Жив Бог! Пьесы

/ о. Николай бледный, молчит. В руках бесполезно свисающие листы бумаги… Немцов подходит к о. Николаю и внимательно смотрит ему в лицо./

Немцов: Святой водицей мозги промывать изволите?

/Пауза./

Кстати, вам идет… борода.

/Все рассаживаются. Пересветов за шиворот поднимает с баночки Кариотского./

Пересветов: Забыл место карасевское? /Грубым шепотом/ Офицерская подстилка! Пшел на передние баночки!

Державцев: Начинайте, Николай Александрович!

/Отец Николай дрожащими пальцами разрывает исписанные листы бумаги…/

о. Николай: Если б вы знали, как я… ненавижу себя.

/Общее замешательство. Усиливается шум шторма, вой ветра и скрежет кранцев. Ощутимие вдруг стали сотрясения корабля…/

Ненавижу за беспомощность и бессилие, за то, что не могу, вырвавшись из тисков страха и отчаяния, умереть за экипаж, принести себя в жертву, за неразумные, детские души ваши… Ненавижу за то, что не имею смелости во всем до конца последовать за Господом и Богом моим Иисусом Христом, Который пострадал за нас, принес Себя в жертву за грехи рода человеческого… Как так может любить жизнь моряк, а жизнь ближнего ненавидеть? Спаситель – Христос любил… И любит! Он пошел на крест за народ, чтобы не погиб народ, и чтобы рассеянные чада Божии собрались воедино… Если б Христос не погиб, то погибли бы мы все. Слышите, вы?! Он умер, чтобы жили мы и жизнь имели с избытком. А мы мыслею, словом и делом бесчестим святую жертву Бога-Спасителя нашего! Клевещем, завидуем, гордимся, обижаем ближнего, богохульствуем. Когда же сердца отвратятся от злого? Когда греху и позору положим предел?! Вот годковщина – неприкрытое Богоубийство, «мерзость запустения сидящая на святом месте»; тогда как в душе, как в храме Божием, должен воцариться Христос! Что же делаете вы?!

/Пауза./

Некогда был глагол Божий к Моисею: заколоть агнца и кровию его помазать двери народа Божиего, дабы ангел смерти, побивающий первородных в домах Египетских, перескакивал через жилища избранных… Таким агнцем заколения для рода людского стал Христос. И через всех омытых в его крови перескакивает ангел смерти…

/Державцев уходит./

Вам, потомкам Святой Руси, причастникам крови Христовой, помазанным страданиями святых отцов древности, сходят с рук злодейские преступления! Вы остаетесь без наказания за годковщину, сию-то мерзость запустения, воцарившуюся где не должно. За вас был уже наказан Господь и верные чада Христовы… Но, Бога убить невозможно. Слышите?! Жив Бог! Он воскрес из мертвых и зовет за Собою к миру, любви, святости.

/Пауза./

На заре веков, первые иудеи, в виде возложения рук на козлище, возлагали грехи народа, а потом сбрасывали сие козлище в пропасть Цох… И мне надлежало бы сейчас лететь в «Пропасть Цох»… И мне надлежало бы со Христом взойти на крест за Богоубийство, за братоненавидение матросов, за все противные миру преступления моряков. Иначе не спасется никто… Кожу за кожу, а жизнь за жизнь!..

/Пересветов резко встает…/

Галун: Що тоби потрибно, Пэтруха?

Пересветов: Выйти желаю.

/Громкие сигналы звонками авральной группы взрезают воздух. Аврал. Раздается команда в радиотрансляции (голос Державцева): «Аврал! Экипажу занять боевые посты в соответствии с авральным расписанием. Швартовым командам прибыть на правый полубак!»/

Галун: Вси на вэрх, забуть!

