Император Александр I. Политика, дипломатия
Эта угроза давно была бы исполнена, если б только было можно. Но в Вене очень хорошо знали, что император Александр не войдет в отдельное соглашение с Наполеоном, разве только Австрия своею медленностию пристать к союзу принудит его к этому; но Австрия прежде всего не хотела повторения тильзитских отношений; опыт прошлого пошел впрок; Меттерних не хотел повторять ни ошибки Пруссии перед Аустерлицем, ни ошибки Австрии перед Фридландом. Наполеон уже освобождал Австрию от союзных обязательств, требовал только нейтралитета невооруженного, но Австрия непременно хотела быть в вооруженном нейтралитете, с тем чтобы взять сторону союзников, если Наполеон не согласится на ее мирные условия.
Стадион, находившийся в Главной Квартире союзников, ободрял Вену своими донесениями, что, несмотря на отступление союзников после Люцена, дух войска их нисколько не упал; напротив – военный жар все более и более усиливается, подкрепления подходят ежедневно, кавалерия и артиллерия превосходные. В начале мая в Дрезден к Наполеону явился посланный австрийского императора граф Бубна, который объявил, что австрийские мирные условия очень умеренны; что союзники требуют гораздо большего и император Франц очень рад, что Наполеон побил их: станут поскромнее; в противном случае Австрия знает, что делать: вместо 30.000 она отдаст в распоряжение Наполеона 200.000; но надобно заключить перемирие и завести переговоры. Наполеон не мог принять австрийских условий, не мог возвратиться во Францию побежденным, принужденным к уступкам; но с другой стороны, он видел страшную опасность в случае присоединения 200.000 войска к союзникам. Император Франц имел удовольствие унизить Наполеона, выжать из железной груди болезненный вопль, мог теперь говорить: «Я показал императору французов, что я такое». Наполеон решился написать тестю письмо, какого еще никогда не писывал: «Если в. в-ство принимаете какое-нибудь участие в моем счастии, то позаботьтесь о моей чести! Я скорее умру в челе последних великодушных людей Франции, чем соглашусь быть посмешищем для англичан и причиною триумфа врагов моих!» В ответ французский посланник в Вене доносил: «Конечно, Австрия желает как можно скорее объявить нам войну при первом благоприятном случае; она бешено вооружается, и нет никакой надежды иметь ее союзницею».
Надобно сделать последнюю попытку. Коленкур посылается к императору Александру с предложениями: «Одер будет границею германской конфедерации; проведется линия от Глогау до Богемии; Вестфалия получит 1.500.000 душ; за то Пруссия получит великое герцогство Варшавское, с городом и округом Данцига; Пруссия приобретет таким образом 4 или 5 миллионов жителей; с своей стороны Россия приобретет вторую границу, ее прикрывающую, ибо Пруссия, имея свою столицу подле нее, будет находиться в ее системе. Франция и Россия будут удалены друг от друга на 300 лье расстояния, будут разделены государством в 200 лье пространства». Но Коленкуру было наказано: «Главное – разговориться. Соглашение будет легко, если мы узнаем виды императора Александра. Мое намерение постлать ему золотой мост, чтобы избавить его от интриг Меттерниха. Если уж надобно сделать пожертвования, то лучше их сделать в пользу императора Александра, который вел добрую войну, и короля Прусского, которым он интересуется, чем в пользу Австрии, которая изменила союзу и теперь, под титулом посредницы, присваивает себе право располагать всем, взявши себе долю, какую ей нужно».
