицо пухлыми руками, кивнула на стопку одежды на сундуке:

– Простите, вы больны и сильно истощены. А я только и делаю, что плачу и жалуюсь. Мне даже некому рассказать о своих страхах. Не знаешь, кто может доносить в СС. Надевайте, вам это должно подойти. Я приготовлю еду и принесу вам сюда. И лекарства. Расскажу, как выбраться в сторону границы.

Она развернулась и стала подниматься по ступеням. По ее вздрагивающим плечам Александр понял, что она по-прежнему в слезах, только теперь оплакивает траур по гибнущей стране и мирной жизни.

Следующие часы прошли в суете: пани Агнешка приносила лекарства, ворошила в сундуках одежду мужа, выбирая, что потеплее. То и дело она начинала горько рыдать, бросала свои хлопоты и от нового приступа горя бессильно оседала в темном углу.

Пока Саша жадно ел похлебку, женщина присела на краешек сундука рядом и начала шепотом рассказывать слухи о зверствах гестапо, которые передавались друг другу жителями польского поселка. Он внимательно слушал ее, задавал хриплым, осевшим после ледяной воды голосом вопросы. Время от времени лейтенант ускользал в горячее марево лихорадки, и тогда пани Дашевская снова бежала наверх, смачивала полотенце под прохладной струей синего фаянсового рукомойника, наполняла глиняную кружку до краев теплой водой и торопилась вниз – к больному.

Ее голос и ласковые движения мягких рук ненадолго приводили Канунникова в себя. Он жадно пил воду с растворенным в ней лекарством, ел с ложки теплый бульон из курицы, послушно проглатывал кислые ягоды моченой клюквы и снова проваливался в страшную темноту забытья.

Там он был не один: вокруг метались в предсмертных стонах обнаженные, скрюченные от боли тела советских пленных; хрипел и дергался в агонии задушенный им немецкий офицер; почуяв добычу – безоружных измученных беглецов, захлебывались от злости лагерные овчарки.

Лишь под утро Александр уснул спокойно, согревшись наконец под тяжелым пуховым одеялом. Дыхание его выровнялось, стало глубоким, а тело обмякло в настоящем долгожданном сне.

Анна же никак не могла уснуть. В темноте подвала она прислушивалась к мерному дыханию больного и изо всех сил сдерживала рыдания, которые так и рвались из ее груди. В голове не укладывалось, что все это происходит с ней, с добропорядочной гражданкой Польши, вдовой аптекаря Дашевского.

Размеренное течение жизни нарушилось с приходом в Польшу немцев. Соседи шептались: «Оккупация, гестапо, Гитлер, Вторая мировая война», но их слова отзывались у Анны лишь испуганным эхом. От политики она была далека, ее родные в Советском Союзе давно умерли, поэтому поначалу вторжение Германии на территорию Польши мало что изменило в ее жизни, разве что неприятно настораживало количество военных в серо-зеленой форме на улицах провинциального городка.

Она слышала рассказы о жестокости фашистов, об ужасах, что творятся за колючей проволокой концентрационного лагеря. И не особо этому верила. Точно так же год назад соседи шептались о дикости и зверствах советских солдат и офицеров, что расположились в военных гарнизонах в той части Польши, которая отошла к Советскому Союзу согласно пакту о ненападении. Она, коренная ленинградка, знала, что ее соотечественники бывают хмурыми, могут ввязаться в драку, но на самом деле в душе они приятные и добрые люди. На слухи тогда вдова аптекаря пожимала плечами и продолжала хлопотать о работе своих аптек, не желая спорить с местными жителями и терять клиентов. Хотя точно знала: это ложь, дурацкая выдумка, не способны русские на такие мерзкие поступки.

Вот и на новости о лагере смерти Анна отреагировала скептически, хотя и видела, как нагло ведут себя немцы, кожей чувствовала опасность, которая от них исходила. А теперь в одну ночь кошмар из соседских пересудов стал абсолютно реальным. Вот он, измученный фашистами, избитый, почти умирающий беглец из концлагеря, дышит в темноте. Она пришла в ужас, когда сняла с парня мокрую тюремную робу: на теле не было живого места – сплошь кровавые следы издевательств; ребра и позвонки торчали так, будто вот-вот распорют бледную кожу худого тела; он был больше похож на ожившего мертвеца, чем на живого человека. В тот момент ее осенило жуткое открытие, что правда – еще хуже, чем самые страшные соседские сплетни. Это не просто тюрьма для людей, концентрационный лагерь – это территория смерти, жуткой и мучительной смерти от пыток, голода и лишений. Рядом с ней и правда от рук нацистов гибнут люди – тысячи невинных заключенных лагеря смерти.

