Я, Хобо. Времена смерти

– Ладно, – сказал Дьяк. – Шесть часов на ногах, четыре часа, как мы живём на себе. У меня голова от слабости кружится. Предлагаю поесть и попить. То есть не предлагаю, а приказываю.

– Голя, как с водоснабжением? – тотчас спросила Нота.

– Почему все всегда считают, что женщины более чистоплотны, чем не женщины? – спросил Иван Купышта.

– Потому что от них (…)[5 - Пахнет (трбл.).] (…)[6 - Очень (трбл.).] (…)[7 - Хорошо (трбл.).], – сказал Голя Астрицкий. – Ноточечка, к рубке я водичку подам. Пары литров тебе хватит?

– Мне – хватит! – высокомерно сказала Нота. – А тебе и в ванне не отмыться!

– Что такое ванна? – спросил Голя.

Мы все расхохотались, даже Дьяк. Даже я.

– ОК, группа, обед, гигиена, – сказал я. – Собираемся в комнате отдыха при рубке. Не бросайте всё как есть, всё доделайте. Кстати, дева наша, обойдётесь обтиранием. Пусть двух литров хватит на всех.

Я как-то и забыл: перед смертью нас побрили налысо. В подшлемниках и тем более шлемах все казались знакомыми и привычными, но во время обеда я всё время ловил себя на том, что, обращаясь к кому-нибудь, делаю маленькую паузу, проверяя про себя, действительно ли тот, к кому я обратиться хотел, им является. Даже бровей нам не оставили. Нота удивила меня – и не только меня – крупными шишками на голове.

Спецкостюмы и поддёвки 26.06.01.01 MTC мы свалили в шкаф в шлюзовом тамбуре рубки, а предметы конфекции и по нескольку раз использованные АСИУ запихали в поганый мешок и затолкали в этот же шкаф – в низ. Обтирания выполнили с большой истовостью и удовольствием, но всё же воняло нами в комнате отдыха заметно. Молодые наши организмы, соскучившись по своему нормальному функционированию, метаболизировали с коэффициентом «три». (Отмечу, что в смысле плоховония от товарищей я не отличался.) Космач редко обращает на миазмы внимание, однако комната отдыха была такая новая, такая чистая, столешница была такая неисцарапанная, а подносы и посуда были такими яркими и одноразовыми, что воняло просто по контрасту. Больших полотенец в туалетной оказалось навалом, сидя вокруг стола, мы напоминали литературные привидения, поскольку не подоткнутые концы полотенец развевались вокруг тел… и даже мешали питаться.

– Нота, не плавай грудью, – проворчал из-за груши с кофе Купышта. – Запахнись. Мешаешь питаться.

– Поддерживаю, – сказал я. Я сидел ровно напротив Ноты. Овощное пюре, горячий сыр, красное вино со всем позитивизмом проникли в меня, тщательно прожёванные и разболтанные во рту. Мёртв я был или нет, но пообедал я без малого с жадностью. Кофейный автомат после настройки Купышты, кофемана и курильщика, сварил отличный кофе. Четверо из нас сейчас пили его, кроме Ноты, которая чистила набело вторую стандартную облегчённую (без твёрдых составляющих).

– Нота, а что у тебя с головой? – спросил Дьяк.

– Ты буквально прекратил мои мучения, – сказал Голя Астрицкий с энтузиазмом. – Ты натуральный дохтур.

Нота помедлила, сделала глоток.

– Форма черепа, – сказала она. – Вам бы такую. Это шишки женской мудрости. Они у меня с детства.

– На частоту овуляций не влияет? – спросил я. Нота объяснила мне жестами, что влияет на частоту овуляций.

– Надо же, форма черепа, – сказал Дьяк. Он потёр ладонью свой собственный череп, посмотрел на ладонь, посмотрел на Ноту и сказал: – А не лечится? Что говорили врачи?

Нота обратила пальцы к нему, поменяла три фигуры на них. Дьяк засмеялся. Я посмотрел на часы. Мы отдыхали почти двадцать минут. Я сплавал в рубку, к инженерному посту, вернулся.

– Атмосфера и тепло по объёму операции установлены, – доложил я своим. – Отклонения по влажности, но это чуть. Кислородные маски, тем не менее, приказываю держать на затылке. Теперь что. Дьяк, кого тебе надо в пару на реанимацию Первой вахты?

– Как кого – фельдшера, – сказал Дьяк, показывая на Ноту. – Рубкой и ты можешь заняться. Только очень осторожно, Марк, да? – Он многозначительно поднял бровь. – Мы все очень слабы… Жрите гематоген, реябта, побольше, всё, что на столе, надо сожрать.

– ОК, – сказал я. – Рубкой я и займусь. ЭТО, чем вы займётесь?

– Всякой (…)[8 - Хернёй (трбл.).], – сказал Купышта. – По расписанию. С блокнотами наперевес.