Император Александр отказался принять Коленкура, объявив, что все переговоры должны идти через посредство Австрии, и этот отказ последовал на другой день после битвы при Бауцене, где Наполеон опять одержал победу; но эта победа стоила ему до 25.000 человек, выбывших из строя; союзники дрались отлично и отступили твердою ногою, не разрываясь; из 180.000 солдат, приведенных Наполеоном в Саксонию, оставалось 120.000. Австрия была тут с предложением перемирия и конгресса; Наполеон принял и то, и другое. Во время этого перемирия союзники заключили договоры с Англией и Австрией; определено было количество войска, которое выставлял каждый из них, количество субсидий, выплачиваемых Англией; Австрия обязалась перейти на сторону союзников, если к 10-му августа н. ст. Наполеон не примет ее мирных условий. Сам Меттерних отправился к Наполеону в Дрезден для убеждения его принять мирные условия, ибо для Австрии важнее всего было остановить борьбу, удержать равновесие между Россией и Францией и овладеть навсегда посредствующим положением между ними. В пылу раздражающих речей Наполеон высказал знаменитые слова, которые должны были бы убедить «дипломатического гения», какое заблуждение думать, что Наполеон согласится на долгий мир, когда у него вытребуют уступки, заставят признаться побежденным: «Ваши государи, рожденные на престоле, не могут понимать моих чувств: побежденные, возвращаются они в свои столицы и царствуют спокойно, как прежде; но я солдат – мне нужны честь и слава; я не могу показаться своему народу в уничижении, я должен оставаться велик и славен».
Но если Меттерних ошибался насчет возможности мира с Наполеоном и уравновешения его могуществом могущества России, то и Наполеон жестоко ошибался, все еще надеясь сблизиться с Россией и отметить Австрии отнятием у нее всякого влияния. В наказе Коленкуру, отправленному на конгресс, назначенный в Праге, говорилось: «Намерение императора Наполеона состоит в том, чтобы заключить с Россиею мир, славный для этой державы, – мир, который отнимет у Австрии все ее влияние в Европе и этим накажет ее за вероломство и за ошибку, какую она сделала, нарушив союз 1812 года, чем сблизила Францию с Россией. Император намерен установить такой порядок вещей, который отстранит всякие столкновения между ним и Россией. Если Россия получит выгодный мир, то она его купит опустошением своих областей, потерею своей столицы и двумя годами страшной войны, бедствия которой будет долго чувствовать. Австрия, напротив, не принеся никакой жертвы, ничего не заслужила. Если она извлечет какую-нибудь пользу из своих интриг, то она заведет другие, для получения новых выгод. Предметы ее требований от Франции бесконечны. Раз сделанная ей уступка ободрит ее к требованию новых. Итак, в интересе Франции, чтобы Австрия не приобрела ни одной деревни». Но сближение с Россией по-прежнему было невозможно; Пражский конгресс кончился ничем, и Австрия присоединилась к союзникам; а между тем англичане вступили во Францию под предводительством Веллингтона.
19 июля из Петервальдау император Александр писал Румянцеву, что на его плечах громадный труд; с апреля месяца в его распоряжении не было не только одного дня, даже одной ночи; с начала апреля он оставался на одном месте только два дня в Дрездене, а после этого находился в постоянном движении. Цель трудов была достигнута: давно признанная необходимою, но до сих пор не могшая образоваться тройная коалиция между Россией, Пруссией и Австрией наконец составилась; Наполеон, потерявший громадную армию в России, увидал и теперь против себя превосходное числом войско союзников и проиграл Лейпцигскую битву, «великую битву народов». Германия былаочищена, союзники перешли Рейн, вступили на французскую почву; Наполеон отбивался отчаянно, истощая все средства своего необыкновенного военного искусства. В это самое время соперник его, император Александр, вел тяжелую и неутомимую борьбу особого рода, уговаривая, улаживая союзников, чтобы действовали дружно, не теряли времени в отступлениях и бесполезных переговорах. Австрия вошла в коалицию не с тем, чтобы окончательно освободить Европу от Наполеона, как хотел император Александр и король Фридрих-Вильгельм или по крайней мере лучшие люди Пруссии: Австрия старалась при первом удобном случае остановиться, завести переговоры с Наполеоном, помириться с ним, удержать его на французском престоле, все – с целью посредством него не дать преобладания России и сохранить важное положение для себя, быть, в-третьих, с равным значением.