Она ни капли не испугалась окровавленного человека на своем крыльце, ей и в голову не пришло обратиться в полицию или сдать беглеца гестапо. С первой минуты его появления в ее доме, с того момента, как он открыл глаза и заговорил с ней, Александр неожиданно оказался для Анны родным и удивительно близким. Серые глаза, торчащие вихры напоминали ей одноклассника Сему, с которого она не сводила взгляд до самого выпускного класса. От полного надежды крика: «Мамочка, это я, Саша» – внутри нее в ту ночь все перевернулось. Горькое отчаяние, ужас и смятение так захлестнули ее при виде ран на худом, истерзанном теле, что Анна никак не могла взять себя в руки до сих пор. Глухие рыдания застряли в горле тугим ядовитым комом, от которого слабели ноги, из-за каждого шороха или скрипа снаружи в голове метались черные тени страха.

Она кралась по собственному дому как мышка и тут же корила себя за малодушие и трусость. Только как же ей, беззащитной вдове, не сжиматься от ужаса, когда по чистеньким половицам и выстиранным половичкам несколько часов назад топтались сапоги немецких солдат в поисках того, кто был совсем рядом. Ведь в этот момент несчастный беглец, советский офицер, советский паренек Саша метался в лихорадке и рисковал выдать себя случайным стоном. Поэтому она готова была пообещать навязчивому Карлу что угодно, лишь бы тот побыстрее убрался из ее дома.

Вылив в горьких слезах все накопившиеся страдания, женщина принялась за работу. За долгие годы в браке с практичным поляком, а потом и хлопотливого вдовства в чужой стране Анна научилась собирать свои чувства в кулак и действовать продуманно, осторожными, выверенными шагами. Она сложила в тугую котомку все, что могло понадобиться в лесу: запас спичек, теплой одежды, провиант, большую фляжку. От руки нарисовала карту местности и написала несколько слов на польском, чтобы тот мог хотя бы понимать, что написано на указателях.

В четыре часа ночи, когда поселок окончательно затих в глубоком сне, она аккуратно тронула Сашу за плечо.

– Просыпайтесь. Простите, вам пора уходить. Сейчас соседи спят, вы сможете незаметно уйти по заброшенному полю в лес. Я нарисовала, как пробраться к железной дороге. Не знаю, что вы планируете делать дальше… – Она не в силах была поднять на него глаза – ей приходится прогонять больного и ослабевшего мальчишку на холодную улицу.

Канунников лишь коротко кивнул. Он и сам уже понял: раз его ищет гестапо, то находиться в доме Анны – значит рисковать ее жизнью. Соседи могут доложить эсэсовцам о скрывающемся беглеце, может нагрянуть свекровь Агнешки, немецкий офицер решит более настойчиво приударить за приглянувшейся ему паненкой. И тогда и он, и его спасительница окажутся в лапах фашистов, в каменном мешке для пыток в отделе гестапо, откуда нет выхода. Дикий лес, ледяные болота, где нет людей, – вот спасение, только там у него есть шанс выжить и, может быть, выйти к советской границе.

Так далеко Канунников не решался заглядывать даже в мыслях, ведь он беглый узник без документов и знания языка. При таком раскладе у него почти нет шансов выжить в немецком тылу и уж тем более преодолеть триста километров до своих, это расстояние сейчас казалось непреодолимым.

Пока он сосредоточился на том, как покинуть поселок незаметно и найти в лесу для себя безопасное укрытие.

«Оттуда сделаю пару вылазок к железке и буду двигаться на восток, к своим».

Саша на ощупь надевал чужие вещи, которые приготовила ему Агнешка, внимательно вслушиваясь в ее торопливые объяснения.

