Век психологии: имена и судьбы

13 сентября Фрейд, Юнг и Ференци посетили Ниагарский водопад, который Фрейд нашел еще более грандиозным и величественным, чем он себе ранее представлял. Впечатление от этой экскурсии было испорчено неуклюжей галантностью гида: когда посетители находились в Пещере ветров, он отодвинул одного из мужчин и крикнул, указывая на Фрейда: «Пускай пожилой джентльмен пройдет первым!» Фрейд всегда был болезненно чувствителен к намекам на свой возраст (к тому же тогда ему было всего 53 года).

Вообще, Фрейд в ходе поездки утвердился в своем убеждении, что американцы – люди вульгарные и бесцеремонные. Однако, что касается американок, их раскованность вызывала у Фрейда противоречивые чувства. Он даже признался Юнгу, что манеры американских женщин заставляют его порой испытывать нездоровое возбуждение. Юнг, никогда не отличавшийся щепетильностью, тут же предложил пригласить парочку сговорчивых американок, чтобы сообща решить эту проблему. На это Фрейд с негодованием ответил: «Но я же женат!» (Характерный штрих к портрету «сексуального реформатора»).

В целом, несмотря на оказанный ему восторженный прием, у Фрейда осталось не слишком благоприятное впечатление об Америке. Сам он объяснял это особенностями американской кухни, знакомство с которой скверно сказалось на его желудке. В течение нескольких лет Фрейд приписывал многие из своих физических недомоганий визиту в Америку. Он пошел в этом настолько далеко, что жаловался Джонсу, будто после поездки в США у него даже ухудшился почерк.

Еще один известный биограф Фрейда – Фриц Виттельс – полагает, что эта мотивировка выступала лишь средством психологической защиты. По его мнению, на самом деле основатель психоанализа предвидел приближение «фрейдомании» (Freud-crazy), в результате которой его учение будет воспринято так, что кроме имени и самых примитивных положений из труда всей его жизни почти ничего не останется. Фрейда неоднократно и настойчиво приглашали вновь посетить Америку, когда он уже достиг мировой славы. Но он всякий раз отказывался. По этому поводу Виттельс пишет: «Я полагаю, что Фрейд опасается крупного недоразумения: он слишком честен, чтобы принять на себя гигантскую волну похвал из уст людей, которые его не поняли».

В ту пору Фрейд еще не мог предвидеть, что в результате социальных катаклизмов нашей эпохи центр психоанализа переместится из Европы в Новый Свет. Вспоминая о своей поездке, он однажды сказал: «Америка – это одно сплошное недоразумение, грандиозное, но все же недоразумение!»

Последующие годы характеризовались противоречивыми тенденциями. Консолидации психоаналитического сообщества сопутствовали начавшиеся распри, приведшие к отходу от психоанализа некоторых недавних сподвижников Фрейда. В 1911 г. последовал разрыв с А. Адлером, который Фрейд очень болезненно переживал. Вскоре ряды психоаналитического движения покинул Юнг. Теоретические расхождения и впоследствии порождали постоянные противоречия в стане психоаналитиков.

Фрейду и самому приходилось вносить коррективы в свою теорию. События первой мировой войны продемонстрировали ограниченность объяснительных принципов психоанализа. Военные, вернувшиеся из окопов, терзались совсем иными переживаниями, чем венские буржуа конца ХIХ века. Фиксация новых пациентов Фрейда на психических травмах, связанных с тем, что им пришлось заглянуть в глаза смерти, послужила основание версии об особом влечении, не менее сильном, чем сексуальное, – влечении к смерти. Это влечение Фрейд обозначил древнегреческим понятием Танатос как антипод Эросу – силе любви.

В 1926 г. Фрейд встретил свой семидесятилетний юбилей. Официальная Вена проигнорировала торжество, что однако было скрашено приветствиями А.Эйнштейна, Р.Роллана, С.Цвейга и многих других деятелей науки и культуры.

