Император Александр I. Политика, дипломатия

Австрия и Пруссия, видя отпор со стороны Англии, успокоились; одна Россия считала нужным, чтобы Европа высказалась насчет события и этим дала нравственную опору умеренно-либеральной партии в Испании против революционеров и солдат. Фердинанд VII, по обычаю, известил все дворы о перемене, происшедшей в форме испанского правительства. Приверженцам этой перемены в Испании очень важно было знать мнение о ней могущественнейшего из государей Европы, они надеялись получить опору в одобрении русского императора. Зеа Бермудес, испанский посланник в Петербурге, знал, что здесь недовольны и крайностями конституции 1812 года, и способом, как она вытребована у короля, и потому придумал средство вынудить у петербургского двора одобрение конституции, показав ему, что иначе он впадет в противоречие. К королевскому письму Зеа присоединил ноту, в которой изъявлял желание узнать взгляд императора на событие, совершившееся в Испании, причем делал намек, что в 1812 году, при заключении союза между Россией и восставшей против Наполеона Испанией, император прямо одобрил конституцию, составленную кортесами в Кадиксе, – ту самую конституцию, которая теперь восстановлена в Мадриде.

Зеа получил ответ, что император с глубоким прискорбием узнал о происшедшем в Мадриде; если даже в этом происшествии видеть только плачевные следствия ошибок, которые с 1813 года предсказывали катастрофу на полуострове, то и тогда нельзя оправдать покушение, которое предает отечество на жертву случайностям насильственного кризиса. Будущее Испании представляется снова в мрачном виде; в целой Европе возбуждены справедливые опасения; но чем важнее обстоятельства, чем более возможно то, что они будут гибельны для общего спокойствия, тем менее права у государств, поручившихся за общее спокойствие, высказывать отдельно и поспешно свое окончательное суждение. Без сомнения, вся Европа единогласно будет говорить с испанским правительством языком правды, языком откровенной дружбы. Свергая чуждое иго, наложенное французской революцией, Испания приобрела вечное право на уважение и благодарность всех держав европейских. Россия выразила ей эти чувства в союзном договоре 1812 года, продолжала оказывать ей сочувствие и после всеобщего замирения. Император не раз высказывал желание, чтобы власть королевская утвердилась и в Старом и в Новом Свете с помощью прочных учреждений, особенно прочных правильностью способа их установления. Исходя от трона, учреждения получают характер охранительный; исходя из среды мятежа, они порождают хаос: опыт всех времен это доказывает. Испанскому правительству принадлежит судить, могут ли учреждения, данные насильственным, революционным образом, осуществить благодеяния, которых Испания и Америка ожидали от мудрости короля и от патриотизма его советников. Пути, которые Испания изберет для достижения этой цели; средства, которыми она постарается уничтожить впечатление, произведенное в Европе мартовскими событиями, определят характер отношений императора к мадридскому кабинету.

Объявляя об этом сообщении дворам венскому, лондонскому, берлинскому, парижскому, с. – петербургский кабинет высказался против солдатской революции, произведенной в Мадриде, которая навряд может держаться. Кортесы могли бы еще ее умерить, но для этого они должны быть поддержаны нравственно великими союзными державами. Представители этих держав в Париже должны сообща объявить испанскому уполномоченному, что их дворы с прискорбием узнали о мартовской революции и что на кортесах лежит обязанность смыть это пятно с Испании: устанавливая благоразумно-либеральное правление, они должны в то же время издать новые строгие законы против восстаний и бунтов; только в таком случае союзные державы могут сохранить с Испанией дружественные сношения, основанные на доверенности. Но лондонский кабинет снова восстал против вмешательства; кабинет парижский предложил другую форму нравственного вмешательства: он объявил, что вмешательство прямое и открытое раздражит испанских патриотов, и потому предложил отправить к представителям пяти великих держав в Мадриде одинаковые инструкции; когда все посланники вследствие этого заговорят одним языком с испанским правительством, то это должно произвести сильное впечатление на испанцев и удержать их от крайностей. В случае если король не будет более находиться в безопасности или если опасность будет угрожать соседним державам, то пять посольств выскажут формальное неодобрение такому порядку вещей, могут даже оставить Мадрид, и тогда державы будут совещаться, что делать. Но лондонский кабинет отверг и это средство, потому что если допустить подобное вмешательство в чужие дела, то надобно допустить его и в свои; впрочем, лондонский кабинет допускал возможность вмешательства в двух случаях: 1. Если Испания нападет на Португалию и лиссабонский кабинет на основании договора потребует помощи у Англии; 2. Если жизнь Фердинанда VII будет действительно в опасности.

