В тени голубых облаков

– Чувство дружбы никогда бескорыстным не бывает, – по-восточному мудрено закончил франколиванец и, поблагодарив за кофе, ретировался, одарив Кранцева на прощание своей делано дружеской, шарманной улыбкой, приторной, как пахлава.

Кранцев, конечно, не стал рассказывать иностранцу, что его кандидатура год назад была официально утверждена на замену Алексея Торопова, Пи-4 в Департаменте гуманитарных программ. Вкрадчивый, угодливый Торопов еще недавно бежал впереди всех, чтобы сдать партийные взносы, которые до роспуска КПСС в постпредстве собирал Кранцев. Узнав о назначении Кранцева в качестве своей замены, он заискивающе просил его согласия на продление своего контракта еще на год, «чтобы дочь могла закончить десятый класс в советской школе при постпредстве». И Артем тогда великодушно, «по гуманным соображениям», согласился, у него, как говорится, «не горело». Но вот с исчезновением СССР и КПСС не стало и проблемы взносов, а с ней испарился куда-то и Торопов, который сразу после отмены сдачи денег почувствовал, что нет боле у постпредских управы на ооновских, и втихаря навострился подписать с ООН постоянный контракт. Чуть позже выяснилось, что в поддержку продления его контракта постпреду звонили также «откуда надо». А с приездом Павловского достижение цели Торопова упростилось по ряду причин.

Но тогда, в бытность еще российским дипломатом, Кранцева одолевала совсем другая забота. Жена Света и дочка Аннушка, перешедшая в восьмой класс, наконец-то оформили паспорта, выкупили билеты и должны были прибыть в Женеву в конце месяца, чтобы постоянно или временно поселиться вместе с ним в служебной квартире. Воссоединение семьи стало возможным, несмотря на заявление о разводе, которое Артем и Светлана подали по обоюдному согласию три года назад в порыве взаимных обид и разочарований, но с тех пор игнорировали неоднократные вызовы в суд и интереса к «возобновлению дела» не проявляли. Небось у судейских крючкотворов накопилось к странной парочке немало претензий – дело-то оставалось незакрытым. Решение о приезде Светланы с дочкой было выношено, вымучено, выстрадано Кранцевым за долгие месяцы одинокого проживания в Женеве, под гнетом обуревавших его мыслей о том, как жить дальше с учетом перемен в России. Вопрос неуемно копошился в подсознании, сидел и ныл занозой в глубине души, а кроме того, естественно и перманентно, фигурировал в повестке дня официальных отношений с внешним миром. Только ленивый не спрашивал его каждый божий день: «Ну когда своих-то ждешь?»

Неожиданно и внятно расплывающееся сознание Кранцева вдруг остановилось на простой картинке: по улице, держась за руки и смеясь, идут трое – мама, папа и посередине симпатичная девочка, их любимая дочь Анна. Им хорошо вместе. Картинка заворожила Артема своей радостной простотой. Может, и вправду пора было кончать копаться в себе, присматривать новых спутниц жизни и ждать чего-то эдакого, когда у тебя есть твоя семья, твои близкие, за устройство жизни которых ты должен, наконец, научиться отвечать. Потом были телефонные звонки, слезы, переговоры, возгласы, предприняты необходимые практические шаги для отзыва заявления о разводе, оформления выезда и оборудования скромной женевской квартиры. И вот теперь сердце Кранцева учащенно билось в предвкушении восторга от появления в проеме вагонной двери веселой мордашки и коротко стриженной головки дочуры, вслед за ней ее мамы – загадочного и желанного существа по имени Светлана.