– Идете прямо по тропинке, она узкая, почти неприметная, по ней местные ходят в лес за грибами. Перед подъемом на холм поворачивайте налево и дальше – прямо, прямо. Будут заросли вдоль реки. Глубоко в них не заходите, вокруг речки много заболоченных мест. У нас собака раз так сбежала, и ее засосало в болото, мы потом по ошейнику только и опознали место. Ой, – спохватилась женщина. – Простите, волнуюсь и болтаю что попало. В общем, там есть переправа, такой сгнивший мостик через речушку, он, конечно, почти развалился, но на ту сторону перебраться можно. Местные ребятишки вброд переходят, но это – летом, а сейчас вода холодная, да и течение очень быстрое. – Она сунула в руку Александру кожаный увесистый ридикюль. – Вот, я собрала здесь все необходимое. Нож, лекарства, теплые вещи, еда, спички. У меня нет плащ-палатки, или как это называется. Деньги я тоже вам положила. Не знаю, пригодятся ли. И еще удостоверение мужа, это его водительская карточка, он сам управлял нашим грузовиком – развозил лекарства по аптекам. Ему нравилось, хотя соседи посмеивались, что всеми уважаемый пан лично садится за руль… Ох, я опять мелю языком от волнения! Если что забыла, скажите. Посмотрите все сами, не представляю, как вы сможете находиться в лесу. Я ужасно волнуюсь, аж трясет всю. Вам надо добраться до станции в Вишнице, там гораздо меньше патрулей. Станция во Влодаве ближе, но там дальше – лагерь, а значит, патрули. Вы совсем не похожи на моего мужа, но, может, удастся купить билет и пробраться ближе к границе. Своим ходом вы вряд ли границу пересечете – вы больны, а там немцы… – задумчиво проговорила женщина. – Или, может, вам стоит, наоборот, поехать в Варшаву, затеряться в большом городе среди людей. Даже не знаю, вы ведь не говорите по-польски. Ох, может… вам говорить, что вы немой? Но как же вы скажете… Ах, это невыносимо, просто кошмарно, похоже на ловушку! – Она снова закрыла лицо ладонями, совершенно оглушенная страхом перед полной безысходностью.

Канунников ласково провел кончиками пальцев по мягким волосам, почувствовал, как она содрогается от беззвучных слез.

– Анюта, Анечка, спасибо вам. Вы сделали для меня очень много, дали возможность передохнуть, набраться сил. Я не знаю, как выберусь к своим, но я выберусь. У меня теперь есть одежда, даже документы, деньги. Все непременно получится, я верю. И вы поверьте. Нет ничего хуже, чем жить без надежды. Именно она придает силы в самой трудной ситуации. Знаете, в лагере сразу видно тех, кто лишился надежды избежать смерти, обхитрить ее. Вот такие погибают первыми, умирают оттого, что потеряли желание жить. Я выжил один из всего нашего барака. Цена моей жизни теперь – сотни жизней людей, которые помогли мне бежать. Значит, я обязан жить, бороться, пока есть силы. Слезы и страх – они только отнимают время и силы, так что не переживайте о будущем, верьте в нашу счастливую звезду. Два дня я буду прятаться в лесу, чтобы лагерная охрана закончила облаву, а потом двинусь, как вы сказали, вдоль железной дороги к Вишнице.

Женщина мелко затрясла головой в знак согласия. Правильная мысль – ненадолго затаиться, ведь немцы сейчас могут усилить проверки на вокзалах и в поездах, чтобы найти беглеца. Она снова зашептала осипшим от сдавленных слез голосом:

– Да-да, вы верно решили. Лучше подождать. У болота, недалеко от мостика, есть «женское дерево», оно похоже на девушку с длинными волосами, поэтому местные жители так его прозвали. В его дупле я оставлю вам записку и продукты. Поеду в город с утра, может, удастся узнать что-то полезное для вас. До границы очень далеко, и там военные действия. Может, спрячетесь в монастыре или в деревне, подальше от города.

От волнения испуганная Анна снова путалась и суетилась, перебирая безопасные варианты.

Канунников твердо перехватил ручку саквояжа, начал подниматься по лестнице:

– Не пишите записку, вас могут вычислить. Я повешу болотную осоку на ветки «женского дерева». Она будет знаком, что вы можете оставить продукты в дупле. Если его не будет, уходите, просто уходите. Вы сделали очень много, не побоялись фашистов и спасли мне жизнь. Не стоит рисковать вашей.

Анна вдруг порывисто схватила лейтенанта за руку: как же страшно отпускать его в неизвестность, почти на верную смерть.

– Если бы я могла, я сожгла бы этот лагерь! Я освободила бы всех заключенных, я кричала бы на площади и убедила бы жителей восстать против фашистов. Я готова рисковать, чтобы спасти невинных людей.

Канунников пожал ей руку в знак понимания и задержал в ладони ее горячие пальцы. Так, рука об руку, они дошли до входной двери. Горячий шепот коснулся его уха:

– Сейчас выходите на крыльцо, потом через заднюю калитку на пустырь и – прямо в лес. А там по карте, как я вам объясняла. Через сутки утром я приду к «женскому дереву».

Саша пожал узкую ладошку, толкнул дверь и шагнул в черноту навстречу своим страхам.