Песок

4

ЭДЕМ ЭТО СКУЧНО

…Есть Библия. Такая книга. И первая ее часть называется Книга Бытия. А повествует она ну совсем не про бытие. А про творение и разрушение. Как был создан мир и человек – и как человек из первозданного мира ушел в свой, земной. Первое бытие человеческое – оно, по идее, где-то между. Но как раз о нем почти ни слова. Я все думал, почему так? Разве это неважно, как Адам встретил Еву, как исполнялись все их желания, как они учились говорить? Но они вроде и не говорят. То есть им не нужно слов. Так? И мир вокруг – красочный и бесформенный.

Помню, когда-то в детстве я нашел на чердаке странную книгу без переплета. Она начиналась с полуслова и на полуслове заканчивалась. Можно было только понять, что это какой-то французский автор в переводе, где-то конца девятнадцатого века, я думаю. А речь в этой книге как раз шла о времени, пока Адам с Евой были в Эдеме. Немного наивно, немного трогательно – на манер нынешних «мыльных опер». Адам ревнует Еву к ангелам, например. Хотя еще не знает, что такое ревность… Тогда я прочитал, посмеялся и забыл. А теперь я догадываюсь, что в Книге Бытия пропущены подробности не по незнанию, не по нехватке воображения, и не по каким особым резонам. А потому, что диктовавшему Библию ангелу тот период жизни Адама и Евы был крайне неинтересен.

У НАС, КОНЕЧНО, ВСЕ ИНАЧЕ

Говорят, где-то в Швеции есть образцовая тюрьма. То есть – чуть лучше всех остальных шведских тюрем. Она стоит на берегу моря, в живописном месте, и заключенные там живут как на курорте. Сколько хочешь прогулок, морского воздуха, загара. Есть кинотеатры, клубы. То, за что обычные шведы платят большие деньги, преступникам (причем самым рядовым) достается даром. Но от этого тюрьма не перестает быть для них тюрьмой. Они ждут конца срока и мечтают о воле, точно так же томятся, как заключенные всех тюрем мира. Никто не хочет пробыть на этом курорте лишнего дня.

БЕЖАТЬ

Никто отсюда – живым. Адаму и Еве пришлось изменить свою природу. Наша природа здесь тоже – неживая. Порода. Животная порода, порода камня. Стены. Они где-то тут.

Биться об них головой. Пробить границу между иллюзией и реальностью.

ПОСЛЕДНЕЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

– И все-таки, как ты решилась сюда приехать? Теперь-то, скажи…

– Это как раз то, о чем намекал Эзри. Про выход. Он выходил, а я – вошла. Только и он выйти не смог. Едва сделал шаг. Дальше было бы просто самоубийство.

Телепортация, прокол реальности – называй как хочешь. Но у него для этого были силы. Много сил. Он сумел представить, как его нет в этом городе, нет на этом озере, нет в виду горы Сара. Он представил себя на улице, где он родился. И оказался там. Но в тот же миг почувствовал боль – как все, кто пытается уйти. И захотел вернуться. И – вернулся. Во второй раз он сделал так же, но взял с собой эту бутылочку на шнурке. Просто чтобы хоть на минуту дольше пробыть там, хоть чуть-чуть смягчить боль. Это действительно позволяло продлить бегство на несколько десятков секунд. Мы должны были встретиться в условленном месте. Но ничего не получилось. Когда он задержался чуть дольше, боль стала невыносимой, и он рванул шнурок на шее. Флакон упал на землю. Эзри вернулся, а ЭТО осталось. Лежать на земле. Как самая обычная бутылочка, флакончик из-под духов, например. Кто-то его подобрал. Кому-то не повезло.

Впрочем, теперь я уже не уверена, что встретила в городе именно его. Эзри. Это ведь только интернет-псевдоним. Может, правда, придумала? Может, он – мой фантом?

СМЕРТЬ ЭЗРИ

Тело нашли рано утром. Никто не понимает, как это может быть. Все закрывают глаза, открывают их снова – тело остается на песке. Это невозможно. Здесь нет смерти.