В то время, когда происходили эти сношения по делам испанским, Италия уже горела революционным пожаром. Как в Испании, так и здесь тайные общества взрыли вулканическую почву; самое многочисленное и влиятельное из них носило название карбонари, которые делились на пять степеней: ученики, магистры, великие магистры, просветленные и высокопросветленные; во главе их находился патриарх. Карбонари для своих целей разделили Италию на одиннадцать областей, в которых главные города были: Рим, Неаполь, Козенца, Матера, Флоренция, Болонья, Генуя, Венеция, Милан, Турин и Анкона. Правление состояло из пяти сенаторов, находившихся в Риме; в других главных городах находился трибунал из семи трибунов; в городах менее значительных, находившихся в округах главных городов, – трибуналы из пяти трибунов; последние сносились с трибуналами главных городов, а те – с сенаторами. Сенаторы избирались трибунами главных городов; последние назначались сенаторами; трибуны менее значительных городов – трибунами городов главных. Обязанность трибунов была направлять дух низших членов общества, которые не должны знать высших властей. Цель общества – восстановление независимости Италии.

Кроме карбонари были еще другие тайные общества: гвельфы, имевшие целью итальянскую независимость и введение конституционного образа правления; консисториалы, имевшие целью освобождение Италии от немцев и разделение ее потом на три равные части: между папой, Сардинией и Моденой. Менее значительные общества были: общество со знаком смерти, члены которого были обязаны истреблять всякого, кто покусится на итальянскую корону; реформированные иллюминаты, хотевшие соединения Италии под одну власть; адельфы – в Пьемонте, действовавшие в пользу принца Кариньянского, которому приписывались либеральные стремления.

Революционное движение обнаружилось не там, где так сильно было неудовольствие на чужеземное иго, не в итальянских областях, принадлежавших Австрии; не там, где так сильно тяготились злоупотреблениями клерикального управления и где находился карбонарский сенат, не в Риме: восстание вспыхнуло в Неаполе, где меньше всего могло быть неудовольствия на правительственный гнет, ибо король Фердинанд благодаря, как мы видели, внушениям императора Александра правил очень кротко, и страна процветала относительно материального благосостояния. Явление понятное: трудно найти другую страну, где народ был бы так слаб, так младенчески мягок, как в бывшем королевстве Обеих Сицилий. Кто не завоевывал его! Во время борьбы Испании с Францией Неаполь переходил от одной державы к другой, как мяч в руках играющих им детей; так же легко перешел он потом от Австрии опять к Испании, так же легко был захвачен Французской республикой и так же легко был отнят у нее; необыкновенно быстро вспыхивает здесь революция, с такой же быстротой и потухает; народ обнаруживает полное нравственное бессилие пред всякой силой; слабый ребенок или разбитый параличом старик – с кем его сравнить? – недоумевает историк.

