Снега моей души

P

.

S

.

С той памятной поры прошло уже почти 30 лет.

Уже нет Самого, ушли все те, кто присутствовал на том памятном совещании, сменилось целое поколение работающих и давно перепрофилировалось предприятие…

А на полке у Виктора до сих пор стоит та самая «Синяя» книга, как напоминание о прошедшем.

Больше он её ни разу не открыл.

Золото

На него я обратил внимание сразу.

Небольшой холм, густо заросший багульником – это всё, что можно было увидеть, проходя мимо по тропе. Холмик как холмик. Да мало ли – вон, сколько таких разбросано вокруг! Место было совсем неприметное – все в таких холмах.

В таких, да не совсем. Из этого холма торчало несколько гнилушек – раньше они, видимо, были бревнами стен какого–то строения.

Мы медленно ехали на лошадях мимо этого распадка. Жара не отпускала уже четвертый день. Лошади вяло плелись друг за другом. Духота, гудящие оводы, качающийся круп идущей впереди лошади, струйки пота по лицу и вялые, словно маринованные, мысли в голове.

Вчера вечером, сидя у костра, проводник рассказал нам красивую местную легенду о золоте этих мест. Будто бы, где-то здесь стояла почтовая станция и была торная тропа на город Охотск, что на побережье Охотского моря. Тропу эту ещё люди Витууса Беринга били, идя к побережью во время Первой Камчатской Экспедиции. Построено и налажено все было крепко. Край был знатный – почти мореходный, пушной, золотой. А в Гражданскую войну здесь были кровавые стычки между чекистами и бойцами Белой дружины генерала Пепеляева. Обоз какой-то шел из Охотска, а что вез – никому не ведомо. Поговаривали, что золото чекисты из Охотска в двадцать втором году вывозили – там восстание местного населения началось. И, якобы, их на речке этой, где мимо завтра пойдем – Анче, и догнали, красных–то. И на станции этой бой сильный был – крепко чекистов тогда побили. А живых, которые из них остались, – «с Карлом Марксом проводами напрямую соединили. Накрепко. Страшно соединили – у живых людей животы ножами вспарывали, кишки гвоздями к стенам станции прибивали…»

– А потом все сожгли и быстро ушли на побережье – это туда сейчас двигается наш караван, – это он уже досказывал нам утром, подтягивая подпругу на лошади, склонив голову и щурясь от дыма самокрутки и лучей солнца.

И когда наш караван стал забирать в гору, я оглянулся и еще раз посмотрел на этот холмик. Зачем? Я не могу этого объяснить до сих пор. Что-то шевельнулось в сердце, как позвал кто–то оглянуться…

Не могу сказать – почему я начал думать об том бое. Интерес к событиям Гражданской войны в Якутии у меня давний. Из далекого детства всплывает посещение Якутского исторического музея. Фотографии времен Гражданской, реальные, не нарисованные, как-то сразу взволновали меня, мальчишку. Люди в бушлатах, кожаных куртках, шинелях. Кокарды, погоны со странными вензелями, буденовки. Странные ружья, наганы в руках, групповые фото, смешные, наивные позы. И взгляды… Строгие взгляды из невообразимых глубин, почти из бездны… Трудно объяснить, что возникало в душе от этих взглядов, а ещё труднее описать…

В той экспедиции я выполнял обязанности штурмана. Все карты, описания местности, информация от переписок с местным населением – все это хозяйство было в моей власти. После того, ночного рассказа, я тайно начал проводить анализ местности на предмет нахождения старой тропы.

Рассказывать о ходе моих мыслей я не буду, скажу только, что в итоге хождений по «сумеречной зоне истории», я принял решение, что останусь еще на неделю в поселке, после окончания экспедиции.

Еще на неделю. И постараюсь успеть.