Постепенно серые тени расходятся. Тишина. Впервые за много дней город остается таким же, как был накануне. Только тело старика с запекшейся раной на голове – тут, у перекрестка. В трех метрах от лавочки, торгующей спиртным. Двери открыты. Внутри – никого.

Я не знаю, зачем я пью. И пить мне не нравится. Я помню, как это. Сухие губы. К краю стакана слегка прилипает губа. Здесь – нет. Здесь это как по памяти. Абсолютный, идеальный процесс. Легкий и звонкий хрусталь бокала. Ничего лишнего. Здесь ничего не прилипает к губе. Даже слова.

Опьянение тоже какое-то идеальное. Не мешающее сосредоточиться. И, конечно, нет похмелья. Вот еще! Никогда бы не подумал, что мне будет не хватать похмелья. Как в космосе. Я слышал, космонавтам теперь на Новый год присылают коньяк. Интересно, как оно? Как здесь? Вряд ли. Невесомость, все такое. Алкоголь нейтрализуется. Хорошо бы им прислали наконец наркотики и спросили, что они видят через иллюминатор. Возможно, кто-нибудь из них и увидел бы мертвое озеро…

ИСТОРИЯ

– Это ты его убил! – она плачет.

– Ты с ума сошла! Как я мог его убить? Зачем?

– Затем, что ты такой же, как все. Тебе не нужно отсюда уходить. Тебе не нужно жить. Тебя устраивает – как есть. Он тебе мешал, он тебя подталкивал – отсюда. И ты знал, что у него нет другой надежды на возвращение людей. Туда, в мир.

– Ты бредишь! Мы с тобой приехали сюда всего несколько месяцев назад. Оттуда. Мир населен людьми, их шесть миллиардов! Ты забыла? Или ты – совсем не та, с кем я ехал? (меня прошибает холодный пот) Отвечай!

– Ты не понимаешь? – спрашивает она. – Ты, правда, не понимаешь? Ты не понимаешь, что история всего мира каждый раз начинается с одного человека? И думаешь, она начиналась миллиарды раз? Девять миллиардов историй? Нет! Их, может быть, несколько тысяч, начиная с библейской истории. В лучшем случае – по одной в год. На всей земле. У них своя очередь. Теперь была твоя – и его.

– И твоя?

– Да! Я так думала.

– Но почему он умер? Я был готов узнать его план. Я бы доверился ему. Теперь что – все? Ничего не будет?

– Я не знаю, – отвечает она, закрыв лицо руками.

– И, выходит, я больше не нужен тебе, а ты мне?

– Я не знаю.

ИЛЛЮЗИЯ

Мне хочется, чтобы на этот раз все было по-настоящему. Не понимаю, почему. Все-таки это смерть. Мне ничего не стоит представить на этом месте могилу. Свежевырытую могилу с аккуратными отвалами по бокам. Но этого не будет! Я беру в руки лопату, она легко входит в песок. Чуть глубже – слой глины. Как я и предполагал. Но она легко поддается, и через полчаса я уже стою по пояс в песке. На мгновение останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, смахнуть пот со лба (солнце стоит в зените), поднимаю голову – и вижу над собой удивленное лицо Арни.

– Ты сам копаешь? Мне это не снится?

– Да.

– Это такой ритуал? Новый ритуал наших мест – копать могилы?

– Арни, чего тебе надо?

– Да ничего. Хочешь, помогу?

– Иди отсюда.