2 июля 1820 года кавалерийский офицер Морелли и священник Миникини, оба из общества карбонари, вышли из города Нолы с эскадроном и отрядом национальной гвардии при криках: «Бог, король и конституция!» Они направлялись к Авеллино, главному городу провинции, и были встречены здесь такими же криками; из Неаполя пришел к ним целый полк под начальством генерала Пепе – также карбонари, которому и передано было главное начальство. Войска, высланные против Пепе правительством, обнаруживали явное сочувствие к восставшим; революция распространялась по провинциям самым отдаленным; даже в Неаполе правительство потеряло всякую способность к действию – и тем сильнее действовали карбонари. В ночь с 5 на 6-е июля пять человек карбонари явились во дворце и от имени войска, граждан и тайных обществ потребовали конституции, давая королю только два часа сроку. Король согласился, но какая же будет конституция? С начала года глаза всех были обращены на Испанию, где революция торжествовала; там провозгласили конституцию 1812 года; должно быть, хорошая конституция, и в Неаполе провозглашают испанскую конституцию 1812 года. Говорят, когда стали осведомляться, что это за конституция 1812 года, то ни одного экземпляра ее не могли найти в Неаполе.

«Одна из самых странных революций! – писал английский резидент из Неаполя. – Королевство в высшей степени цветущее и счастливое, находившееся под самым кротким правлением, вовсе не отягченное податями, падает пред шайкой инсургентов, которую полбатальона хороших солдат уничтожили бы в минуту! Такова сила дурного примера и слова, не понимаемого половиной тех, которые его употребляют. Каждый офицер теперь хочет быть Квирогою, и слово «конституция» производит на всех чародейственное влияние. Мы не должны себя обманывать: дело не в конституции, а в торжестве якобинства, то есть войны бедности против собственности; низшие классы выучились сознавать свою силу. Такого отеческого и либерального правления никогда еще не было в этой стране. С большей строгостью и с большим недоверием можно было бы достигнуть других результатов; но судьба хотела, чтоб крайность либерализма повела здесь совершенно к такому же концу, к какому в Испании повела крайность почти противоположного направления. Тайные общества и неслыханная измена войска, хорошо одетого, получающего хорошее жалованье, ни в чем не нуждающегося, низвергли правительство, популярное в большей части народа, о котором будут долго и сильно жалеть; и надобно заметить, что эти тайные общества обязаны своим существованием самому правительству, низвержению которого они так много теперь содействовали. Они были изобретены и поощряемы, как машина, способная подкопать могущество французов, владевших тогда страной».

Как бы то ни было, неаполитанская революция должна была встревожить европейские кабинеты гораздо сильнее, чем испанская. Последняя объяснялась ошибками правительства и могла оказать вредное влияние на одну Францию; но королевство Обеих Сицилий не было отделено от других государств чем-нибудь вроде Пиренеев; революционный пожар мог быстро обхватить всю Италию благодаря карбонари, а на севере Италии – австрийские владения. Сама Англия, настаивая на невмешательстве, исключала, однако, тот случай, когда внутренние волнения в одной стране будут грозить опасностью соседним державам. Австрия немедленно усилила свои войска в Ломбардо-Венецианском королевстве, и в то же время император Франц пригласил русского императора и короля Прусского на свидание в Пест для совещания о мерах против революции. Меттерних переслал кабинетам с. – петербургскому, берлинскому, лондонскому и парижскому план действия: австрийская армия двинется на Неаполь для потушения революции; пять великих держав не будут признавать ни одного акта правительства, созданного революцией, не будут принимать от него никаких объяснений; их посланники в Вене составят постоянную конференцию с австрийским министром иностранных дел, для того чтобы объединить виды пяти дворов и употреблять один язык. В другом мемуаре, адресованном к дворам итальянским, австрийский кабинет, выставляя себя естественным покровителем полуострова, объявлял, что приложит попечение о средствах восстановить на нем порядок, и отстранял мысль, что можно предотвратить новые волнения уступками конституционным идеям, причем ясно высказывалось намерение восстановить и в Неаполе старый порядок вещей.