Экспедиция закончилась в срок. И вот я, проводив взглядом улетающий самолет, решительно направился к дому нашего проводника. Меня уже ждали, ведь всё было обговорено заранее, еще в тайге. Я решил обмануть товарищей – не лететь следующим рейсом, а вернуться в тайгу, вернуться и попробовать… Попробовать найти золото.

Оно должно было быть там – в той сгоревшей избе…

Вот и место. Мои наблюдения, рассуждения и знание исторического материала очень точно вывели нас с проводником на этот холм. Да и не холмом это оказалось, а остатками сруба. И он когда-то горел…

Работа по расчистке развалин от растительности, а затем и земли, шла быстро – на третий день мы добрались до половых лаг. Наша работа была лишена всяких эмоций – настолько мы были уверены в успехе. И когда увидели, что есть провал под эти лаги – только молча переглянулись. И лопаты продолжили вгрызаться в землю. Только вот запах этой земли был какой-то нехороший – пахла она какой-то прелью, с привкусом железа.

Половые лаги мешали втиснуться нам в подпольное пространство, и мы вырубали их безжалостно. По пути в глубину нам попадались какие-то бумажки, какие-то обломки, черепки – всё летело в общую земляную кучу. Любой археолог убил бы нас за такие раскопки. Это было настоящее варварство, надругательство над историческим местом. Но мысли о близком результате!..

Иногда нож лопаты упирался в какие-то ошметки ткани. Что была за ткань? Теперь уже не скажешь – все ушло в кучу.

Мы уже дошли до угла сруба – дальше начинался очень плотный грунт – коренной, на котором стоял фундамент. После перекура я выдвинулся к другому углу и тут нож лопаты уперся во что-то мягкое и большое. Во рту мгновенно пересохло! Удача!!!

На моё восклицание напарник тут же оказался рядом. В две лопаты мы быстро выковыряли из земли… мешок! Полусгнивший кожаный мешок! Сокровища! Золото! Богатство!

Мои руки, разрывающие этот мешок, тряслись. Еще мгновенье! И, о Боже!

Из остатков мешка выпали… буденовки! Буденовки с синими звездами!

Я, не веря своим глазам, стал вытрясать из кожаного хлама его содержимое. Еще буденовка, еще одна! Какая-то кожаная шапка, еще буденовка. Последними выпали револьвер без барабана и рукоятка от казачьей шашки! Золота не было!

* * *

Золота не было. Описать мое разочарование невозможно. Как же так, как я мог так промахнуться?!

Мы выбрались из этой ямы, и пошли к костру. Настроение упало до самой нижней точки. Чаепитие прошло в молчании.

– А может, его и не было тогда, золота-то? – напарник вопросительно смотрел на меня.

– Обоза у белых не было. Побили и ушли. Быстро ушли. Значит, пустыми они ушли, – я отвечал раздраженно.

– Тогда где обоз красных-то остался? – напарник напирал на меня с надеждой.

– Где остался? Где остался… Да тут оно где-то, зараза! – я лихорадочно искал варианты.

Через час мы продолжили копать в яме. Увы, больше ничего не попадалось, и скоро весь квадрат был очищен до коренного грунта.

Вечер прошел под знаком спирта. Не скажу, что мы были пьяные, но нетрезвыми мы были сильно. Разговор постоянно вертелся около этого загадочного обоза. Сколько было подвод – неизвестно. Сколько было людей в отряде? Судя по количеству головных уборов – шесть или семь. Это не отряд, группа какая–то! Почему буденовки в подполе? Почему там хлам от оружия? Нет ответа!

Так и уснули оба – вповал около костра. Благо ночь была теплая, а комаров в тех местах почти нет. А то к утру еще двух героев человечество могло бы недосчитаться.

Утром мы начали обход территории вокруг наших раскопок. Метрах в тридцати от нашей ямы я зацепился ногой за гнилушку большого бревна. От моего пинка гнилушка раскололась на куски. Я поднял один и увидел в нем гвоздь! Гвоздь был очень старым – кованным!