Ожидаемое видение подтвердилось ровно через неделю, и он увидел себя бегущим по стерильно чистому перрону женевского вокзала навстречу последнему поезду с вагоном из России. Швейцарцы наконец решились запретить проезд устаревших и раздрызганных колымаг по своей территории. Вот вагон замедляет ход, и в проеме двери действительно возникает светящееся радостью и любопытством большеглазое лицо никакой не девочки, а почти барышни с распущенными длинными волосами и строгим взглядом, совсем другой, чем виделось отцу. Иначе выглядела и по-российски элегантно одетая женщина, держащая девочку сзади двумя руками за талию. Дочь и жена. Прибыли. Наконец-то. Кранцев, не помня себя от радости, протягивает обе руки навстречу своим женщинам, тотчас же ощущает их неповторимое, драгоценное тепло и, прижимая к себе, бормочет что-то невнятное, но подходящее к случаю. Света не прячет слез, Аннушка вертит головой по сторонам и выдает первую полезную и лукавую информацию:

– Этот русский вагон ужасно старый, папа, больше ходить в Швейцарию не будет, не на чем будет нам ехать назад.

– Ну и слава богу, – реагирует папа, – разве вы приехали не насовсем? Я вас никуда больше не отпущу.

Казенная квартира расположена в не очень престижном, но уютном квартале Видоле, в трех минутах езды от вокзала, в верхней части города, в четверти часа ходьбы от постпредства. Три комнаты с самой необходимой мебелью, все столы уставлены цветами. Из холодильника достаются фрукты не по сезону – клубника, груши, манго – западная торговля сезонов не соблюдает. Слов пока произносится немного, все их слова со Светланой впереди, есть время. Впрочем, необходимый шум производит Анюта, которая с комментариями и восклицаниями бегает по незнакомой квартире, примеряясь к обстановке, исследуя свою комнату, свою кровать, кровать родителей и, конечно, телевизор.

– А видик у тебя есть? – кардинально вопрошает дочка из главной комнаты.

– Видик у нас есть, – правильно расставляет акцент папа, – чуть позже подключу.

Как здорово болтать о всякой неприхотливой ерунде со своими, обсуждать простые незатейливые детали быта со своей семьей! Кранцев испытывал настоящее блаженство, вводя новоприбывших в курс своего нехитрого и отныне уже бывшего распорядка дня: побудка, завтрак, служба, ужин, телевизор или прогулка. А по выходным – осмотр окрестностей. Теперь все это они будут проделывать уже втроем. А о том, как жить и что предпринимать дальше, они поговорят со Светой отдельно и обстоятельно.

* * *

Моложавый, но уже седоватый мужчина не спеша поднялся пешком на первый этаж Дворца Наций. Подниматься по лестницам без лифта на любой этаж до десятого стало у него в последнее время некоей манией, маленькой причудой, смысл которой состоял в освобождении от лишних килограммов, появляющихся после сорока пяти, несмотря на теннис, бассейн и воздержание в еде. Воздерживаться в еде и в питье Алексею Торопову, с его аскетическими манерами, было несложно, растолстевшая до неприличия супруга тоже как бы не возражала, догадываясь, что ее нынешние формы и есть основная причина окончательного угасания постельного пыла у ее супруга, который и раньше не очень-то радовал ее буйными ласками за долгие годы их брака по расчету. Расчета, конечно, с его стороны, скотина, как-никак она – дочка академика, директора НИИ, ее руки добивался невзрачный, но настойчивый аспирант Леша, такой у него был тогда ангельский вид, ну прямо сама добродетель. Ангелом был, когда защищал кандидатскую, когда ему пробивали место в ООН, а ведь все папочка-академик звонил по инстанциям. И вот уже семь лет как в Женеве, а тут еще и зарплату освободили. Не хотелось бы от этой лепоты возвращаться в разоренные родные палестины. Вот и решил Алешечка, что материальные цели в жизни его спутницы достигнуты, чего ей еще надо, денег хватает на все прихоти жизни и даже больше – на их совместную страсть собирательства антиквариата. Неужели еще надо в постели надрываться с непривлекательной женщиной.

По правде сказать, Лариса Торопова не очень страдала от отсутствия мужского внимания супруга. Жизнь определилась вокруг достатка, и нарушать это равновесие не выгодно никому из трех членов их семьи, хотя дочка не в счет: у нее скоро будет швейцарский паспорт, своя работа и своя налаженная жизнь в Женеве. Лариса сама себя всегда считала и ощущала некрасивой, ни один мужчина страстно не желал ее, и устойчивое, хотя и безразличное отношение мужа ее вполне устраивало, бабником и транжирой тот не был, а все антикварные ценности они приобретали вместе, все квитанции у нее хранились в шкатулке, и в случае чего – закон женщину не обидит. Да и папа-академик пока жив и в силе. Теперь надо лишь, чтобы Алексею продлили контракт в ООН. В общем, Тороповы знали, за что и как бороться.