/Моряки, хватая спасательные жилеты, бегом покидают кубрик. о. Николай один, в раздумии… Пауза. Вой ветра, скрежет кранцев, удары волн о борт корабля. Доносятся приглушенные крики матросов, команды швартовым группам, шумы работающих шпилей./

о. Николай: Пресвятая Богородице и Приснодево Марие, услыши молитву недостойного раба Твоего и обрати моряков сих на стези покаяния, на пути мира… Изжени вон из заблудших сердец отчаяние и всели светоч радостной надежды, исправи живот их в заповедях Сына Твоего и Бога нашего Иисуса Христа…

/Осторожно входит Кариотский./

Пресвятая Богородице, услыши вопль изверга… Умоли Спасителя рода человеческого простить мне мое согрешение…

Кариотский: Батюшка?..

о. Николай: Кто здесь?! В глазах темно… Господи!

Кариотский: Это я – Алексей Кариотский, вестовой из кают-компании офицеров.

о. Николай: Алексей? Дорогой мой, Леша. Что же ты не на аврале? Не попадет тебе?

Кариотский: Я нигде не нужен… Батюшка, отец Николай, вот спросить хотел…

о. Николай: Да, чадо мое.

Кариотский: А правда Христос воскрес?

о. Николай: Правда. Истинная правда! Родился, жил, совершил подвиг: погиб за нас грешных и воскрес.

Кариотский: Умер и воскрес?

о. Николай: Истинно так: умер на кресте и воскрес из мертвых.

Кариотский: А я вот родился, а умереть не могу…

о. Николай: Что ты, что ты, Лешенька? Господь с тобою! Не говори греха…

/Пауза./

Измучили окаянные?! Господи! Как бы я хотел обнять вас всех и не отдать на съедение дьяволу! Как бы хотел собрать вас, как птица собирает птенцов своих под крылья! Лешенька, терпеть нужно… Претерпевший до конца, спасется. Тяжело? Понимаю, тяжело тебе…

Кариотский: Нет, не то унизительно, что работаю за других; и даже не то, что бьют, и, что зря бьют! Нет, не это еще гадко и невыносимо. Не это… Убивает, здесь в голове: понимание… Невозможно терпеть понимание, сознание: все кто бьет и унижает, все кто издевается над «Лешим» сами по себе во сто крат хуже, гаже, презреннее, а при том считают меня же и ничтожеством, мразью, трусом. А я не трус! Неправда! Не слизняк и не ничтожество. Я умнее их, нравственнее, чище. У меня образование! Я могу чувствовать, у меня душа есть: стихи пишу… Э-э-эти скоты, они всегда думают свое, и… бьют, и унижают, и веруют: Кариотский – ничто! И эта их вера в мое ничтожество, она противна, она оскорбительна, мучительна, она губит, губит, душит, душит меня!

/Пауза./

О! Если б унижал умный человек, не было бы так больно. Бьете? Пусть! Издеваетесь и смеетесь? Пусть! Но, преклоняйтесь пред моим умом, пред моим образованием! Не забывайте, уважайте во мне человека, че-ло-ве-ка ради Бога!..

/Плачет./

Спасите Лёшу, отец Николай! Пожалуйста, пусть они думают, что я не могу ответить по сроку службы. Оттого, что они много отслужили, а я мало. Пожалуйста, скажите им: «Алексей не трус.» Твердо так скажите: «Не трус… и все!» Пожалуйста, пусть думают эти жалкие людишки обо мне хорошо. Ах! Будь их годком, все равно бы били…

о. Николай: Бедный, бедный Лешенька…

Кариотский: Они завидуют… Эти микробы не могут ценить интеллект. Нутром чуют кто умнее их и, ненавидят за ум. «Вот, – говорят себе, – Кариотский выше, за то мы ему хромачём в рыло! Стирай, карась, наши потные тельняшки!»

о. Николай: Бедный, бедный Лёшенька! О, если б ты не был столь высокомерен и горд, то не страдал бы так сильно…

Кариотский: Я много могу… много! А они не знают, не знают Алексея Кариотского. Думают, я терплю из страха… У – у! Неправда! Терплю потому что интеллигентнее их. Они ничего не знают… Ни дважды два, ни меня. Ни слухом, ни духом: Алексей никого не боится. И годков не боится, и боли не боится, и смерти… никогда, ни за что.

/Бросается в руки о. Николая и рыдает/