Я отворачиваюсь и с силой втыкаю лопату в глину. Какого черта? Неужели это он убил Эзри? Он или его фантом? Какая разница. Убить здесь никого нельзя. Тысячу раз проверялось. Игра в войну. Камни, летящие в голову. А хоть и пули. Шрамы заживают на глазах, от удара даже боли не чувствуешь… Убивай, не убивай – какая разница, все равно убитый воскреснет через пять минут. Хоть пепел по ветру развей. Правда, этого никто пока не пробовал. Фантазия не дошла. А куда пеплу лететь? В озеро? Живая вода, мертвая вода… Как в сказке… Лопата с силой ударяется о какой-то предмет. Летят искры. Бью вокруг – то же самое: как будто ниже ровная стальная плита. Аккуратно счищаю глину. Под ней – пологая каменная поверхность. Каменный щит по всей ширине могилы. И дальше, наверное. На невообразимое расстояние. Каменный пол. И хотя он внизу, внезапно возникает чувство, будто попал в коробочку с каменными стенами. Со всех сторон. Все. Я их нашел.

– Эй, что там у тебя? – спрашивает Арни. – Что-то откопал?

– Смотри! – я вылезаю из могилы, он подходит к краю и протяжно свистит.

– Ясно. Свод небесный, не иначе.

– Арни, причем тут твоя идиотская космогония?

– А как же! Создатель умер, и не воскрес. И на второй день открылась твердь небесная, дабы его поглотить…

– Замолчи ты наконец! А то лопатой садану, как ты Эзри, – в раздражении я уже не могу скрывать своих подозрений. Да и зачем?

– Ребята, вам повезло. Я вижу, у вас есть всему объяснение, – сморщившись, отвечает Арни. – Хорошо. Не буду мешать. И правда, можешь садануть меня лопатой. Давай. Только не забудь, что лопата твоя воображаемая, других-то здесь нет. Ты ее придумал полчаса назад. И как ты думаешь, получилось у тебя выкопать воображаемой лопатой настоящую могилу?

Он поворачивается и уходит, насвистывая что-то под нос. Я смотрю на вырытую яму. И правда – идиотизм. Как в анекдоте про психов, которые копаются в совершенно сухом бассейне, убежденные, что рассекают кролем и брассом, и хвастают случайному посетителю, что главный врач им за хорошее поведение, может быть, еще и воду сюда нальет…

Логика, логика! Здесь она не действует, пора с этим смириться. Если смерти нет, но есть все, что пожелаешь – почему бы не быть и смерти? Если хочешь избежать иллюзий и выкопать настоящую могилу – придумай еще одну иллюзию. В каком-то смысле последнее правило работает и в «большом» мире. Но это действительно неважно, наткнулся я на каменную границу наяву, или в своем сознании. И не важно, была эта яма с обнаженным гранитом вырыта до смерти Эзри, или после. Теперь – есть. Она найдена.

Кто-то должен был разбить об стену свою голову. Только так. Границу между «я» и «другой», границу между смертью и бессмертием не одолеешь без потерь. Без боли. Без преображения. И Эзри…

ТЕЛО ИСЧЕЗЛО

Его больше нет. Тот же перекресток, та же винная лавочка. Заглядываю в дверь. Конечно, она тут. И, похоже, давно. Пустая бутылка на стойке. Уже не плачет. Что-то произошло. Кажется, знаю, что…

– Я просто умыла его. Водой. Омывала кровь. Рану. Потом пошла сюда за чистым платком. Вернулась, а его уже нет. Это значит?…

– Думаю, да. Он нашел выход. Ты нашла выход. Мы – нашли.

ВОДА И КРОВЬ

Все просто. До сих пор – ни одной раны, ни одного пореза. Только мнимые раны, которые затягиваются на глазах. Чему удивляться? Тут же нет ни одного предмета, которым можно порезаться, повредить тело. Только песок. Остальное – иллюзия.

Мы идем к берегу. Я должен показать ей свод. Камень. Плиту.

Эта могила не для Эзри. Его нет здесь. Его нет там. Он за пределами жизни и смерти. Но то, что открылось для нас – путь к побегу.

Я совсем не удивлен, что на камне следы крови. Странно, если бы их не было.

Но вот теперь наша очередь.

В трехстах метрах от могилы – берег. Оливковая вода. В трех километрах дальше – гора Сара. Граница территории мертвого озера. Выход. День пути по берегу.

– Мы должны пролить свою кровь в воду. Неважно как. У нас будет для этого осколок камня.