Бросив последний взгляд в зеркало лифта и удовлетворившись увиденным, Торопов принял свойственное ему скорбно-мыслительное выражение лица и через мягко разъехавшиеся двери ступил на ковры гендировского этажа. В конце безликого, пустынного, полутемного коридора он, запасаясь самой подобострастной улыбкой, сначала просунул голову, а потом все тело в приемную.

– Бонжур, Франсуаз! Комман са ва, – на хорошем французском приветствовал он секретаря гендиректора, подтянутую, живую и, сразу видно, сметливую женщину лет за сорок.

– О, какая пунктуальность, Алекси. Можете входить, у шефа никого нет, – предельно вежливо, но без ответной улыбки пригласила Франсуаза. Ей ли было не знать, как часто и настырно последнее время звонил и просил об аудиенции этот российский сотрудник ООН. Явно по личному вопросу.

Торопов благоговейно постучал в тяжелую дверь и, приоткрыв ее лишь на четверть, протиснулся в щель, благо что был худ. Из глубины кабинета раздалось добродушное «Проходите, проходите, Алексей, смелее». И щель прикрылась. Дальнейшая беседа проходила за закрытыми дверями и была недолгой.

– Рад, рад видеть славного представителя семейства Никифоровых. Как супруга, как батюшка ее, достопочтенный Николай Митрофанович, в добром ли здравии пребывает, не давит ли шапка академика? Кланяйтесь при случае им от меня… Записку вашу прочитал и заботу вашу разделяю – надо, надо девочке доучиться, да и вообще, раз уж вработались, чего с насиженного места срываться… А как с постпредством рассчитываете все это урегулировать?

– Постпреду должны позвонить. Загвоздка лишь в том, что есть официальный кандидат на мою замену, он же курирует мой гуманитарный департамент. Некий Кранцев, сильный работник, на хорошем счету… У него есть поддержка кадрового управления МИДа…

– Ну, ничего, это пусть вас, Алеша, не беспокоит, кандидат есть кандидат, сколько их таких на разные посты. Важно то, в отношении кого будет достигнуто принципиальное решение… Подавайте-ка побыстрее заявку на постоянный контракт, я вашу просьбу поддержу и с постпредом переговорю… но только пусть Николай Митрофанович обязательно организует ему звонок и мне пусть не погнушается звякнуть или отписать, облегчить тем самым мою задачу, мол, было личное обращение высокого лица… Договорились? Так что думаю, все будет в порядке… Ну, а теперь идите… и кланяйтесь тестю… Немало мы с ним в МИДе щей похлебали, пока он в ЦК не перешел… а потом мне тоже в свое время подсобил… Так что идите и работайте спокойно…

Почти пятясь, царедворец Торопов, выполз из кабинета и теперь уже одарил сухощавую Франсуазу полноценно довольной улыбкой. Опытная секретарша мгновенно уловила в этой улыбке благоволение шефа к посетителю и ответила Торопову самой галантной гримаской из своего репертуара.

* * *

Разумеется, не ведая об этой интимной беседе, Кранцев тем временем выстраивал свои стратегические планы, сидя с женой на террасе у озера за скромной чашечкой кофе.

– Павловский только разворачивается как гендиректор ООН, и ему нужны фишки в глазах общественного мнения, какие-то неординарные мероприятия для поднятия авторитета, потому что на одной кабинетной работе много не выиграешь, рутина, крупных политических досье у него нет, политика делается в Нью-Йорке и в столицах, а чем-то ведь надо народ поразить. Вот он и решил развивать культурное направление, приглашать в ООН русских художников, артистов… Надо, Света, ему в этом помочь, чтобы заручиться его поддержкой. Я хочу попросить Франко Рицци, нашего друга-адвоката, организовать какой-нибудь частный ужин и вывести гендира ООН на женевские городские власти прежде, чем он сам с ними официально познакомится. Личные связи всегда приятнее. А больше у меня никаких возможностей не просматривается пока. Не мы же его в рестораны станем приглашать с нашей-то зарплатой… да и не пойдет он с нами.

