Младший научный сотрудник-7

– Этот вот телевизор, – кивнуло оно головой на Панасоник, – тебя не сильно смущает?

– Вообще-то да, – честно признался я, – упустил я его из виду… намекаешь, что стандартные телевизоры не умеют связываться с параллельными реальностями?

– И на это тоже, но для начала – кто его сюда поставил? Здесь же не Америка и даже не Испания, в камеры предварительного заключения на Филиппинах, насколько я знаю, телевизоров не полагается ставить. И в одиночку почему тебя запихнули, еще один сложный вопросик…

– Наверно и тут ты кругом право, – угрюмо согласился я, – тут конечно не Бутырка и не Матросская тишина, но по 3-4 заключенных в камере должно быть…

– Вооот, – довольно поддакнуло оно, – от этого и можно начинать плясать.

– У меня ум за разум уже заходит, – продолжил тему я, – может ты спляшешь? В порядке разнообразия. А то ведь знаешь наверно такую поговорку – один дурак может задать столько вопросов, на которые не ответят сто мудрецов.

– Ладно, на дурака обижаться не буду, – подумав, ответило оно, – но и в лоб ничего тебе не скажу, обойдешься намеками. Номер раз – у меня создалось стойкое впечатление, что все твои приключения, начиная непосредственно со злосчастного Боинга-007, это не игра случая, а целенаправленное вмешательство извне… вели тебя, короче говоря, как бычка на привязи. По пастбищу.

– Стой, – помотал головой я, – давай так далеко не углубляться… начали же с Панасоника, вот давай на нем и остановимся.

– Хорошо, – не стало спорить оно, – Панасоник, значит Панасоник… мне, к слову, марка Сони всегда больше нравилась.

– Мне тоже, – буркнул я, – но давай уже не растекаться мыслями по древу – с Панасоником-то как вопрос решится? Не бывает же таких телевизоров, чтоб соединяли параллельные миры.

– То, что ты не знаешь о них, вовсе не значит, что их не существует, – совсем уже запредельно довольным тоном сообщило второе я, – помнишь, наверно, слова Гамлета – «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

– А если уж ты такой умный, расскажи, кто это такой, Горацио? А то я кроме этой фразы ничего про него не знаю, – попросил я.

– Легко, – неожиданно согласилось оно, – Горацио это однокурсник Гамлета по Виттенбергскому университету. Приехал вместе с ним в Данию и попал в неожиданный переплет. Но, кажется, выжил в этой мясорубке, описанной Вильямом, что было маловероятным – там почти всех закололи или отравили.

– А что там про мудрецов, можешь пояснить?

– Да пожалуйста, если у тебя время есть, – ответило оно.

– Уж чего-чего, а времени у меня сейчас предостаточно, – дал я ему карт-бланш на самые различные действия.

– Слушай тогда… фразу эту Гамлет произнес, когда объяснял своему другу Горацио то, что случилось при дворе датского короля в последнее время. В частности появление призрака отца Гамлета, сумасшествие Офелии и разговоры с могильщиками. Согласись, что призраки явно не входят в реестр того, что ожидают мудрецы.

– Соглашусь, – поморщился я, – призраки это too match, как говорит продвинутая молодежь. Но хватит на этом про Гамлета, давай про наших баранов.

– Давай, – согласилось оно, но сказать больше ничего не успело, потому что в замке заскрежетал ключ и дверь распахнулась.

И надзиратель сказал мне удивительно знакомым голосом:

– Выходи с вещами!

Вещей у меня не было, так что я просто заложил руки назад и попытался вспомнить, где же я этот голос слышал… и вспомнил через пару секунд – в джунглях возле Ла Тринидада. Да это был он самый, партизан Пабло собственной персоной, только слегка видоизменивший личность. Усов у него, кажется, раньше не было… и шрама на левой щеке тоже.

Я сделал вид, что не узнаю своего коллегу, пусть и бывшего, и вышел в коридор. А он опять закрыл камеру и показал мне направление движения – на этот раз в другую сторону, а не туда, куда меня ранее водили. Я и двинулся туда размеренной походкой, а он спустя десяток метров прошептал мне в ухо «не дергайся и выполняй все мои команды, тогда скоро будешь на свободе». Я собственно и не собирался дергаться, но после этих слов стал вести себя вдвое осторожнее.

Я кивнул ему без слов – понял, мол, не дурак – и мы продолжили наш тернистый путь по манильскому следственному изолятору. Впереди показался первый пост охраны, возле закрытой железной решетки. Пабло что-то сказал охраннику на испанском, после чего они оба заржали, и путь оказался открыт.

– Сейчас самое главное будет, – тихо сообщил он мне, – следующих охранников я не знаю, так что работать будем по обстановке. Ты как, готов работать по обстановке?

– Всегда готов, – тут же вылетел из меня пионерский лозунг, хотя был готов и вопрос, который я удержал за неуместностью – «а предыдущего охранника ты откуда знаешь?».