Но Австрия была побеждена в своих стремлениях, уступив торжество Александру; в своих расчетах она не обратила внимания на положение Наполеона, не вникла в смысл слов его, сказанных Меттерниху в Дрездене, что он не может возвратиться во Францию побежденный и продолжать царствовать. Александр восторжествовал, потому что он знал человека, с которым имел дело; знал, что с Наполеоном не может быть мира, а только кратковременное перемирие. Наполеон хотел отметить Австрии, заключивши мир с Александром; но Александр, отвергая отдельный мир, заставил Наполеона отметить Австрии другим образом – клонением от общего мира и собственной гибелью, ибо Австрия ничего так не желала, как мира и сохранения Наполеона на французском престоле. Наполеон, разрушая расчет Австрии, продолжая борьбу, давал торжество, главное, великое значение Александру – значение вождя, ведшего коалицию неуклонно вперед до самых ворот Парижа, тогда как Австрия в своих стремлениях к миру, остановке, прекращению дела естественно становилась на самый задний план, взявши на себя жалкую роль державы отступающей, оттягивающей дело, трусливой. В то время как Россия и Пруссия торжествовали победу, доведши до конца великое дело, Австрия, их союзница, являлась побежденною, ибо известно было, как она не хотела этой победы, как полагала всевозможные препятствия, чтобы великое дело не было доведено до конца. Благодаря Австрии коалиция уже делилась: на одной стороне – император Александр, стремившийся довести дело до конца, мириться с Францией, а не с Наполеоном, с которым мир невозможен; прусский король не отступал от русского государя; на другой стороне – император Франц с своим главнокомандующим Шварценбергом и с своим канцлером Меттернихом; последнему удалось своими внушениями произвести сильное впечатление на английского уполномоченного при коалиции лорда Касльри.
Взявши на себя незавидную, низменную роль, естественно, стремились свести с высоты человека, который избрал роль противоположную, и Меттерних объяснял стремление Александра покончить дело тщеславным желанием непременно войти в Париж в челе войск коалиции! Легко понять, какая досада овладела Меттернихом, когда все его расчеты расстроились, когда Александр восторжествовал и этим торжеством упрочил для себя и страны своей первенствующее положение, а на долю Австрии остались осадки того положения, которое она сама выбрала; легко понять, с каким негодованием должен был Меттерних отзываться о Наполеоне, человеке, который расстроил все его расчеты, отвергнув по непонятному упорству руку помощи, погубил сам себя и поставил в печальное положение желавшую ему добра Австрию.
Когда при неудачах – а они не могли быть редки в борьбе с Наполеоном – Меттерних и Касльри начинали толковать о мире, император Александр объявлял: «Положение дела необходимо требует, чтоб мы продолжали войну: всякие переговоры, неизбежно связанные с потерею времени, дадут неприятелю возможность усилиться. Я уверен в счастливом окончании войны, если союзники будут единодушны». Когда союзники в конференциях настаивали на мире, Александр говорил: «Это будет не мир, а перемирие, которое вам позволит разоружиться лишь на минуту. Я не могу каждый раз поспевать к вам на помощь за 400 лье. Не заключу мира, пока Наполеон будет оставаться на престоле». И Наполеон спешил доказать, как прав был его соперник: говоря о мирных условиях, предлагаемых союзниками, которые требовали, чтобы Франция осталась при старых своих границах до 1792 года. Наполеон писал брату Иосифу: «Если б я подписал такой договор, то через два года я поднял бы оружие, объявив нации, что то был не мир, а капитуляция».
Действительно, Наполеон, и потерявший все свои завоевания и даже завоевания республики, мог бы оставаться некоторое время безопасно на престоле, ибо Франция была совершенно истомлена и ничего более не желала, как мира; но эта страна оправляется быстро, и Наполеон опять должен был бы воевать – для поддержания себя на престоле. 1 января 1814 года он сказал членам законодательного собрания, позволившим себе ропот на внутренние беспорядки и требовавшим законов, которые бы обеспечили французам свободу, безопасность, собственность: «Вы хотите овладеть властью; но что вы с нею сделаете? Франции нужна теперь не палата, нужны не ораторы, а генерал. Между вами есть ли генерал? И где ваше полномочие? Франция меня знает, а вас знает ли? Трон – это несколько досок, обитых бархатом; трон – это человек, это я с моею волею, с моим характером, с моею славою». Через два года, а конечно, еще скорее Наполеон должен был бы сказать, что Франции нужна не палата, не ораторы, нужен генерал для возвращения славы и приобретений, для уничтожения следствий капитуляции. Но Наполеону невозможно было заключить такую капитуляцию, невозможно было не только двух лет – двух дней пробыть после нее, потерявши в собственном сознании все права на власть: он должен был биться до конца и по истощении всех средств отречься от престола.