Света подняла умные глаза на мужа и бодро сообщила, что как раз хотела поделиться одной идеей: на своем последнем месте работы в России, в Российском фонде культуры, она занималась программой поддержки юных талантов «Новые имена». Программа очень звучала и была заметна в России. Почему бы не пригласить потрясающих деток выступить в ООН с концертом. Творчество детей все любят, к тому же там одни вундеркинды, играют лучше мастеров. Для ООН, для Павловского такой концерт – тонко, гуманно и престижно. А деньги надо просить у спонсоров. Есть даже один в Женеве, Джон МакТеррелл, добрейший старик, приезжал в Москву, умилялся, слушая деток, и вызывался что-нибудь проспонсировать.

Кофе был отменного вкуса, от знаменитой мощной струи, бившей совсем рядом из недр Женевского озера, на террасу сыпались мелкие приятно охлаждающие брызги. Кранцев с восторгом смотрел на жену, восхищаясь ее смекалкой, и их дальнейшая совместная жизнь представлялась ему в самом лучшем виде. На том и порешили. И в тот же вечер Светину идею горячо одобрили друзья в Москве, дали добро задействовать Джона, и вот уже энергичная Светлана в соседней комнате разговаривает с кем-то по-английски. «Да, да, спасибо за поддержку, договорились, завтра будем у вас и все обсудим, спасибо за приглашение».

В другой квартире в это же время шел другой разговор.

– Ну все, с гендиром я вроде бы договорился, – рассказывал Торопов жене, разливая по бокалам белое сухое вино. – Он обещал решить. Завтра подаю заяву на постоянный контракт.

Аскетизм аскетизмом, а тонкие вина Тороповы ценили так же, как и дорогой антиквариат, регулярно складировали в подвале коллекционные бутылки, предпочитая, видно под влиянием женевских вкусов, белое вино, которое старались смаковать вдвоем, наедине, а не растрачивать на толпы всякий раз многочисленных, хотя и редких гостей… Отпив из тонкого бокала и удовлетворенно повертев головой, Торопов без энтузиазма прошел взглядом по бесформенному лицу супруги и как можно мягче произнес:

– Так что звони отцу, включай машину, пусть выходит на Павловского и дает отмашку по верхам, чтобы звонил постпреду, Каменеву.

Пухлое, как бы заплаканное, с неровной кожей лицо Ларисы на мгновение оживилось.

– Уже поздно, мои в Москве, наверно, уже легли, завтра же позвоню с утра… За удачу!

Она подняла бокал и несколько поспешно выпила содержимое до дна. «Что-то мать лихо закладывает в последнее время, – недовольно подумал Торопов, но вслух ничего не сказал, подумав про себя: – Пусть пьет себе на здоровье – должна же у женщины быть какая-то отдушина, лишь бы не приставала и хахеля не завела на стороне, хотя куда ей с такой комплекцией».

* * *

Кранцев осторожно припарковал машину в положенном месте и протянул руку жене, чтобы помочь выйти. Даже в этом престижном квартале Женевы – Шампель – надо быть очень внимательным. У швейцарцев не забалуешь – поставишь в неположенном месте, считай наверняка – получишь штраф франков на сто, неумолимый как рок, так что лучше не рисковать, хотя русская душа привыкла и просит парковаться где вздумается. Помпезная многоэтажка напротив, куда они направлялись, впечатляла. Сразу видно жилище не для бедняков и даже не середняков. Замысловатый, отделанный мрамором подъезд, консьерж, блеск начищенной бронзы и меди в лифте и вокруг. Мягкое необычное эхо звонка где-то в глубине квартиры. Дверь открыл, по всей видимости, сам хозяин дома, седовласый, стройный пожилой мужчина в безукоризненно отглаженной дорогой сорочке и с шелковым шарфом вокруг шеи. При виде гостей лицо его озарилось, как если бы он встречал давних друзей. Он пропустил их в прихожую и бросился к Свете, галантно помогая ей снять и пристроить на вешалке пальто, не переставая извергать какие-то восторженные фразы на условном английском, выражавшие его искреннюю радость от встречи.

