* * *
Четвёртый месяц, четвёртый месяц
скучаем мы без осин и липок.
Четвёртый месяц подошвы месят
суглинок – он, как замазка, липок,
Как знамя, ветер над степью реет.
Мы вспоминаем гораздо реже
про откровенья друзей-деревьев,
про шелест трав и калитки скрежет.
Взвод засыпает. Спокойны лица,
а завтра – стрельбы и марши снова.
Пусть душной ночью опять приснится
целебный сумрак лесов сосновых.
Письмо домой
Я понял: мы повзрослели ровно на эту степь,
на вьюжный ее порядок и майский ее бедлам,
на этот тяжелый ветер,
что бьет сильней, чем кастет,
на эти луны ладони, что гладят нас по ночам.
Песок проникает всюду, как марганцовка бур.
Его обнимает вечность —
серей, чем расплав свинца.
И времени не хватает посетовать на судьбу.
Спасибо, что было трудно.
Мы выдержим. До конца.
* * *
Я от зноя звенящего слеп,
от безводья, как дерево, чах.
Как в духовке поджаренный хлеб,
под ногами хрустел солончак.
Солнца свет краски яркие стёр:
видел я только облачный дым,
да немыслимый желтый простор,
охраняемым ветром одним.
Я ложился, безмерно устав,
к саксаулу, что медленно сох,
и учился терпенью у трав,
пробивающих ржавый песок.
То терпенье я долго копил,
чтоб пройти буераки и рвы —
ведь у всех нас немеряно сил,
как у той безымянной травы.
Запевала
Меня ничуть не забавляло —
я интервал держал в строю, —
когда наш ротный запевала
работу начинал свою.
Рязанский парень здоровенный,
во цвете сил, во цвете лет,
он гаркал так проникновенно,