Это легко сказать. Лопата (выдуманная лопата, да!) лишь выбивает искры. Не зубами же его грызть? Ногтями царапать? Или, как Эзри – головой…

Но вот же он, осколок. Тонкая гранитная чешуйка отделяется от плиты. Настоящая? Или опять… Взвешиваю в руке. Она внимательно смотрит на меня. Я – на нее.

ВОТ ТАК

Красная капля. Вода становится белой. Я никогда не видел белой воды. Как молоко. Как сперма.

Еще одно движение, еще одно… Вырвать этот мир из себя. С корнями. С корнями волос, с корнями мыслей. Выйти из себя, сквозь разверстую рану – на свободу! Свобода – она там, на том берегу, где играет «блю валентайн» в занесенном песком Форде, где идет дождь над румынской границей, где в Стамбуле кричат муэдзины, где грабят и убивают, бросают бомбы, поют глупые песенки о любви и считают бессмысленные полоски бумаги в небоскребах, где…

Я чувствую, как все мое лицо начинает гореть. Как будто в него горстями кидают раскаленный песок. Песок, засыпающий глаза, засыпающий мозг горсть за горстью – холмом – бегущим барханом, бархатным барханом, барашком, быстрее и быстрее.

Свет бьет мне в глаза. Берег. Живые, легкие волны лижут отмель. Я стою в бухточке диаметром в разворот ангела, отвесные стены песка справа и слева, водная гладь впереди. Я один.

Все кончилось. Я один – отныне и навсегда. Эту воду можно пить. В нее нельзя ступить дважды. Мир больше не создан по моему подобию, мир говорит со мной на всех известных ему языках: шелестом волн и песка, подрагиванием случайной травинки над головой, солнечной болью. Но что толку?

Единственное, что осталось от нее – эта маленькая бутылочка на шнурке. Я не смог выбросить ее из памяти. В ней достаточно воли, чтобы потянуть меня назад. Ведь я знаю, что там, внутри.

Возможно, вот так все и началось. С кем-нибудь. Может, с ней. Может, с Эзри. Может, со мной. И кто-то из нас однажды взял эту крошечную бутылочку ангельских слез, вырвал из блокнота десяток листков бумаги, и написал:

«В ее неподвижные губы стекают капли дождя…»

Глупости! Нет здесь никакой горы Сара, но это все равно, и я буду допивать последние глотки из флакона, где, говорят, была спрятана свобода, а вокруг на бесконечные годы – смерть, и это тоже все равно. Потому что теперь я буду плакать этой водой, она выйдет через мои глаза, через эти строки, и больше не будет места на Земле, где не было бы озера, не было бы тебя.

Чао, бамбино!

5

МЫ ЖИВЫ

Я делаю глоток, потом еще. Открываю глаза. Белый потолок, пылинки в солнечном луче. Пахнет медициной. Во рту странная тонкая трубка. Надо мной склоняется Эзри. Он в белом халате. Светит в глаз каким-то острым фонариком.

– Отлично! Шестью шесть?

– Тридцать шесть.

– Ладно. Аварию вспомнить можете? На какой машине ехали?

– Да. Форд-фиеста. 1991 года выпуска. Серебристый. Наверное, он уже пропал…

– Не знаю. Это от полиции зависит. Вообще вы хорошо отделались. Память в порядке? Все помните?

– Да. И, кажется, много лишнего.

– Это ничего. Клиническая смерть, фантомная память. Главное, чтобы кора головного мозга не пострадала. Надо бы сделать энцефалограмму. Но у нас нечем. Только в Бухаресте, за деньги.

– Вас зовут Эзри?

– Да. Вероятно, слышали имя, когда сознание еще не включилось. Значит, все функции работали. Тогда черт с ней, с энцефалограммой. Будем долечивать сотрясение, больше ничего не нужно. Вам повезло. Вообще ни синяка. Головой протаранили дерево – а череп цел, кости без смещений. Встали на место, как у новорожденного. Редко такое бывает.

– А что с девушкой?