Огромная светлого дерева гостиная поражала еще больше, чем сам дом, своим великолепием и вкусом. Гостям был предложен невероятных размеров диван, благоухающий тонко выделанной кожей, достаточно мягкий, чтобы испытать благостное чувство комфорта, и достаточно упругий, чтобы не провалиться слишком низко и, значит, почувствовать себя неловко. Только в этот момент в гостиной появился восточного вида человек, которого Кранцев определил как дворецкого, и стал расставлять на маленьком столике бокалы для шампанского, сухое печенье и фрукты.

– Дамир, мой ассистент, сириец, православный, – представил хозяин.

Джон МакТеррелл, судовладелец, провел детство в бедности, в рабочем квартале Лондона, где его отец-шотландец зарабатывал на жизнь механиком в гараже, а мама-гречанка воспитывала троих детей в православном веровании и создавала уют в небольшой квартире. Свои первые деньги Джон еще мальчишкой заработал в подсобке овощной лавки сразу после окончания войны, когда оживилась торговля. В школе ему было неинтересно, он предпочитал проводить время в порту, на пирсе, где всегда имелась случайная работа. Отец умер, когда сыну исполнилось 15 лет. Джон с трудом окончил восьмой класс и решил двигаться по жизни самостоятельно. Сначала его взяли стюардом на пароход, ходивший в Кейптаун. Заработанные деньги он удачно вложил в торговлю американскими велосипедами, которую открыл его старший друг Лепракис. Но как у многих греков, его настоящей страстью было судостроение, и начав, опять же удачно, с торговли маломерными прогулочными парусниками, он в 28 лет построил свой первый сухогруз на верфях, которые к тому времени приобрел Лепракис. В бизнесе ему везло больше, чем в любви. От первой жены остался сын, от второй дочь, у третьей – красавицы Мелины – было своих двое. На содержание всех этих близких нужна была уйма денег, не считая периодически заводимых любовниц, и Джон бешено и упорно работал, рисковал в бизнесе и в казино. И там, и там ему всегда невероятно везло. К моменту встречи с молодыми русскими гостями шестидесятипятилетний предприниматель считался восьмым по счету состоянием среди греческих корабельщиков и третьим в Женеве, владел замком в Шотландии, на земле предков своего отца, компанией по морским перевозкам в Пирее, куда влекла его греческая душа и где жила его матушка, фирмой по торговле зерном, гостиницей с рестораном в Лондоне и апартаментами в Париже, Венеции, Гонконге и на Багамах. Но поселился постоянно в Женеве. Здесь его устраивала налоговая политика, дискретная банковская система, общий комфорт и мягкий климат. Открытое волевое лицо, безудержная щедрость, мужская стать и врожденная элегантность априори делали Джона любимцем женщин и душой любого общества. От матушки он сохранил православную веру, простоту в обращении, и его неудержимо тянуло к русским, что было необычным для британца, живущего среди чопорных и ксенофобных швейцарцев, которые «безумную» Россию вовсе не жаловали. Готовность помочь, поделиться и тяга к исконно русскому, естественно, привели его в Российский фонд культуры, которому он уже несколько раз проплачивал какие-то проекты.

– Так выпьем же шампанского за встречу и поговорим о наших делах, – приподнято произнес МакТеррелл, как будто ему предстояло не потратиться, а подписать сулящий выгоду контракт. Жестом он велел Дамиру открыть вторую бутылку.

– Насколько я понял из предварительного разговора с вами, милочка, – Джон уже успел осведомиться у Светланы, как в старину обращались к женщине по-русски, и, поколебавшись между «сударыней» и «милочкой», выбрал второе, более нежное, – вы предлагаете мне организовать концерт русских детей в ООН. Что ж, возьмусь за это с превеликим удовольствием, но нужно будет составить четкую программу действий и подробный бизнес-план, определить исполнителей и договориться обо всем с главным бенефициаром – генеральным директором ООН, которого я не имею чести знать. Давайте-ка поужинаем с ним в ресторане отеля «Бо-Риваж» на этой неделе. Я поручу кому-то из своих работников подстраховывать вас в подготовке концерта и, конечно, сам лично буду следить за ходом операции.