После прихода к власти нацистов в Германии в 1933 г. началось свертывание психоаналитического движения в Европе. Во время печально известного книжного аутодафе в Берлине труды Фрейда как «еврейская порнография» были подвергнуты публичному сожжению «во имя благородства человечества». Получив известие об этом, он горько пошутил о прогрессе человечества: «В прежние времена они сожгли бы меня, а теперь сжигают лишь мои книги». Впрочем, там, где жгут книги, как правило кончают тем, что сжигают людей. Именно такая судьба постигла впоследствии сестер Фрейда.

В первый же день после присоединения австрии к нацистской Германии Фрейд был заключен под домашний арест, его квартира подвергнута обыску, а дочь Анна вызвана на допрос в гестапо. Казалось, судьба ученого предрешена. Однако стараниями влиятельных последователей после уплаты выкупа в 100 000 австрийских шиллингов Фрейду вместе с женой и дочерью Анной было разрешено покинуть Австрию. Семья обосновалась в Лондоне, где несмотря на прогрессировавшую болезнь, Фрейд продолжал напряженно работать, встречался с деятелями науки и искусства, в частности с Сальвадором Дали. Однако мучения становились нестерпимыми.

Зигмунд Фрейд ушел из жизни 23 сентября 1939 г… Просто сказать «умер» было бы, наверное, неправильно, ибо это был осознанный уход, фактически – самоубийство. Танатос возобладал над Эросом.

Долгие годы основатель психоанализа страдал тяжелой болезнью, возникшей вследствие пагубной привычки – курения, – от которой он не находил сил отказаться. Фрейд пристрастился к курению еще в детстве, в шести– или семилетнем возрасте, а в зрелые годы выкуривал ежедневно по два десятка сигар, не находя в этом ничего дурного. Более того, в полном соответствии с открытым им механизмом психологической защиты, он даже стремился рационализировать свою пагубную страсть. Своему племяннику он говорил: «Мой мальчик, курение – одна из самых больших и самых дешевых радостей жизни. Если ты в будущем решишь не курить, мне будет тебя искренне жаль». Правда, если следовать логике психоанализа, пристрастие к курению представляет собой форму оральной навязчивости. Возможно, смутное осознание этого факта самим Фрейдом привело к тому, что в разработке своей периодизации психосексуального развития он довольно мало внимания уделил именно оральной фазе, а на мягкую иронию коллег, усматривавших в любимых им длинных и толстых сигарах фаллический символ, безапелляционно отрезал: «Иногда сигара – это просто сигара».

В 1923 г. у него во рту появилась опухоль, вызванная курением. Неутешительный диагноз – рак – Фрейд воспринял стоически. Началась многолетняя борьба с болезнью, изнурительная череда хирургических операций (всего Фрейд перенес их тридцать девять).

В 1929 г. верная последовательница Фрейда Мария Бонапарт рекомендовала ему терапевта Макса Шура, который с этого времени стал его личным врачом и находился при нем практически неотлучно. Опыт общения со своим именитым пациентом и историю его болезни Шур описал в биографической книге «Зигмунд Фрейд. Жизнь и смерть», ставшей важным источником по истории заключительного этапа развития классического психоанализа и биографии его создателя.

Чтобы облегчить страдания больного, Шур прибег к сильному обезболивающему – морфию, к которому Фрейд быстро пристрастился и уже не мог без него обходиться – то ли из-за постоянных мучительных болей, то ли из-за усиливающейся наркотической зависимости. У него ухудшилась артикуляция, боль терзала его неотступно. Однако, по рассказам очевидцев, Фрейд постоянно улыбался. Верные фрейдисты расценивают это как свидетельство железной воли. Далеко не столь восторженный биограф Ричард Осборн лаконично заключает: «Это была наркомания».

