Третий дубль

Панин постоял, пока из парадной вынесли гроб, поклонился вдове артиста, но она даже не заметила его. Застывший взгляд ее был устремлен в себя.

«Да, потерять такого человека…» – подумал капитан. Он никогда не задумывался над тем, каким был умерший. Априори он считал его человеком хорошим. Это чувство у Панина сохранилось с детства – плохой человек не может извлекать из своей трубы такие чистые звуки.

«А что за человек Орешников? – подумал Панин. – Он ведь тоже, когда не потрафляет толпе, может извлекать из своей души прекрасные звуки?» И тут же он подумал еще об одном актере – Данилкине. Но Данилкина он никогда не видел на сцене. А разговор с ним оставил неприятный осадок.

«От арлекина можно всего ожидать, – проворчал капитан, неторопливо поднимаясь по широкой удобной лестнице, но тут же поморщился, уличив себя в несправедливости. – Что я о нем знаю! Мало ли кто кому несимпатичен! Вот только как мне его заставить заговорить? Вызвать на Литейный? А он опять не пойдет на контакт». Панин был уверен, что режиссер не придет на очередной вызов, как не пришел и вчера. Найдет отговорку, заболеет.

Было во всем этом деле некое неудобство – отсутствие самого Леонида Орешникова. Живого или мертвого. И велосипед в Зимней канавке еще ни о чем не говорил. Его и сам «кумир» мог туда отправить.

Капитан принял горячий душ, растерся махровым полотенцем до такого состояния, что кожу начало жечь. Надев халат, пошел на кухню, приготовил яичницу, с удовольствием съел. «Сейчас заварю крепкого кофейку, – подумал он, – и минут на десять расслаблюсь. Имею право, товарищ полковник, – мысленно обратился Панин к Семеновскому. – Когда я сегодня встал? Вот то-то же!» От приятных мыслей его отвлек телефонный звонок. Митя-маленький на удивление быстро добился от НТО результатов по исследованию велосипеда. Результаты, к сожалению, были не бог весть какими: механических повреждений и следов наезда эксперты на велосипеде не обнаружили. «Пальчиков» было много, но «знакомых» не оказалось.

– А чей велосипед, ты, Дима, выяснил? – спросил Панин.

– Орешникова. Он, оказывается, заядлый велосипедист. Каждое утро вместо бега трусцой гоняет по Петроградской.

«Вот и Митя не верит, что певца нет в живых, – подумал капитан. – Иначе сказал бы не “гоняет”, а “гонял”».

– А тебя тут дама ожидает, – сказал Кузнецов – Назначаешь свидания, а сам опаздываешь.

– Данилкина?

– Ага.

Панин посмотрел на часы. Девять тридцать. А пригласил он актрису на десять.

– Сейчас буду, – сказал капитан. – Извинись и займи ее светским разговором.

Он повесил трубку и торопливо приготовил кофе. Сварил его очень крепким и с удовольствием выпил. В доме было необычно тихо. Даже с улицы не слышно было шума машин – только ровный ненавязчивый шелест дождя. Панин снова вспомнил о трубаче.

12

Разговор с Курносовым оставил у капитана неприятный осадок. Что-то в этом моложавом человеке, в его сочувствующем тоне было ему не по душе. Казалось бы, Вилен Николаевич ничего не скрывал. Ни своей неприязни к режиссеру Данилкину, ни сочувствия к Лене Орешникову. Но это сочувствие не помешало ему, как бы невзначай, добавить к портрету певца черной краски. Взять хотя бы упоминание о том, что Орешников, отбив у режиссера жену, не оставлял без внимания и других женщин. Но самое удручающее впечатление на капитана произвела удивительная метаморфоза, случившаяся с Курносовым. Косноязычный мямля в театре, он выглядел в кафе самоуверенным и привычным златоустом! А какая ирония! Это было что-то новое! Куда чаще случается наоборот – люди чувствуют себя уверенней в своей родной стихии.

Панин ставил под сомнение все, что рассказал ему Курносов. Все – кроме отношений, сложившихся в треугольнике Данилкин – его жена – Орешников. А это было главное и косвенно подтверждалось тем, как повел себя Данилкин. Теперь-то капитану стало понятно фрондерство режиссера, его нежелание говорить о певце, внезапное исчезновение из театра Данилкиной. Решимости вызвать Данилкина в управление, теперь уже с помощью повестки, у Панина поубавилось. А намеки помрежа на причастность режиссера к исчезновению Орешникова выглядели неправдоподобно. Александр невольно вспоминал, как отреагировал шеф на его сообщение о том, что помреж подозревает оскорбленного мужа: Семеновский даже не посчитал нужным прокомментировать эту версию. Но оставался вопрос – зачем понадобилось Курносову бросать тень на руководителя театра? Зависть, обида? Или свой, острый расчет? Чтобы во всем этом разобраться, требовалось время. Но времени у Панина не было совсем. В конце концов, история с ГАИ поддавалась проверке. Но капитан мог голову дать на отсечение, что никто не писал туда никаких писем. В крайнем случае кто-то позвонил, дал наводку. Кто-то, но только не Данилкин. Как бы ни был главный режиссер несимпатичен Панину, он все-таки не производил впечатления человека мелочного.