Так хотела действовать Австрия в виду ближайшей опасности, действовать твердо во имя известного начала, не позволять себе никакой сделки с началом противоположным. Но что скажут другие державы? Разумеется, Пруссия будет согласна на такой образ действия; но конституционные державы, Франция и Англия, согласятся ли действовать для поддержания старого порядка вещей в Италии; а главное – согласится ли на это русский император, сильно высказавшийся против революции, но не отрекшийся от своего прежнего либерального взгляда? Франция, основываясь на ахенских решениях, потребовала конгресса и пригласила другие дворы объявить предварительно, что они уважают независимость и права государств, но не могут причислить к этим правам право ниспровергать учреждения страны посредством восстания войска; что они не могут признать конституции королевства Обеих Сицилий законной, пока король и народ, освобожденные от ига партий, свободно дадут себе законы, по их мнению, лучшие, и если для этого освобождения короля и народа необходимо употребить силу, то австрийские войска двинутся к Неаполю и будут в случае надобности поддержаны войсками всех союзников с согласия государей итальянских. Если Франция требовала конгресса, то понятно, что Австрия должна была ждать такого же требования и от России, ибо конгресс был любимой формой русского государя для решения европейских дел.

Император Александр отклонил съезд в Песте и потребовал другого места свидания, потребовал конгресса именно в Троппау, без согласия которого австрийская армия не могла перейти границы неаполитанских владений; притом император Александр не требовал полного восстановления старого порядка вещей в Неаполе, как хотелось Австрии, но установления нового порядка на законных основаниях, как хотелось Франции. В письме к австрийскому императору Александр указывал, что еще по поводу испанской революции он предлагал общее совещание о мерах для сдержания дальнейших революционных движений; но тогда его предложение не было принято, а теперь он видит с удовольствием, что державы возвращаются к предложенному им средству.

Австрии очень не нравился конгресс: протянется время в совещаниях, тогда как пожар надобно тушить как можно скорее; надобно будет подчиниться решениям конгресса, а нет надежды, чтобы конгресс согласился на полное восстановление старого порядка в Неаполе; ясно, что Россия и, Франция будут заодно против этого. Меттерних отправил австрийского посланника при петербургском дворе Лебцельтерна в Варшаву, где тогда находился император Александр, уговаривать последнего согласиться на немедленное движение австрийских войск к Неаполю. Лебцельтерн представлял против конгресса, что Англия, вероятно, откажется в нем участвовать, но получил ответ, что делать нечего, можно обойтись и без содействия Англии в вопросе чисто континентальном.

Англия действительно была против конгресса, и основания этому лорд Касльри высказал в длинном письме к английскому уполномоченному при венском дворе лорду Стюарту (Stewart): «Если бы опасность произошла от нарушения наших договоров, то чрезвычайное собрание государей и министров их было бы лучшим средством для поправления дела; но когда опасность проистекает от внутренних волнений в независимых государствах, в таком случае политичность подобного шага подлежит сомнению: вспомним, как вредны были в начале войны с революционной Францией конференции в Пильнице и манифест герцога Брауншвейгского; какое раздражение произвел он во Франции. Впрочем, я надеюсь, что русский император не выведет троппауского свидания из тех благоразумных границ, которые предложены союзником его, императором Австрийским; что министерские конференции здесь могут быть рассматриваемы только как дополнение к нашим другим мерам конфиденциального объяснения и что все будет постановлено относительно только частного случая, без общих провозглашений. Рассуждения об отвлеченных принципах не имеют никакого действия в настоящее время. Принять предложение Австрии относительно плана действий против Неаполя – значит со стороны пяти держав составить союз, враждебный существующему на факте неаполитанскому правительству. Британское правительство не может вступить в такой союз по следующим причинам: 1) Союз заставит его принять на себя такие обязательства, которых оно не может оправдать перед парламентом. 2) Союз может каждую минуту привести британское правительство к необходимости употребить силу: ибо ясно, что существующее на факте неаполитанское правительство может, по обыкновенным международным законам, без всяких дальнейших объяснений наложить секвестр на британскую собственность в Неаполе и закрыть свои гавани для британских торговых кораблей, причем продолжительность Союза будет зависеть от общего решения всех держав, его составляющих. 3) Союз противоречит нейтралитету, который британское правительство объявило посредством своего посланника в Неаполе в видах безопасности королевской фамилии. 4) Союз наложит на британское правительство нравственную и парламентскую ответственность за все его последствия, ответственность за действия Австрии, которая двинет свои войска в неаполитанские владения, – действия, которые британское правительство не имеет возможности контролировать в подробностях, а только такой контроль мог бы оправдать принятие на себя подобной ответственности. 5) Прежде чем Австрия получит право действовать против Неаполя, все меры должны быть постановлены с общего согласия; таким образом, австрийский главнокомандующий должен действовать по указанию Совета союзных министров, пребывающих в Главной Квартире, что неудобоисполнимо и неприлично. 6) Союз наверное не будет одобрен нашим парламентом; но и в противном случае каждое действие австрийской армии в Неаполитанском королевстве будет подлежать непосредственному ведению и суду британского парламента точно так, как если бы это было действие британского войска, британского главнокомандующего.