– С какой девушкой?

– Там была девушка. В машине. Нас вместе выбросило, мы лежали под деревом…

– Ничего не знаю ни о какой девушке, с кем вы там лежали еще… И дочь моя не знает. Она там первая проезжала, вызвала вам медицинскую карету. Вы один были.

– Ваша дочь?

– Ну вряд ли вы можете ее помнить.

– Вы хорошо говорите по-русски.

– Нормально. Старшее поколение все говорит. Молодые – нет. Для них это уже фантомная память. Их стукнуло сильнее чем вас. Ладно, отдыхайте, постарайтесь подремать. Капельницу я пока убирать не буду.

МИР БЕЗ СЛОВ

День идет за днем. Солнечно. Больница совсем маленькая, поселковая, на несколько палат. Эзри заходит ко мне довольно часто.

– Эзри, а что полиция? Что с машиной? И когда меня выпишут?

– Еще дня два надо полежать. Потом посмотрим. Все равно завтра суббота, у полиции выходные. В выходные они не работают. У нас так – если тебя грабят в субботу, полиция приезжает только в понедельник.

– То есть от полиции вообще никакого проку?

– Ну почему же? У нас, бывает, и три дня подряд грабить могут, – усмехается Эзри.

– А что ваша дочь? Она живет в России?

– С чего вы взяли? Конечно, нет. В России она вообще не бывала, только в Киеве, но это теперь не Россия, да? Здесь работает, вернулась из Бухареста, преподает в школе.

– Литературу? Она филолог?

– Угадали. К сожалению.

– Почему к сожалению?

– Потому что скоро все это будет никому не нужно. Стихи, проза, и вообще слова. Только картинки. Муви. Мы скоро и говорить перестанем. Телепатическое общение, – до этого недалеко. В Америке разработали приборы, транслирующие мысли. Подключаешься к сети – и будь здоров. Сейчас они все наладят, и никаких слов.

– Но мы мыслим словами. Человек – это язык.

– А кто вам сказал, что мы останемся людьми? История человека кончилась. Мы стали закваской, миллиардной биомассой для чего-то нового.

– Одна девушка сказала мне, что история человечества всегда начинается заново – с истории одного или двух людей.

– Да? Очень романтично. Вам следует в эту девушку немедленно влюбиться и проверить этот тезис. А мне как старику приятней картина угасания. Ладно, отдыхайте. Набирайтесь сил.

СИЛА СЛОВ

В понедельник я уже могу ходить. Конечно, голова слегка кружится, но до полицейского участка не далеко. Правда, он за решетчатым забором, а ворота закрыты.

Пять минут хожу вдоль забора, ищу какую-нибудь кнопку, кричу – бесполезно. Наконец в домике за оградой открывается дверь, из нее выходит невероятно унылый румынский полицейский, задумчиво ковыряющий в носу. Смотрит на меня, вынимает палец из ноздри, указывает им на ворота:

– Финиш!

– Что – финиш?

– Нас замкнули!

– Кто замкнул?

– Босс. Финиш.

Кажется, он знает только эти три слова – и убежден, что их вполне достаточно для объяснения. Пожалуй, Эзри прав. Планета готовится к чему-то лучшему, чем мы.

К счастью, его напарник (а, оказывается, собрат по несчастью) умеет говорить по-русски чуть лучше. Выясняются подробности: их босс (видимо, начальник отделения) уехал обедать. В ресторан. А участок запер, и ключа у них нет. Зачем он это сделал, они не знают. Вернется ли босс сегодня – неизвестно. А нет ли у меня сигарет? Нет, к сожалению. А могу сходить купить?…

Но босс все-таки возвращается. Он вылезает из ржавой черной «семерки» БМВ, явно навеселе. Говорит по-русски, можно сказать, в совершенстве.

– О, мы давно вас ждем! Ваша машина в полной сохранности! Кстати, это ваша машина?

Протягиваю ему документы.

Он вертит их, поворачивает вверх ногами, как все румынские полицейские, потом раздраженно сует мне обратно в руки.

