В благодатный год

Во солдатушки пойдем, –
Во солдатушки пойдем,
Мы и там не пропадем.

– Не возьмут в солдаты-то, куды ты там годишься: из-под пушек гонять лягушек? – проговорила баба. – А ты вот что скажи: что же это ты, не кончимши дело, гулять-то пошел?

– Какое дело?.. Что не кончимши?.. У нас все дела покончены.

– Все покончено, а ничего не куплено: ни рукавиц, ни валенок, ни еще чего. Эх ты, хозяин!

– Ну, купим, об чем толковать-то?.. Все купим: и рукавицы, и валены, и печены, и жарены…

– Ну, так пойдем, чего же прохлаждаться-то?.. Уж пора… А то давай деньги, я одна все куплю, а ты ступай на телегу, где уж тебе таскаться со мной.

– Деньги? Изволь… получай деньги, – проговорил Клим и, порывшись в кармане, вытащил оттуда рублевку и несколько медяков, которые и подал жене.

– А еще-то? – спросила баба.

– Еще?.. Спроси еще у богатого мужика, а у меня нет больше: старосте отдал.

– Да как же так, родимый! – чуть не взвыла баба. – Что на них покупать? Мне почесть целковый дома отдать нужно: ономнясь, когда были попы, на молебен полтинник занимала, да за лето-то копеек на тридцать мыла набрала. Куда их потянуть-то?

– Куда хошь, туда и тяни, а нам некогда, – сказал Клим. – Едем кум!

– Едем девятый день, десяту версту…

И кумовья, снова обнявшись, зашагали по базару; баба осталась на месте и, зажав в руку полученные от мужа деньги, уперла глаза в землю и остановилась как окаменелая…

– Мама! а, мама! – дергая ее за рукав, проговорил Николка, – а букварь-то с доской вы купите мне?

– Убирайся ты к шуту с букварем-то своим! – вдруг окрысилась на мальчика баба. – Какой грамотник выискался! На что тебе грамоту-то знать? Сбирные куски, что ли, записывать? Небось и так не растеряешь…

Мальчик вдруг как-то съежился и вздохнул; две крупные слезы показались в его голубых глазах и как горошины скатились по румяным от мороза щекам наземь. С этими слезами из его головы вылетели и те надежды, которыми он жил эти дни.

А народ, не переставая, двигался по базару толпою, входил в трактир и выходил из него. Шумные разговоры, веселые крики, брань, песни вылетали из уст людей и, сливаясь с божбой торговцев, пиликаньем гармоник гуляющих рекрутов и пением слепых и убогих, тянущих с самого утра по десяти раз подряд одни и те же стихиры, – уносились далеко ввысь и, разливаясь в свежем осеннем воздухе, бесследно исчезали там.

    <1898>