Фрейд взял с Шура обещание: когда положение станет совсем безнадежным, а страдания нестерпимыми, тот доступными ему средствами положит этому конец. В конце сентября 1939 г. Фрейд объявил своему личному врачу, что такой день настал. Скрепя сердце, Шур ввел пациенту запредельную дозу морфия. Фрейд погрузился в наркотический сон, из которого уже не вышел. Три дня спустя состоялись похороны. С надгробными речами выступили Эрнст Джонс и Стефан Цвейг, отметившие исключительную роль Фрейда в истории мировой науки и культуры.

После смерти отец-основатель был фактически канонизирован психоаналитиками, а его отлакированная Джонсом биография превратилась в своего рода житие. Эту несколько кощунственную параллель можно и продолжить. Полное собрание сочинений Фрейда выступило догматом универсального учения, не подлежащим ни критике, ни сомнению. Теория Фрейда была объявлена его последователями безупречной и совершенной. Тем самым, однако, они невольно загнали себя в ловушку: вся их практическая деятельность и теоретические изыскания оказались ограничены строгим каноном, отступления от которого приравнивались к ереси. Наверное, поэтому собственные труды психоаналитиков традиционной ориентации в основном вторичны и далеко не столь популярны, как классические работы Фрейда. Тут невольно вспоминается историческая аналогия: предводитель арабских завоевателей мотивировал свой приказ сжечь богатейшее книжное собрание Александрийской библиотеки такими словами: «Если эти книги соответствуют Корану – они излишни, если противоречат – они вредны».

Парадокс, однако, состоит в том, что на протяжении четырех десятилетий, которые Фрейд посвятил развитию своего учения, психоанализ вовсе не представлял собою раз и навсегда застывший монолит, а претерпевал весьма динамичные перемены. В ранних трудах Фрейда – «Психопатология обыденной жизни», а также «Толкование сновидений» (которое автор считал своей лучшей психоаналитической работой) – еще и речи нет о таких конструкциях, как, например, Эдипов комплекс, без которого фрейдистское учение невозможно представить. Трехступенчатая структура психики была обозначена Фрейдом в работе «Я и Оно», которая увидела свет лишь в 1921 г. К позднейшим новациям Фрейда относится и противопоставление деструктивного Танатоса жизнелюбивому Эросу. Все эти перемены происходили под влиянием клинической практики, в немалой степени – личного жизненного опыта самого Фрейда, а также, безусловно, под влиянием объективных перемен в общественной жизни и умонастроении людей. Сытый венский буржуа рубежа веков, ветеран мировой войны и эмигрант, спасающийся от нацистского террора, терзались совсем разными комплексами, и это не могло не сказаться как на клинической практике, так и на теоретических постулатах психоанализа.

А теперь представим себе, как мог бы преобразиться психоанализ, если бы его основатель прожил еще лет тридцать и увидел Нюрнбергский процесс, Хиросиму, Берлинскую стену, Пражскую весну. Как отнесся бы он к психоделическим изысканиям Тимоти Лири, к экспансии восточного оккультизма и сексуальной революции детей-цветов? Разумеется, верные последователи Фрейда все эти события и явления старались истолковать, исходя из классических постулатов. Однако не приходится сомневаться, что сам классик, проживи он подольше, нашел бы более интересные объяснения.

За годы, прошедшие после кончины Фрейда, мир неузнаваемо изменился. Эти перемены, происходившие и грядущие, похоже, ощущал и сам патриарх психоанализа. В Библиотеке Конгресса США – в спецхране, как сказали бы у нас, – ждут исследователей неопубликованные записки и письма Фрейда, доступ к которым по настоянию родственников закрыт до следующего столетия. Чем вызвана такая секретность? Не тем ли, что позднейшие размышления Фрейда, не успевшие оформиться в печатные труды, содержат переоценку «незыблемых» постулатов?

В.М. Бехтерев

(1857–1927)

«Большая советская энциклопедия», пытаясь определить профессиональную принадлежность выдающегося русского ученого, была вынуждена выстроить длинную дефиницию: невропатолог, психиатр, психолог, физиолог и морфолог. То есть в том числе и психолог. Впрочем, там же, в БСЭ, читаем: «В центре научных интересов Бехтерева стояла проблема человека. Решение ее он видел в создании широкого учения о личности, которое было бы основой воспитания человека и преодоления аномалий в его поведении».