Меня бросило в озноб!! Перед глазами поплыли слова, как красные бегущие строки: «…страшно соединили – у живых людей животы ножами вспарывали, кишки гвоздями к стенам станции прибивали…».

Я наклонился и стал внимательно осматривать куски бревна. Оно было утыкано гвоздями!… Они были вбиты криво-косо, через неравные промежутки. Мой взгляд выхватил из травы ещё одну гнилушку – снова гвозди… И ещё бревно… И ещё гвозди…

Силы покинули меня. Я пришел в себя у костра. Под мышкой была зажата гнилушка с гвоздем…

Мы пили спирт и молчали. Молчали и пили…

Утром мы все обговорили, и напарник уехал в поселок за плотницким инструментом и бензопилами.

Я же остался в лагере. Перебрал буденовки, примерив одну из них. Еще раз обошел всю территорию и, собрав все гнилушки с гвоздями, бросил их в яму. Туда же ушли револьвер и кусок сабли.

Остатки мешка с буденовками я положил по центру ямы. Затем перекидал всю землю из кучи обратно в яму. Забрасывал её как в могилу. Гнилушки подпрыгивали от ударов комьев земли и пытались раскатиться. Комьев становилось все больше и эти коричневые обрубки, наконец-то, успокоились. Некоторое время был виден край мешка, но вскоре чернота земли сровнялась с зеленью края ямы, и вырос холмик. Я долго трамбовал его, придавая форму…

Затем ушел на берег реки и просидел там до вечера, невидяще глядя на воду. Я так и не уснул в ту ночь – слушал темноту безо всяких мыслей. А к утру в лагерь прибыл напарник с сыном.

Через три дня мы покинули это место. И когда наш караван стал забирать в гору, я оглянулся и еще раз посмотрел на этот холмик. Зачем? Я не могу этого объяснить до сих пор. Что-то шевельнулось в сердце, как позвал кто-то оглянуться…

Над рекой, на холмике, стоял скромный обелиск.

Бойцам Сибирской Добровольческой Дружины

генерала А.Н. Пепеляева посвящается…

Бессмертие

Море было совершенно ледяным. Пароходы «Батарея» и «Защитникъ» шли кильватером очень близко друг от друга – почти на расстоянии вытянутой руки. Проклятые туманы! Охотское море начало свое осеннее представление, а туманы играли в нем едва ли не главную роль. Не было видно ни зги. Лишь изредка ветер рвал серый кисель тумана и тогда, словно устрашая людей, стоящих на палубах, берег оскаливался черно–серыми припайными льдинами. Кривые, узкие лбы прибрежных скал наклонялись в сторону крошечных черточек пароходов, и казалось, вот-вот обрушатся на их спичечные мачты, раздавят, сотрут в кровавое крошево горстку людей, плывущих на них…

Прошло уже пять дней, как люди вышли на двух пароходах из Владивостока в поселок Аян, который расположился на этом мрачном побережье.

Предстояла высадка на побережье.

Они могли не выходить из Владивостока, если бы захотели – им никто не приказывал идти в далекие снега Якутии. Да и не мог приказать – некому было это сделать.

Все уже очевидно: поражение Белого движения было делом дней. За их спинами осталась огромная Страна – кто-то уехал в Харбин или Шанхай раньше, а кто-то ещё собирался. Паковались чемоданы, снимались погоны, выбрасывались в море револьверы…

Но раздался крик о помощи из холодов – там полыхнуло, и теперь погибало, прижатое ко льдам моря, восстание.

И он был услышан – потекли ручейки человеческих сердец обратно на Родину.

Крепнуть этим ручейкам мешали злоба и ненависть врагов, им вредила осторожность друзей, непреодолимыми горами на их пути вставала бедность разгромленной окраины огромной Страны.

Разбросанные по степям Монголии, городам Китая и портам Японии солдаты и граждане Страны – они снова собирались вместе.