А Татьяну Данилкину он решил пригласить, хотя и не предполагал, что она тотчас откликнется на его приглашение. Но вторую повестку ей посылать не пришлось.

Он ожидал увидеть женщину необыкновенную. А перед ним сидела худенькая блондинка с длинными прямыми волосами, усталым, бледным – может быть, из-за отсутствия косметики – лицом. Крутой лоб в мелких морщинках, голубые настороженные глаза. «Ужель та самая Татьяна?» – нечаянно всплыла в памяти капитана строка.

– Татьяна Васильевна, тема нашего разговора – Леонид Орешников. У вас нет никаких предположений, где он может сейчас находиться?

Данилкина опустила голову, и Панин заметил, как мелко-мелко задрожали ее губы. Через секунду женщина выпрямилась и внимательно посмотрела капитану в глаза, словно хотела убедиться, что он не скрывает от нее ничего ужасного.

– Я не знаю, что думать! Наш помреж считает, что Леонида убили. А муж говорит: ерунда!

Посылая с нарочным повестку Данилкиной, капитан решил не задавать ей вопросов об отношениях с мужем. Но она сама, по-видимому, не считала нужным что-то скрывать.

– А что думаете вы?

– У меня такое ощущение, что Леня жив.

– У вас есть предположения, где он может находиться?

– Нет никаких предположений! С ним что-то случилось, но он жив. Правда!

«Начинается фантастика», – подумал Панин, – сейчас это очень модно».

– Татьяна Васильевна, Орешников не говорил вам, что собирается куда-то ухать?

– Вы знаете про наши отношения? – она даже не спросила, а просто констатировала факт. – Ну, конечно. Столько доброхотов вокруг. Но есть и хорошие люди. Вы не обижайтесь на Тамару…

Панин почувствовал, что лицо его предательски наливается теплом.

– То, что произошло позавчера у Ватагиных, недоразумение. Во всем виновата я. Тамара хорошая женщина. Правда. И она очень переживает. Так уж получилось. Я пришла к Ватагиным после спектакля. В двенадцать. Елена Викторовна сразу увела меня на кухню. Шепнула, что один гость из милиции. Кажется, занимается розыском Лени.

«Ну и ну! Провели как дешевого пижона!» – расстроился капитан.

– Вы не думайте о Тамаре плохо. Она очень хочет вас увидеть, но боится. Правда!

– Ладно. Что было, то было, – стараясь не выдавать своего замешательства, сказал Панин. – Вы не ответили на мой вопрос. Помните, о чем я спросил?

– Помню. Леня никуда уезжать не собирался. Ни на один день. Я бы об этом знала.

– Расскажите о его друзьях. Как он проводил свободное время?

– Друзей у него нет. И свободного времени тоже. – Данилкина слегка повела плечами. – Правда. – Она добавляла это слово, как будто боялась, что ей не поверят. И произносила она его с такой обезоруживающей искренностью, что не поверить и правда было нельзя.

– Когда он начинал – друзей было много. Из тех, с кем учился в консерватории. И школьные друзья. Я знаю, что вы были в театре. Про Леню там могли сказать плохо. Но вы не верьте. Правда! Его у нас очень любили. Почему вы молчите?

– Я вас внимательно слушаю. – Панин улыбнулся и чуть не добавил: «Правда».

Когда Татьяна Васильевна стала говорить об Орешникове, лицо ее преобразилось. Куда только подевались усталость и бледность. В глазах исчезла настороженность – словно льдинки растаяли.

– У Лени были настоящие друзья. А не просто товарищи. Он с ними много времени проводил. Любил застолья, парилку на целый день. А когда пришел успех… Настоящий – понимаете? И Леня в этот успех поверил, он… – Данилкина задумалась на секунду. – Он решил стать настоящим эстрадным певцом. С утра до позднего вечера работа. Правда! Вы знаете, у него есть одна слабость – он любит утром поспать. Раньше говорил: «Если я узнаю, что через неделю мне придется рано вставать, всю неделю у меня плохое настроение». А теперь встает в шесть, садится на велосипед. Потом бассейн, занятия в спортзале. Вы же знаете, как он выкладывается на сцене? Потом репетиции. И на друзей почти не осталось времени. Кое-кто обиделся. Подумал, что Леня пренебрегает дружбой. Но я знаю: есть люди, которые не прощают успеха своим друзьям.

– А кто из друзей остался?

– Если по большому счету – никого. Но это я так думаю. А Леня считает, что у него много верных друзей, которые любят его по-прежнему. Звонит им, обижается, что нет ответных звонков.

– Вы можете назвать этих людей?

– Коля Орлик, солист мюзик-холла, Андрей Кокарев из политехнического. Недавно защитил докторскую. Володя Севрюк…

Панин вспомнил прилипшего к нему на вечеринке у Ватагина пьяного актера.

– Он был очень дружен с моим мужем. Но вот произошел этот несчастный случай. И счастливый… – Данилкина произнесла эти слова естественно и просто. А у капитана на душе вдруг сделалось муторно. «Что же будет с ней, если Орешникова нет в живых?» – подумал он.

– Леонид никогда не говорил вам, что ему угрожали рэкетиры?