– Где тут номер?

– Вот он.

Еще раз внимательно рассматривает техпаспорт, мою фотографию в правах, морщится и поворачивает к двери участка.

– Пойдемте!

За дверью – дворик, уставленный иномарками. Ближе всех стоит мой Форд. И вмятина на боку совсем небольшая, даже водительская дверь закрывается. Стекла и фары целы. Действительно, ничего страшного.

– Ну вот, забирайте, машина в полной сохранности. В идеальной, можно сказать! Сел и поехал. Аварию мы вам прощаем. И повреждение реликтового дерева – тоже. Доброй дороги. За хранение с вас сто долларов, платите и езжайте.

– Сто долларов! За что? Разве есть такой закон, чтобы требовать с меня сто долларов?

– Ты глупый человек, – говорит босс. – Жалеешь сто долларов, а ведь если бы не мы, у тебя бы вообще сейчас не было машины. Колес, половины мотора не было. Стекол. Ее бы за одну ночь разобрали. Понимаешь?

– Понимаю.

– А потом бы тебя оштрафовали за то, что ты не вывез машину из страны. На тысячу долларов. И никогда бы больше не впустили в Европу. И много еще за что тебя можно оштрафовать. Понимаешь?

– Понимаю. Но у меня просто нет ста долларов…

– Э! Разве такое бывает, чтобы ехать на машине через Румынию – и не иметь сто долларов?

– Ладно. Держите.

– Вот! – говорит босс, обращаясь скорее не ко мне, а к полицейским. – Понимаете! Надо учиться. Надо налаживать с людьми диалог. По-европейски. Сила слов. Слова – наше главное оружие. И тогда все будут довольны. Правда?

ОРИЕНТИРЫ

Не знаю, стоит ли прощаться с Эзри. В сущности, мы с ним совсем не знакомы. Я не знаком ни с кем. Я никого не знаю.

И себя тоже.

Может, все, что мне мнилось в клинической смерти – мертвое озеро, вымороченный мир – и было настоящей жизнью?

Банальный вопрос – что внутри, а что снаружи. Его окончательно решить невозможно. Надо просто условиться, что – где. Условиться. Назвать словами.

Значит так.

Это маленький румынский поселок по дороге в Болгарию. До границы 150 километров. Завтра вторник, последняя «стрелка» у Айя-Софии. Думаю, друг меня еще ждет.

Надо проверить масло, канистра лежит в багажнике. Я поеду через горы. На бензин хватит. Двадцать долларов на турецкой таможне. Платный автобан до Стамбула. Должен уложиться.

Главное – ехать. Ехать вперед.

Выкликать случайности.

6

Вот, собственно, и вся моя история. Вернее, наша.

Где мы с ней встретились, на таможне, на трассе или здесь, у входа в Софию – не важно. «Будто знали друг друга всю жизнь», глупая фраза, только она про нас. Если признать, что жизнь – тонкое мгновение прокола между мирами.

И кстати, о проколах. У нее на шее висел старинный флакончик. Византийская «слезница» – были тысячу лет назад такие сосуды для сбора слез. Отцовский подарок. Мы только что выбросили его в Босфор. Антиквары нас не поймут. Если, конечно, в этом мире сохранились антиквары.

Ты спрашиваешь, почему ее нет со мной, где она? Вот здесь, в голове. Ну ладно, шучу, я не сумасшедший. Смотри внимательно на площадь за Святой Софией. Смотришь? Сосредоточься. Сейчас она появится, светловолосая, в малиновом платье, отгоняя чистильщиков сапог, с маленьким черным рюкзачком, с бумажным свертком в руках… Видишь? Ну конечно, это она.

Думаешь, я опять создал ее в своем воображении? Да, понятно. Как и весь этот мир, и тебя в том числе, чего уж мелочиться, и всех, читающих эти строки, и буквы, и свет, который на них падает. Ох, какая у меня вместительная голова!

Но вообще-то воображение здесь ни при чем, она просто отошла на минутку за шаурмой.