Еще одна решетка и целых двое филиппинцев в форме возле нее нарисовалась сразу после поворота направо. Пабло тут же начал с ними беседу на испанском, из которой я понял только два слова – сигариллос и тонтериас (сигареты, соответственно, и черт). По окончании непродолжительного обмена мнениями один из охранников, старший наверно, подошел ко мне проверил, что у меня в карманах… я покорно поднял руки и встал лицом к стене.

Ничего подозрительного он у меня там не обнаружил, но на этом не угомонился, а задал еще один вопросик Пабло, после которого тот ощутимо напрягся. Я прямо физически это понял – неправильный вопрос задали ему, судя по одеревеневшему лицу.

Ну тут он уже и сказал мне громким голосом по-английски – можешь на них воздействовать, как тогда в Тринидаде? Я подумал секунду и ответил, что постараюсь, но результат не гарантирую. А оба охранника тем временем вертели головой и пытались вникнуть в суть наших переговоров, но видимо, не сумели. А я вызвал это самое внутреннее чувство, кое дремало у меня на дне подсознания с тринидадовских времен…

Через минуту мы все вместе уже маршировали по коридору, который заканчивался третьей решеткой, а возле нее маячил еще один охранник.

– Передай им, чтоб сказали – меня ведут в центральную контору на допрос, – выдал я ценное указание Пабло, сам-то я на испанском эту фразу вряд ли вымучил бы.

Он передал, охранники слово в слово оттранслировали его на этом последнем посту, и вот путь на свободу открыт. Пабло что-то сказал этим двух сопровождающим нас лицам, и они послушно развернулись на 180 градусов, а мы завернули за угол, где стоял старенький Форд-пикап.

– Переодевайся, – бросил мне пакет Пабло, я же успел примерить на себя полосатую тюремную робу.

Я не заставил себя ждать, быстро скинул все полосатое и надел старенькие джинсы и какую-то рубашку. А потом задал вопрос, который жег меня все последнее время:

– Что все это значит, Пабло?

– Товарищи по партии поручили мне решить твой вопрос, – скупо пояснил он ситуацию, – садись и погнали – возможно, они скоро очухаются…

Ниточки с иголочками

Этот тайный канал в телевизоре Электроника наотрез отказался транслировать что-либо, кроме серого шума, поэтому я поставил чайник на плиту, заварил индийский чай со слоником и сел поразмышлять о делах своих насущных. Да, второе я решил не привлекать к этим процессам, все равно толку с него, как с козла молока.

Итак, что же мы имеем в сухом остатке, дорогой Петя Балашов… да собственно ничего плохого мы не имеем – из больших… да что там больших, огроменных плюсов у нас квартира в элитном доме, высокое положение в обществе, вхожесть к первому лицу государства, востребованность у общества в моих услугах и еще что-то… да, автомобиль типа Волга желтого цвета. Минус, собственно, один, но серьезный – неведомый недуг, диагностиро-ванный товарищем Джуной.

Стой, сказал я себе, а кто сказал, что Джуна не может ошибаться? Никто не говорил, мало того, она могла и преднамеренно слить мне лютую дезинформацию. Зачем? Да кто там поймет душу женщины, тем более такой непростой – взяла вот и напугала меня несуществующей проблемой. А это значит что? Правильно – необходимо подтвердить или опровергнуть ее слова с помощью второго независимого источника… а еще лучше, чтоб было два таких источника. Значит надо идти сдаваться врачам… лучше знакомым… лучше в клинику на Мичуринском.

Не стал откладывать дело в долгий ящик и набрал оставшийся в записной книжке номер Антона Павловича Молотова… ну то есть Симонова конечно, Молотовым я его условно окрестил из-за внешнего сходства с бывшим министром иностранных дел. Как ни странно, но трубку он поднял почти сразу же, на втором гудке.

– Это Петя такой, – сказал я ему, – Балашов.

– Привет, Петя, – рассеянно отвечал он, – слышал, что ты высоко поднялся там.

– Ну так, – не стал я подтверждать избитые факты, – где-то на уровень Уральских гор, до Пика Коммунизма мне еще далеко.

– Слушаю тебя, Петя.

– У меня небольшая проблема образовалась, – сообщил я, – по медицинской части.

– А что, сам-то ты себя вылечить не в состоянии? – удивился Молотов, – хорошо помню, как ты с той бластомой разобрался, до сих пор перед глазами стоит. Как она, кстати, носительница этой бластомы?

– Все хорошо у нее, – со вздохом ответил я, – пошла рецессия. Чего про меня никак не скажешь – как там в народной поговорке… сапожник ходит без сапог, а электрик сидит без света.

– Я понял, – судя по звуку Молотов на той стороне пожевал губы, – подъезжай… да прямо сейчас можно – все сделаем в лучшем виде. Тебе врач какого профиля-то нужен?

Назвал профиль, он подтвердил возможность осмотра, сказал, кого вызвать с проходной, и я недолго думая сорвался с места на своей уже обжитой Волге ГАЗ-31. Как одолел расстояние до Мичуринского проспекта, даже не заметил. Меня там встретил сумрачный товарищ в белом халате и шапочке и провел на третий этаж.