У них только–только начинала налаживаться жизнь, пусть и в Чужбинах. А сейчас снова, как тогда, в самарах, в новониколаевсках, екатеринбургах, иркутсках – слезы их матерей, судорожные объятия жен, испуганное молчание детей…

И до падения Белого Приморья остались дни.

Но пароходы вышли в море.

Предстояла высадка на побережье.

Главными героями предстоящих событий были эти молчаливые люди, разместившиеся на палубах и в трюмах двух маленьких, храбрых кораблей.

Семьсот шестьдесят человек. Семьсот шестьдесят сердец. Генералы, офицеры, казаки, гимназисты, вольнонаемные… Аргонавты Белой мечты.

Молчаливые ли? О чем они говорили в каютах и на палубах? Что они думали, глядя на эти туманы, на эти свинцовые волны, в тот невозможно далекий, туманный, насквозь пробитый стылыми ветрами, день. Скоро дни их будут пробиты не ветрами, но пулями.

Предстояла высадка на побережье.

По выходу из бухты оба парохода разом прокричали осипшими гудками. Капитан парохода «Защитникъ», плача на мостике, отмигал на берег морзянкой. Только одно слово было в этих приглушенных грязно–желтых вспышках: «Спасибо». Снежный заряд, ударив от моря, загасил своей серой лохматостью это слово и стер силуэты кораблей.

Высадка на побережье закончилась.

И скоро колонна молча зашагала по прибрежной гальке к дороге, что вела в тайгу. Впереди были снега и горы Джугджура, комариные туманы болот, ледяные воды переправ – горизонты Якутии. А за этими горизонтами будут позиционные бои, ярость штыковых атак, пулеметный лай, тихая ненависть засад. Кровь и пот. Победа и поражение.

Свист ветра, хруст береговой гальки под сапогами, позвякивание котелков о металл винтовок, серое шевеление частокола штыков.

Дружина начала свой путь в бессмертие…

Снегопад

Как-то очень давно, один старый человек сказал, что счастлив тот, кто может слышать ветер из прошлого…

Трудно что-либо говорить о счастье, но мне кажется, что иногда я слышу этот ветер.

Он несет мне из бездны прошедших лет звуки-воспоминания, которые с волнением встречает моё сердце – звуки, родившиеся в моем детстве, моей юности…

Они легко узнаваемы, незатейливы и просты, но для меня бесценны.

Как искры – на короткие мгновения, эти звуки освещают самые дальние уголки моей памяти.

Шум реки, в которой моя мама полощет бельё, стоя на маленьком мостике.

Лёгкое, почти беззвучное, колыхание занавески открытого окна свежим летним утром – счастье первых дней каникул.

Скрип открываемой, пришедшим с работы отцом, калитки.

Милая картавость моего имени из уст славной девочки – первой любви.

Быстрый топот босых пяточек младшей сестрёнки по залитому солнечным светом, чистому полу нашего дома.

Шелест разогреваемого на сковороде масла для утренних воскресных блинов.

Ворчание нашего одноухого рыжего пса в будке, что стояла в углу двора.

Лучики солнца на стенах моей комнаты по утрам – я их тоже слышу…

Звуки затихают под тяжестью снегопада времени.

Колючие снежинки лет безжалостны.

Проходят года и звуки, такие дорогие моему сердцу, постепенно затихают.

Их уже почти не слышно.

И они никогда больше не повторятся.

Какое странное это слово: «никогда»…

Океан

«…А потом, если долго бродить по пространствам моей души, то можно увидеть и пыльные, затянутые паутиной тупики, и широкие магистрали, и овраги, заполненные грязью, и чистые лесные опушки, и омерзительно-грязные лужи, и прозрачные ручьи. Много там всякого, страшного и смешного, возвышенного и низменного…

Но в одном из далёких закоулков моей души, до которого ещё никто не добирался, есть маленькая дверца. Она совсем неприметная, её можно не заметить и пройти мимо, если бы не сидящий перед нею на страже, огромный, бешеный волк. Никто из чужих не может туда войти. Но тебя страж не тронет, а только тихо отойдёт в сторону, покорно опустив свирепую морду.