Изложивши все препятствия к Союзу, я постараюсь указать на более естественный ход дела. Неаполитанская революция хотя, собственно, не подходит под условия и предположения Союза, однако по своей важности, по своему нравственному влиянию на социальную и политическую систему Европы необходимо должна обратить на себя самое серьезное внимание союзников; они согласно смотрят на событие как заключающее в себе опасность и дурной пример, потому что произведено бунтующим войском и тайным обществом, цель которого – уничтожить все существующие в Италии правительства и создать из нее единое государство. Эта опасность, однако, касается в такой различной степени членов Союза, что каждый из них в отношении к ней должен принимать совершенно различные меры. Возьмем две державы, именно Великобританию и Австрию. Последняя держава может чувствовать, что ей никак нельзя медлить принятием непосредственных и действительных мер против опасности. Англия же понимает, что опасность для нее вовсе не такова, чтоб можно было оправдать ее вмешательство в неаполитанские дела согласно с учением о вооруженном вмешательстве во внутренние дела другой державы, – учением, которое до сих пор поддерживалось в британском парламенте. Если таково положение этих двух держав, то они никак не могут быть вместе в одном союзе, который имеет целью употребление силы и возлагает общую и равную ответственность. То же самое, более или менее, прилагается и ко всем другим союзным державам. Из этого естественно следует, что Австрия должна принять на себя исполнение предложенной меры; она может по предварительному и конфиденциальному сношению узнать образ мыслей своих союзников; удостовериться, что она не навлечет на себя их неодобрения; но она должна вести войну под своей собственной ответственностью, от своего имени, а не от, имени пяти держав. И прежде чем Австрия получит согласие или одобрение от союзников насчет своих действий, она должна удостоверить союзников, что предпринимает войну против Неаполя не в видах расширения своих владений, не с целью получить в Италии преобладание, несогласное с существующими договорами, – коротко сказать, что она не имеет никаких корыстных целей, но что ее планы ограничиваются самосохранением. Князь Меттерних, без сомнения, так и думает ограничить свои виды; но для внушения необходимой доверенности и ограждения себя от зависти других держав он должен высказаться точнее, чем как он это сделал в своем мемуаре. Если это будет сделано, то ни одна держава не сочтет себя вправе затруднить Австрию в ее действиях, необходимых для ее собственной безопасности.

Мы желаем, чтоб никто не мешал Австрии действовать как она хочет; но мы должны требовать и для самих себя такой же свободы действий. В интересах Австрии мы должны сохранять такое положение. Оно дает нам возможность в парламенте смотреть на ее меры и уважать их как действия независимого государства; а этого нам нельзя будет делать, если мы сами будем участвовать в деле. Австрия должна быть довольна, если назначенные конференции облегчат ей достижение ее целей; но она не должна посредством этих конференций вовлекать другие державы в совершенную общность интересов и ответственности; результатом последнего будет то, что она свяжет собственную свободу действия».