По сути дела, все высказывания Бехтерева глубоко психологичны, и его по праву следует назвать одним из первых и наиболее выдающихся психологов России. Не будем забывать, что именно им была основана первая русская психологическая лаборатория. И это – достойный повод для более пристального внимания к его психологическим воззрениям, жизненному пути и научной деятельности. Тем более что отдельные моменты его жизни и творчества по сей день вызывают неоднозначные суждения и противоречивые домыслы.

Характерно, что в «Истории современной психологии» – учебнике для американских университетов, принадлежащим перу Д.П. и С.Э. Шульц, который издан и в переводе на русский язык, – упоминаются имена всего двух российских ученых – И.П. Павлова и В.М. Бехтерева (вероятно, с американской точки зрения, этим вклад России в современную психологию и исчерпывается). Оба удостоены этой чести как предтечи бихевиоризма, не более того.

В этом учебнике лаконичная биографическая справка о Бехтереве указывает, что в 1927 г. он, осмотрев И.В. Сталина, поставил тому диагноз «паранойя», за что и поплатился жизнью. «Существует мнение, что Бехтерев был отравлен по приказу Сталина в отместку за страшный диагноз». Эта крайне малодостоверная версия последние годы активно муссируется в различных изданиях.

В результате у психолога, который пытается составить представление о мировой науке по современным реферативным источникам вроде названного учебника, может сложиться одностороннее, спорное и ограниченное мнение о Бехтереве как о предшественнике бихевиоризма, оппоненте Павлова, крупном психиатре и жертве сталинизма. Иными словами, колоритная, но перевернутая страница в истории науки. Однако вглядимся в эту страницу повнимательнее.

К психологии Бехтерев пришел от неврологии и психиатрии, которыми занимался (после окончания Медико-хирургической академии в Петербурге и заграничной стажировки в клиниках Германии, Австрии и Франции) в Казанском университете. Здесь в 1885 г. он организовал так называемую психофизиологическую лабораторию. Это было первое в России психологическое научно-исследовательское учреждение.

При организации лаборатории Бехтерев опирался, в частности, на опыт В. Вундта, с которым познакомился в зарубежной командировке. Однако собственный подход Бехтерева отличался принципиальной новизной.

Для Вундта предметом психологии выступало сознание, а его материальному субстрату – мозгу – внимания не уделялось. Изучение сознания велось субъективно, методом интроспекции – изощренного самонаблюдения специально натренированных экспертов.

Бехтерев, говоря о природе психических процессов, указывал: «Было бы совершенно бесплодно еще раз обращаться в этом процессе к методу самонаблюдения. Только экспериментальным путем можно достичь возможно точного и обстоятельного решения вопроса». Преобладание объективных методов исследования в психологии уже тогда, на ранних этапах творчества Бехтерева качественно отличало его позицию от вундтовской.

Для проведения экспериментов, кроме стандартного лабораторного оборудования, использовались приборы, сконструированные самими сотрудниками лаборатории: большая схематическая модель проводящих путей головного и спинного мозга, выполненная на основе исследований в области анатомии центральной нервной системы (в том числе исследований Бехтерева); пневмограф – аппарат для записи дыхательных движений; рефлексограф – прибор для записи коленных рефлексов; рефлексометр – аппарат для измерения силы коленного рефлекса. Практически все эти приборы и аппараты предложены и сконструированы Бехтеревым.

За относительно небольшой период существования лаборатории ее сотрудники провели и опубликовали около 30 исследований. Собственно психологические разработки занимали небольшую часть их общего объема: исследование М.К. Валицкой, содержащее данные психометрического изучения больных, страдающих нервными расстройствами; работа Е.А. Геника и Б.И. Воротынского, посвященная психометрическому обследованию людей, находящихся в состоянии гипноза; исследование П.А. Астанкова и М.М. Грана, представляющее результаты измерения скорости психических процессов у испытуемых в разное время дня.