И когда ты войдёшь в эту дверцу, то на несколько мгновений ослепнешь от сияющего света, и у тебя до слёз перехватит дыхание от кристально-чистого, напоённого небесной синевой воздуха. Но когда твои глаза привыкнут к свету, ты увидишь огромный, разлитый до горизонта океан, ласково гладящий волною чистейший, солнечного цвета берег, на котором нет ни единого следа.

И твои ноги погрузятся в бархатное тепло берега, и ты пойдёшь по нему, оставляя маленькие следы, к океану.

Океан отступит, давая тебе проход, а потом прильнёт к твоим ногам, и будет их омывать волнами нежности, тихо целуя.

Этот океан – моя любовь к тебе…»

Август

«Скоро август…»

Он написал это и усмехнулся: – Какое, к черту, «скоро»! Октябрь на дворе!

Строки письма в Охотск никак не складывались в желаемое: то времени не было вечерами, то не было вечеров – работа на заводе, домашние дела, подготовка к экспедиции, и ещё множество множеств больших и малых дел начинались с пяти утра и продолжались до глубокой ночи.

Но написать на побережье было крайне необходимо, так как его друзья-оленеводы, с которыми его связывала давняя и крепкая дружба, вот-вот уйдут в горы, и увидит он их не скоро – только в августе, когда будет проводить свой отпуск в тех далёких и глухих местах.

– Ладно, намечается командировка в Москву, а там, в гостинице, не спеша…

Толпа выплеснулась из влажного зева павильона метро и растеклась по площади разноцветными потоками.

Стараясь быстрее выбраться из этих разнопахнущих струй, он отошёл к парапету набережной, уклоняясь от толчков и касаний, и оглянулся, выбирая направление своего дальнейшего движения.

Вокруг привычно суетилась Москва.

Его путь пролегал по набережной к бизнес-центру Москва-Сити, разместившей свои дела и делишки в утробах небоскрёбов, верхние этажи которых, как вершины гор, скрывались в тяжком октябрьском тумане столицы.

Взгляд выхватывал из общей картины наступающего дня детали огромного механизма, называемого Москвой: мелькавшие черными молниями капоты и багажники всяческих Бентли-Тайот-Субару, смешно изгибающиеся на тонких каблуках-иголках худосочные ножки девиц, спешащих в офисы и конторы, жёлтые лица дворников-иностранцев, сгоняющих пластиковыми мётлами к сливам у парапетов лужи грязной воды, носастость и странную одинаковость гортанных, одетых в спортивные штаны молодых людей, крепость плеч и желтизну надписей-печатей на спинах охранников всяческих проёмов…

Черные костюмы, галстуки-удавки мужчин, снующих с деловым видом от одной зеркальной двери к другой, да и сами мужчины, поражали своей ухоженностью, и в тоже время какой-то безнадёжной отрешённостью. Оставляя при движении, как манекенщицы на подиуме, шлейфы разнообразных парфюмов, эти «мужчинки» – так он успел их «окрестить», составляли часть некоего антуража, недоступного его пониманию, но именуемого ёмким, похожим на плевок, словом «бизнес».

Взгляд скоро устал, и он опустил глаза, пытаясь таким образом отгородиться от этой, окружающей его, нехорошо шевелящейся массы.

Но и тут его ждали встречи: он видел обувь этих людей. Как не старались снующие вокруг него хозяева этих подошв выглядеть, по их понятиям, соответственно деловому району или занимаемой работе, но Город-Молох знал своё дело. Шикарные ботинки, элегантные туфли, или, усиленно скрывающие свою поношенность под слоем зеркально-нанесённой ваксы, башмаки были покрыты тонкой плёнкой грязи, сводившей на нет все старания их владельцев.