Часть вторая. Эпоха конгрессов
I. Первый парижский мир – венский конгресс
Впервые знаменитая столица Франции, считавшая себя столицею цивилизованного мира, проводила такую страшную ночь, как ночь с 18-го на 19-е марта 1814 года: на другой день в нее должны были вступить союзные государи Европы с своими войсками! Париж пережил Варфоломеевскую ночь, пережил кровавые ужасы революции, но никогда еще победоносный враг не вступал в него, неся решение его участи. Недавно, во время революции, когда Франция казалась совершенно беззащитною, враждебные войска вступили на ее почву с надеждою проникнуть до Парижа и поддержать здесь падающий престол, но со стыдом должны были оставить Францию. А теперь, после неслыханной в истории военной славы, после небывалого в новой, христианской Европе господства, Франция должна признать себя покоренною и принять условия победителей, какие они предпишут ей в Париже! Никогда история не видала таких событий, такого изумительного движения, такого прилива и отлива счастья и величия, как в первые 15 лет XIX века. Никогда Европа не жила такою общею жизнью, никогда все части ее не участвовали в таком общем движении. Это движение пошло из Франции: по воле ее императора народы высылали свои полки, из которых составилось огромное ополчение, устремившееся на восток, в Россию. Цель похода была достигнута: отдаленная восточная столица России была занята; но здесь обнаружился страшный обман: столица оказалась пустая и скоро сгорела от руки таинственных поджигателей; мечты завоевателя исчезли, он обнял призрак. Начался отлив: войсковые массы потянулись назад с востока на запад, и, как прежде войска разных народов примыкали к легионам Наполеона, так теперь примыкают к полкам русским и останавливаются не прежде как у ворот Парижа.
Народы истомились этим приливом и отливом – этими движениями, которые напоминали начало средних веков и были не к лицу цивилизованной Европе XIX века. Движение исходило из Франции и в последнее время условливалось положением и характером одного человека. Наполеона. Европа хотела покончить с движением и поэтому должна была покончить с Наполеоном. Но что же Франция? Что же Париж, давно уже втянувший в себя ум и волю Франции? Опустел ли он, как Москва, перед приближением соединенных войск Европы? Готовится ли к пожару? Поднятием Наполеона оправдались пророческие слова Адриана Дюпора, сказанные в разгаре революции: «Надобно поспешить, чтобы воспрепятствовать окончательному расстройству государственному; не нужно стеснять свободы и равенства, но нужно обхватить их правительством справедливым и сильным. Если этого нельзя сделать, то конституция погибнет и государство будет растерзано партиями. Потом, после долгих и тяжелых опытов, знаете ли, кому будет принадлежать государство? Деспотизму, в котором станут искать убежища все души истомленные, истощенные».
Но сын революции, Наполеон, поступил подобно своей матери: он в свою очередь истомил, истощил души, искавшие убежища в его власти. Франция и Париж истощены, расслаблены физически и нравственно и более других жаждут прекращения движения. И без того страшного истощения сил, которому подвергалась Франция при Наполеоне, неудачи наступательной войны служат дурным приготовлением к войне оборонительной: при потерях материальных дух падает в войске и народе, особенно когда нет убеждения в правде начатой войны; не может быть той свежести и твердости в отпоре, с каким защищается народ, подвергшийся сначала нападению в своей стране. Сюда присоединялась непрочность отношений Наполеона к Франции, недавность власти, которой право основывалось на военной деятельности, военной славе. Как ни чувствителен французский народ к военной славе, но односторонняя деятельность всегда утомляет; и деспотизм может приготовить народ только к неправильным революционным движениям, к деятельности отрицательной, а не к твердой защите существующего. Многие могли чувствовать сильную горечь в сердце при виде нашествия врагов на родную землю; но трудно было с ожесточением отнестись к врагу, пришедшему не по своей вине, пришедшему с требованием мира и устранения человека, при котором мир был невозможен; негодование при виде врагов на родной земле, естественно, отвлекалось от этих врагов и падало на человека, который поднял врагов и не успел защитить от них Францию. Могли вооружиться люди из низших слоев народонаселения, не рассуждая о причинах и следствиях, видя только врагов перед собою; но для этих людей нужны были вожди, а вожди могли явиться из людей того общества, где соображают причины и следствия.