Штаб будет размещаться в моей квартире, нам надо будет держать тесную связь и не упустить ни одной детали в составлении списка приглашенных, чтобы охватить цвет Женевы – власти, международные организации, бизнес, медиа, высокопоставленных и известных лиц. Rich and famous. Список буду строго контролировать сам. Рассчитываю на вашу серьезность в этом важном деле…

Кранцев и Света, сидя на уютном диване с бокалом шампанского в руке, не знали, как реагировать на этот поток доброты и щедрости, и только кивали, как китайские болванчики, с застывшими на лицах широкими, но искренними улыбками. Дети Советов, они привыкли к тому, что в их среде любое подобное предприятие поначалу натыкается на рутинное моральное сопротивление, потом на массу огорчительных технических и финансовых трудностей, волокиту, безалаберность и безответственность. С Джоном же, которого они увидели всего сорок минут назад, все казалось ясным и осуществимым. Кранцев чувствовал, что переборщил с шампанским, головка уже немного плыла, но он не мог остановиться отхлебывать щедро подливаемый Дамиром прекрасный шипучий напиток из Реймса – розовый «Дом Рюинар», самый древний и самый престижный… Они оба смотрели на Джона во все глаза и почти были готовы последовать за ним на край света. Вечер закончился запоздно после долгого разговора о жизни, о России, обо всем.

* * *

Через год после пришествия капитализма на русскую землю россиянам наконец разрешили обогащаться. Каждый понял эту задачу по-своему. Но стать богаче захотелось всем. Добродушные с виду либералы, взявшие власть, установили себе западные оклады и быстро перенеслись в мир благополучия. Те, кто сидел на госпредприятиях, – приватизировали их, а те, кто на сырье, – присвоили его и стали гнать за границу в немыслимых объемах, там же оставляя и припрятывая выручку. Те, кому это не нравилось или было завидно, нанимали киллеров и захватывали присвоенные средства производства и прочие богатства, чтоб самим завести виллы дворцового типа, крутые тачки, молодых любовниц и недвижимость за рубежом. Некоторых в свою очередь тоже убивали или сажали, но всех не перестреляешь и не посадишь. Со временем круг богатых россиян несказанно расширился и окреп.

Но Артему Кранцеву и другим российским дипломатам в далеком 1992 году знать это было не дано. Им было нечего приватизировать, красть или присваивать. Они крутились в своей убогой реальности на госслужбе. Во главе МИДа встал пронырливый и америкопослушный Андрюша Озеров, оказавшийся беспомощным и безразличным хозяином родного Министерства иностранных дел. Во многих зарубежных миссиях новой России перестали платить зарплату, прекратили отпуска. В Женеве, которая вместе с Нью-Йорком всегда считалась привилегированной загранточкой, выдача зарплаты не прекращалась. Раньше ее платили бы за счет средств, сдаваемых чиновниками ООН. Этот канал закрылся. Тогда смекалистая бухгалтерия предложила продать часть огромного парка автомашин, которыми всегда было богато женевское постпредство, и зарплата была обеспечена на время, пока Озеров утрясал новый бюджет министерства. Зуб на дипломатов почему-то нашелся у всех: у членов правительства, говорливых депутатов парламента, коррумпированных чиновников, злопамятных спецслужб, безалаберной «демократической» общественности, хотя от ельцинского разгрома МИД выиграл меньше всех, если не проиграл вовсе, так как надолго был оттеснен на периферию правительственных интересов. Общую неприязнь дипломаты вызывали уже тем фактом, что жили за границей, и, конечно, на фоне российского бардака, нелепостей и растущего обнищания масс это казалось потрясающей удачей, вернее, привилегией. Никто и не задумывался о том, что жили-то российские дипломаты за рубежом на скромную пайку, выделяемую все тем же хилым российским бюджетом, не говоря уже о разнице условий жизни в различных странах, среди которых были не только Женева или Оттава, но и Камбоджа, Афганистан, Бангладеш, Чад и т. п.