Таким образом, все эти исследования относились к области психометрики и были выполнены на клиническом материале. Их значение чрезвычайно велико: это были, по сути, первые исследования, в которых оформлялись общие принципы организации психологического эксперимента.

Материалистическая позиция Бехтерева отчетливо проявилась в его выступлении на III международном психологическом конгрессе в Мюнхене (1896), где он заявил: «В конце ХIХ века среди ученых мира еще раздаются голоса, которые снова хотят отбросить психолога в область схоластики и догматики». Ученый подчеркивал также свою приверженность взглядам на развитие психики, ранее высказанным И.М. Сеченовым: «Наш прославленный физиолог Сеченов, первым изучивший в 60-х годах задерживающие центры в мозгу, на вопрос о том, кто должен разрабатывать психологию, дал в результате продолжительной работы ответ – физиологи. На того, кто, не проведя серьезных исследований в качестве физиолога и психиатра, назовет себя в будущем психологом, серьезные люди будут смотреть как на человека, который считает себя архитектором, но не учился в технической школе или в строительной академии. Это мое твердое убеждение».

С позиций сегодняшнего дня совершенно очевидно, что такое убеждение легко довести до абсурда и вульгарно-механистического материализма. По сути дела, рефлексологические изыскания бехтерева отчасти тяготели к этой крайности.

Однако сегодня многие психологи, брезгливо морщась при одном упоминании о материализме, склонны впадать в противоположную крайность. А ведь методологическая позиция Бехтерева – это один из краеугольных камней современной психологии. Невозможно проникнуть в дущевный мир человека, игнорируя открытия Дельгадо и Кеннона, Пенфилда и Лурии (кстати, на Пенфилда ссылается столь любимый многими Эрик Берн, Дельгадо цитирует Абрахам Маслоу, и т. д. и т. п.).

Из наследия Бехтерева мы сегодня можем извлечь и еще один важный урок. Не секрет, что в обывательском сознании психология напрямую ассоциируется с диагностикой кармы, коррекцией биополя, ясновидением и снятием порчи. Все это не ново как в истории науки, так и в истории нашей многострадальной страны. Любая переломная эпоха характеризуется повышенным интересом к мистицизму и оккультному вздору.

Похожая картина наблюдалась в России и сто лет назад. В начале ХХ века при Военно-медицинской академии в Петербурге было создано общество любителей «психизма» для занятий спиритизмом, телепатией и другими мистическими течениями. В его работу пытались вовлечь и Бехтерева. Он дал согласие при условии, что будет разработан устав, определяющий научный характер деятельности общества. При этом предложил назвать его «Российским обществом нормальной и патологической физиологии».

Вскоре Бехтерев стал председателем общества. Главной его целью было изучение еще не получивших объяснения психических процессов. Ученый считал недопустимым отвергать непонятные пока проявления психической деятельности, внимательно следил за тем, чтобы за научный факт не выдавалась досужая выдумка, плод болезненной фантазии или ловкое трюкачество.

Особое внимание Бехтерева привлекла проблема телепатического внушения. Многочисленные опыты дали ученому основание заключить: «Все попытки доказать передачу мыслей на значительном расстоянии рушатся тотчас же, как только их подвергают экспериментальной проверке, и в настоящее время не может быть приведено в сущности ни одного строго проверенного факта, который говорил бы в пользу реального существования телепатической передачи психических состояний. Поэтому, не отрицая в принципе дальнейшей разработки вышеуказанного вопроса, мы должны признать, что предполагаемая некоторыми подобная передача мыслей на расстоянии при настоящем состоянии наших знаний является совершенно недоказанной».