А грязь была повсюду: на тротуарах, кустах, кованых оградах и витринах. Даже фонари светофоров были покрыты грязной плёнкой и потому не светили, а как-то вяло обозначались некими псевдоцветами из тумана.

Все эти сцены и рисунки окружающего бытия мохнатым червём раздражения заползали в голову, и уже не отвлекали – мешали.

Ему же предстояло делать доклад, и надо было как-то сосредоточиться, собраться с мыслями…

Виктор шёл и мысленно готовился к предстоящему докладу.

– Итак, малые содержания… Технические сложности, обычно встречающиеся при измерениях таких величин, отступили на второй план. На первое место вышла некомпетентность…– он нахмурился. – А вот об этом, пожалуй…

Ему вспомнились молодые инженеры, которые появлялись на предприятии с завидным постоянством – факультет института, который расположился в бывшем купеческом сибирском городке, готовил их – как шелуху от семечек выплёвывал. В последние годы, от выпуска к выпуску всё тусклее становились глаза новоиспечённых физиков, но корочки их дипломов все чаще и чаще краснели. К сожалению, не от стыда за своих владельцев.

– Да, о чем бишь я?..– он мотнул головой, отгоняя, начавших было подбираться к его душе, сарказм и желчь.

Но собраться с мыслями никак не удавалось – картинки с выставки под названием «Дорога на совещание» продолжали отвлекать и раздражать.

Но всему приходит конец – путь в Бизнес-центр наконец-то закончился, и он, обогнув огромный, кричащий зелёными строками «Энергия Экологии…», баннер, толкнул стеклянную дверь.

Приглушенный жёлтый свет вестибюля, кремовый тон стеновых панелей, мягкость ковровой дорожки, зеркальный блеск полировки хромированных ручек дверей и перил, в которых отражалось всё это великолепие…

– Господи, где-то ещё чисто… – он даже зажмурился от удовольствия.

И эта абсолютная чистота пространства была наполнена ароматом кофе, запахом дыма хороших сигарет и тихим шелестом разговоров множества, находившихся в этом пространстве, людей.

Всё тут было уже привычно – опыт участия в мероприятиях такого ранга у него был огромный, и эта знакомая атмосфера сразу же настроила на деловой лад.

Конференц-зал быстро наполнялся людьми и скоро мест в нём не осталось. Шум огромной человеческой массы постепенно затих, и наступила тишина, изредка нарушаемая покашливанием. На маленькую сцену, где стояли кресла с микрофонными стойками, степенно вышли улыбающиеся люди во главе с генеральным директором корпорации. Действо началось…

Доклады следовали один за другим, почти без перерывов. Яркие кадры презентаций, интересные темы и не менее интересные докладчики – он не заметил, как пролетело время, и наступил час его доклада.

– Следующий доклад у нас посвящён измерениям малых содержаний металла в сложных матрицах проб… Доклад представляет сотрудник… – ведущий заседание секции прочитал это, и, подняв голову, кивком пригласил его к микрофону. Время исчезло…

А потом были поздравления и рукопожатия. Коллеги серьёзно восприняли все те предложения и предположения, которыми был буквально нашпигован его доклад, и теперь спешили поделиться своими мыслями по тем или иным аспектам затронутой темы. Постепенно разговор перешёл в плоскость практической работы.

– Применение данного метода не совсем оправдано, Виктор! Понимаешь, в чем тут штука… – говоривший это, доверительно взял его под локоть.

– Да, а понимаю, что этот метод не даст той возможности… – он начал

говорить, уже зная, какие аргументы могут свалить этого мэтра от аналитики, но неожиданно почувствовал вибрацию телефона в кармане.

Извинившись, он отошёл в сторону и, достав телефон, открыл текст SMS-сообщения.

Сердце дрогнуло и замерло…

«Откочёвываем в верховья Кетанды. Жду в августе. Очень целую. Настя».

Лету, в котором я никогда не был

Снег