– ОК. Но сначала «персоналы», отчёты составить. Они у нас, кажется, по каютам?.. модули?

– Да, – сказала Нота. – Должны быть.

– ОК. Нота, сколько чего ты успела в рубке?

– Практически ничего, только по давлению и теплу… А, ты про место-обстановку?

– Это должно нас интересовать, – сказал я кротко.

– Грубо говоря – мы в астрономической единице над северным полюсом системы. Система та, куда мы и хотели. Альфа очень красивая. Эфир пуст. Ни в пассиве, ни в активе. Автопоиск я оставила. Но ты не забывай, это всё очень грубо: вся посуда-то ещё под корпусом.

– ЭТО, что я могу выдвинуть прямо сейчас? – спросил я.

Купышта раскуривал сигарету, погрузив кончик картриджа в искрящийся мутный шарик огонька на головке газовой зажигалки. Глянул, прищурясь, на Голю Астрицкого. Голя Астрицкий покачал головой.

– Ничего не можешь, Марк, – сказал Купышта. – Официально не рекомендуем. Сначала надо всё провесить, обзвонить. Да и света у нас мало. Вдвоём мы большие токамаки пускать не будем. Не катастрофа уже, чать.

– Не факт, что не, – сказал я. – Видите, не встретили нас. Но я понял, принял. Согласен. Тогда я – что доступно, а вы – что доступно. Будим Первую вахту, товарищи разлюбезные.

– А больше от нас ничего и не требуется, – заметил Дьяк. – А любопытство, насколько я понимаю, в список командирских добродетелей не входит. Во всяком случае, в нашем случае. Хотя мы и оценили твою попытку.

– От так его! – сказал Голя Астрицкий. – А он тогда что? – обратился он ко мне.

– От любопытства плохо всем, – сказал я. – В том числе прогрессу. Но я ещё слишком молод, я не умею взлетать мыслию до философий, доступных доку Дьяку. Ограничусь приказом: закончить обед, приступить к обеспечению реанимации Первой вахты. Врачу принять командование на время реанимации. Мой пост – в рубке.

– Так будет лучше всем, – сказал Дьяк.

– Что это ты, Дьяк, имеешь в виду? – спросила Нота, глядя то на Дьяка, то на меня. – Слушайте, вам дома не надоело?

– А вот я люблю смотреть на драки в невесомости, – заявил Купышта. – Во-первых, потешно, во-вторых, глупо настолько, что нравится даже мне, а я известен своей невозмутимостью на весь Космос. – Купышта загасил сигарету и, ловя концы своего полотенца, кувыркнулся назад, к гардеробу. Голя Астрицкий снялся с насеста вслед за ним. Я собрал со стола подносы один на другой, обмотал их столовой плёнкой и подсунул под резинку рядом с посудомойкой.

Глава 3 Человек Шкаб

39.02.03.01 MTC девять спецов группы управления Первой вахты столпились в тылу поста «штурман-1» и как один неотрывно глядели на короткий толстый палец десятого спеца, Люки «Шкаба» Ошевэ, прижатый к пыльной поверхности полуметрового монитора. В режиме «пауза» на мониторе отображалась модель доступного для сканинга шума и света Первой Площади ЕН-5355. Монитор венчал собой приборную книжку, разложенную и развёрнутую перед Шкабом. Шкаб занимал пост законно, в Первой вахте он исполнял обязанности первого штурмана и был вправе тыкать пальцами в мониторы хотя бы и просто ради.

Шкаб держал палец прижатым к экрану целую минуту, жуя поочерёдно то верхнюю, то нижнюю губу. Потом он спрятал палец в кулак, натянул на запястье обшлаг последней свежести сорочки и протёр экран. Экран украсился белёсыми разводами, лучше стало чуть. Ошевэ снова уткнул палец туда, где предыдущее прикосновение проело чистый кружок. Откашлялся в локоть незанятой указанием руки и наконец изрёк:

– Ну, судя по всему, вот. Тоже наше.

– Что, интуиция, Шкаб? – спросил динамик Грановский. Он висел вниз головой в заднем ряду. Ошевэ обернулся, неласково любопытствуя, что за остроумище выискался, – короткое шевеление произошло в толпе космонавтов и тут же замерло, поскольку заговорил капитан Пол Мьюком, сидящий на подлокотнике штурманского «капюшона», – одиннадцатый в рубке, самый специальный, спец:

– Давай-ка, Шкаб, развернём «зеркало». А?

– А смысл? – спросил Шкаб.

– Зорко осмотримся. Не будем гадать.

– Да я в принципе уверен. Место, альбедо. Наше это.

– Альбедо ниже, – подал голос штурман-два. Его пост отстоял на метр одесную от Шкаба.

– Ниже, чем у чего? – спросил Шкаб.