Перед нами поучительный пример объективности и подлинного научного мужества перед лицом обывательских суеверий. Ведь нам и сегодня приходится постоянно напоминать себе, что психологи и создатели сериала «Пси-фактор» работают в разных плоскостях и преследуют разные цели. Тому, кто это не до конца осознал, лучше попытаться найти себя не в психологии, а в черно-белой магии.

В 1907–1912 гг. увидела свет «Объективная психология» Бехтерева. Она была переведена на немецкий, французский, английский языки и стала важной вехой в истории современной психологии, что отмечают и зарубежные исследователи (Флюгель, Р.Уотсон, Боринг и др.). Впоследствии Бехтерев выдвинул программу создания новой науки, названной им рефлексологией. На основе экспериментальных работ по изучению сочетательных, то есть вырабатываемых прижизненно двигательных рефлексов, совокупность которых была названа соотносительной деятельностью, Бехтерев сделал вывод о том, что именно эта деятельность должна стать объектом изучения как воплощение строго объективного подхода к психике.

В отличие от бихевиористов, Бехтерев не сводил предмет психологии к поведению, не игнорировал феномены сознания. Его подход страдал некоторым механицизмом, особенно в анализе социальных явлений, но включал и перспективные линии развития наук о человеке.

Сегодня нам доступны многочисленные труды В.М. Бехтерева по широкому кругу психологических проблем. Это не просто памятник научной мысли, а подлинный источник вдохновения для ищущих умов. Однажды сказано: «Прочитанная книга – твой капитал, твои мысли по поводу прочитанного – проценты с капитала». Наследие Бехтерева сулит нам огромные возможности такого обогащения.

А. Бине

(1857–1911)

В истории психологии известно немало примеров того, когда имя выдающегося ученого и мыслителя оказалось прочно связано с созданным им исследовательским или диагностическим методом, хотя этот метод был лишь одной из его конкретных разработок, служащей для уточнения какого-то аспекта его учения. Так, Ганс Айзенк преимущественно известен как автор популярных опросников, а его теория личности, которую и призваны были подтвердить данные опросников, столь широкого признания не получила. Генри Мюррей известен как создатель всемирно популярного ТАТа, но мало кто может похвастаться знанием той теории, которую данные этого теста призваны иллюстрировать. То же можно сказать про Леопольда Сонди, чей тест достаточно широко известен, а лежащая в его основе теория прочно забыта. Но первый и, пожалуй, самый известный пример такого рода – Альфред Бине. О шкале Бине-Симона знает сегодня любой третьекурсник психфака (в 1984 г. журнал Science отнес ее к 20 главным изобретениям ХХ столетия), но далеко не каждый профессор психологии знает хоть что-нибудь еще о ее создателе, разностороннем исследователе и мыслителе. Постараемся восполнить этот пробел. Тем более, что многое из наследия Бине и современному психологу может оказаться интересно и полезно.

Альфред Бине, единственный сын врача и художницы, родился 11 июля 1857 года в Ницце. Вскоре после его рождения родители расстались, и Альфред воспитывался одной матерью, вместе с которой в возрасте 15 лет переселился в Париж. Здесь он поступил в престижный юридический колледж, окончание которого впоследствии позволило ему получить степень доктора юриспруденции и лицензию, дававшую право на адвокатскую практику. Однако Бине, будучи человеком весьма обеспеченным, отказался от открывавшихся перед ним перспектив и предпочел продолжить свое образование, вернее – самообразование, которому он с упоением предался в стенах Национальной библиотеки. На этом основании некоторые авторы биографических очерков о Бине называют его психологом-самоучкой. Впрочем, такое определение подходит почти любому пионеру экспериментальной психологии, ибо в конце XIX века психологическое образование как таковое практически не существовало.

Чтение трудов Джона Локка, Чарлза Дарвина, Александра Бэна, Джона Стюарта Милля возбудило у Бине живой интерес к психологическим проблемам. Интересно отметить, что Бине, владевший английским языком почти так же свободно, как родным французским, предпочитал английских авторов, а немецких, чьи труды прочесть в оригинале затруднялся, – практически игнорировал.