Когда русский посланник высказал лорду Касльри взгляд своего государя на итальянское дело как на дело общее, которое поэтому нужно решить сообща, объявить Европе общую мысль и бороться со злом общими силами, то Касльри отвечал: «Нельзя не благоговеть пред императором, высказывающим подобные принципы, принципы консервативные, обеспечивающие безопасность всех государств. Но быть может, приложение их в настоящих обстоятельствах встретит важные возражения. Эти возражения могут быть встречены со стороны всех государств вообще и со стороны Англии в особенности. Все государства могут возразить против впечатления, какое произведет на мнение нашего века коллегия государей, располагающая жребием народов; ибо такова точка зрения, с какой смотрят на конгрессы недовольные всех стран и даже масса вообще. Что же касается до Англии в особенности, то ее нравственное положение препятствует ей даже принимать какое-либо участие в советах, назначаемых для обсуждения подобных вопросов, и ее содействие здесь может сделаться источником большого вреда, не принося ни малейшей пользы».

Таким образом, один из членов союза – Англия отказалась от участия в конгрессе, указывая как на главное препятствие к этому участию на свою парламентскую форму правления. Она не прислала своего уполномоченного в Троппау – ни лорда Касльри, ни герцога Веллингтона, которого желал император Александр: в Троппау приехал английский посланник при венском дворе лорд Стюарт (Stewart) под тем предлогом, что посланник должен быть там, где государь, при котором он аккредитован; ему запретили подписывать протоколы конгресса. Положение лорда Стюарта было очень затруднительно, и он не умел избежать непоследовательности в своем поведении: то являлся как простой зритель, то как представитель страны, участвующей в переговорах, спохватывался и в решительные минуты уезжал в Вену под предлогом свидания с молодой женой. Франция, как держава конституционная, сочла своей обязанностью подражать Англии: она также не послала особого уполномоченного на конгресс; но в Троппау приехали два французские дипломата – маркиз Караман, посланник при венском дворе, и граф Ла-Ферроннэ, посланник при дворе петербургском, – оба на том же основании, на каком явился и лорд Стюарт.

20 октября, в один и тот же день, приехали в Троппау императоры Русский и Австрийский; король Прусский по нездоровью мог приехать не ранее 5 ноября, но он прислал наследного принца; с императором Францем приехал князь Меттерних; с императором Александром – графы Каподистриа и Нессельроде; с прусской стороны явились старый канцлер князь Гарденберг и министр иностранных дел Бернсторф.

Конгресс открылся 23 октября под председательством Меттерниха. Председатель представил уполномоченным мемуар, в котором изложил виды своего двора. В этом мемуаре развивалась мысль, что каждое правительство имеет право вмешиваться по поводу политических изменений, происшедших в чужом государстве, если эти изменения грозят его интересам, грозят основам его существования. Выставлены были опасности, которыми неаполитанская революция грозит Австрии и всей Италии. Император Австрийский собрал силы, достаточные для действия против Неаполя, и надеется на нравственную поддержку союзников. Если по восстановлении законной власти нужно будет оставить оккупационную армию, то император Франц готов и на это; король Неаполитанский, получивши свободу, может устроить свое государство как ему угодно, соображаясь, впрочем, с секретной статьей договора, заключенного им с Австрией в июне 1815 года: в статье говорилось, что король Фердинанд не допустит в своем государстве никакой перемены, которая была бы противна древним монархическим учреждениям и принципам, принятым Австрией во внутреннем управлении своими итальянскими провинциями. Эта статья была тайной для дипломатов, и Меттерних объявил ее преждевременно. Разумеется, он не мог ждать возражений со стороны Пруссии, также и со стороны Англии, которой все равно, какие правительственные формы существуют на континенте, сходны они с ее формами или нет, лишь бы ее ближайшие интересы были охранены.