Конечно, воздух в Женеве был чище, чем в Нижнем Тагиле, но реальная жизнь людей слагается не только и не столько из воздуха. Чтобы чувствовать себя уверенно и быть довольным жизнью, хотелось прежде всего иметь надежную работу, регулярное повышение по службе, получать твердую зарплату, позволяющую решать хотя бы основные задачи этой самой жизни: поднять детей, помогать старым родителям, приобрести жилье, автомобиль, а почему бы и не дачу, иметь средства на отдых и лечение и… что-то отложить на черный день, тем более в России их случается немало. Так, по крайней мере, думал Артем Кранцев и большинство его товарищей по работе, временно и неуверенно обретавшихся в Женеве в ожидании дня, когда нетерпеливые московские коллеги начнут выпихивать их домой. Всем надо, всем хочется. А каждое возвращение означало неясный поворот в карьере и в судьбе, изнурительную борьбу и интриги за попадание в отделы, «перспективные» в смысле роста и следующего выезда.

А тут еще из новой России дыхнуло одуряющим запахом денег, наживы, беспредела и всего прочего, что раньше считалось постыдным и чуждым подчеркнуто целомудренной, но на деле, как все узнали, весьма гибкой и двуликой коммунистической морали. Теперь принято быть богатым, всесильным, прущим, наглым, алчным, жестоким, бездушным, распущенным. Это круто и клево. А бедных и слабых – в расход, пусть не путаются под ногами…

По крайней мере, именно это втолковывали Кранцеву два суроволицых парня в коротких волчьих шубах, диковато смотревшихся на улицах мартовской Женевы. Они позвонили ему с проходной постпредства, и хотя встречаться с частными лицами не входило в его обязанности, Кранцев согласился переговорить с людьми, сославшимися на Красный Крест. На листке с бланком Сибирского отделения Красного Креста значилось, что податели сего Петр Дергунов и Николай Частых направляются в Женеву для переговоров и установления контактов в целях сотрудничества. Еще бы, как же иначе? В краткой беседе выяснилось, что хлопчики действительно прибыли на берега озера Леман как бы от имени этой почтенной организации, а точнее, Сибирского фонда поддержки Красного Креста. Они утверждали, что любят Красный Крест, как своих близких, и делятся с ним доходами от разнообразной предпринимательской деятельности, а в Женеву прибыли на предмет расширения этой деятельности и в расчете на то, что господин Кранцев любезно поможет им установить кое-какие на сей счет полезные контакты, ибо его имя им дали в офисе Союза обществ Красного Креста в Москве. В частности, хором объяснили ребята, хотелось бы открыть небольшую швейцарскую компанию для простоты и быстроты расчетов по различным торговым сделкам, сулящим хорошие отчисления на счет Сибирского Красного Креста. «В обмен на освобождение от налогов соответствующих фирм», – без труда догадался Кранцев, уже наслышанный об изобретательности и напористости молодого русского бизнеса. А поскольку в просьбе приезжих не было ничего противозаконного, он тут же вспомнил об адвокате Франко Рицци, с которым его недавно познакомили на приеме в мэрии. Молодой адвокат сразу же проникся к Кранцеву пылким чувством доверия и на следующий же день пригласил его в маленький уютный ресторан в Старом городе. Выходец из итальянской части Швейцарии – Тичино – Рицци явно выпячивал свое «истинно итальянское происхождение», держался и щеголевато одевался как итальянец, не говоря уж о жестах, сопровождавших экспрессивную манеру речи.

– Скажу вам откровенно, Артьом, – заговорщицки и возбужденно начал он еще до того, как принесли салат, – наша встреча – шанс для нас обоих. Вы мне очень симпатичны, и я хочу вам помочь улучшить качество жизни. Я знаю, что русские дипломаты получают немного, так вот есть возможность увеличить ваши скромные доходы, причем законным образом, всего лишь помогая мне установить деловые контакты с русскими бизнесменами. О, огромный русский рынок только открывается, и надо успеть взять там свою долю, это большие деньги, Артьом, судя по немногим русским клиентам, которых я недавно приобрел…