Сыграй, трубадуй, что-нибудь веселей,
чтоб трав не замедлился рост,
чтоб жизнь не была той дороги серей,
упёршейся в древний погост.
Чтоб в небо взлетала на зависть орлам,
забыв про любимых и дом,
чтоб душу она, как рубашку, рвала
в каком-то запале хмельном.
Когда уже всё, когда близится край,
когда замахнулись мечом…
Сыграй, музыкант, напоследок сыграй,
пусть музыка та ни о чём.
Из ранних стихов. Наша жизнь далека от схемы
* * *
Пробежит проныра-ветер,
предвещая снова грозы.
Проплывёт по дюнам вечер
и застынет тёплой бронзой.
И закроет солнце туча,
гневом летних молний пыша…
У меня такая участь —
прочитать, что небо пишет.
У него душа не злая,
дождик мучит одинокость.
Он на землю посылает
свою искреннюю мокрость.
Эти тоненькие струи
говорят о чём-то важном…
Знаю я, что расшифрую
эту клинопись однажды.
ДОРОЖНИКИ
Я работаю и не ною – так велела моя душа.
И покряхтывает от зноя повидавший виды большак.
Самосвалы ссыпают гравий, оглашенно мотор ревёт…
Не укладывается в график запланированный ремонт.
Перебои в поставках часто – они были до нас давно,
и мы кроем вовсю начальство, хоть виной всему не оно.
Кроем дружно мы всю систему, и теперь понимаю я:
наша жизнь далека от схемы планомерного бытия.
Я по фене ещё не ботал, да вот ботаю в унисон.
И от этой тупой работы, как мешки, мы валимся в сон.
Над бытовкой блажит синица, разлетаются облака,
и асфальт почему-то снится, непросохший ещё слегка.
* * *
Отравлен ты смертельной из отрав —
тебя купили власти с потрохами…
А где-то есть страна дремучих трав
и есть цветы, что росы отряхали.
В том паутинном, лешачьем лесу,
где у ручья серебряные струи,
ты трогал говорливую листву,
осваивая азбуку лесную.
Ты постигал неведомый язык,
что состоит лишь из одних шипящих,
и был понятен каждый птичий крик
и треск деревьев в непролазных чащах.
Забыл ли ты тот сумрак голубой,