При таких-то невыгодных для себя обстоятельствах Наполеон из Фонтенебло отправил Коленкура к императору Александру с мирными предложениями. Император принял посланного чрезвычайно ласково; но тем безотраднее зазвучал спокойный ответ, что союзники не хотят знать Наполеона и ждут, как распорядится Франция насчет своего будущего правительства.
Итак, Франция должна решить свою судьбу; но как она это сделает и способна ли это сделать? Дважды истомленная нравственно, революцией и военным деспотизмом империи, она не имела средств энергически высказаться в пользу той или другой правительственной формы, в пользу того или другого человека. Партия республиканская, пораженная нравственно, потерявшая кредит вследствие неудач революции, была придавлена материально при Наполеоне, и теперь не время было ей подавать свой слабый голос в присутствии соединенных государей Европы. Правительственная форма, существовавшая до сих пор во время империи, терпелась только благодаря личности императора и падала вместе с ним; следовательно, ограниченная монархия была единственною формой, стоявшей на очереди. Но кто будет конституционным монархом Франции? Кандидатство малолетнего сына Наполеона, при регентстве матери, имело большую невыгоду в отсутствии силы и самостоятельности, имело и выгоду, удовлетворяя войско и отнимая у старого Наполеона право беспокоить Францию и Европу. Это кандидатство могло бы пройти, если б было поддержано могущественной партией; но наполеоновская партия была слаба, как побежденная: против империи естественно и необходимо шла сильная реакция; против нее, как обыкновенно бывает, раздавались страшные слова: «Горе побежденным!» – и сталкивали наполеоновскую династию с очереди; войско не принималось в расчет, ибо его победы были забыты, когда неприятель стоял под Парижем. Кто же мог быть кандидатом? Старый маршал Франции, теперь наследный принц шведский Бернадот? Но кроме того положения, случайным образом приобретенного, у Бернадота не было никаких других прав против его товарищей.
Выбор был крайне трудный, и потому легко было напомнить о себе забытым людям – Бурбонам, старший из которых носил титул французского короля под именем Людовика XVIII. Надежды этого короля оживали при каждом возобновлении борьбы с Наполеоном; и так как борьба давно велась собственно между Францией и Россией, то Людовик XVIII постоянно обращался к русскому императору с просьбою вспомнить о его правах и поднять его знамя, способное помочь России и Европе в борьбе с похитителем французского престола. Но мы видели, что император Александр нисколько не разделял взглядов и надежд представителя старой французской династии и думал, что ее знамя способно не помочь, но повредить России и ее союзникам в борьбе с императором французов. В 1805 году, когда император Александр становился во главе коалиции против Наполеона, Людовик XVIII напомнил о себе письмом от 20 февраля (4-го марта) из Митавы. Король вызвался быть при войске, которое должно было действовать против Франции; писал, что надобно вызвать средство, которое одно может дать успех коалиции, средство нравственное, мнение (l'opinion), ибо до сих пор в борьбе с революционной Францией «никогда не противополагали право преступлению, наследника 30-ти королей эфемерным тиранам, легитимность (legitimite) революции».
8-го (20) октября 1806 г. новое письмо: «Личное и деятельное участие (в войне) короля Французского есть единственное оружие, которым можно низложить похитителя и похищение. Зло, опасность для Европы состоит не в честолюбии и личных средствах одного человека, а в самой революции. Если захотят предписать новые законы Франции, то возмутят ее; если объявят, что она вольна сама создать себе правительство, какое хочет, то этим предложится ей анархия. Между двумя означенными опасностями есть верная дорога – противопоставить право насилию, законного государя похищению, более даже, чем похитителю». Людовик обращался в своих письмах к императору Александру: «Monsieur, mon Frure et Cousin!» Император отвечал ему: «Monsieur, le Comte! Обстоятельства предписывают подождать развязки, прежде чем решиться на средство, упомянутое в вашем письме». Дождавшись развязки, Людовик опять написал императору 22-го октября (3-го ноября): «Король Прусский потерпел поражение, Берлин во власти Бонапарта. Чем сильнее опасность, тем нужнее принять против нее средства. Чтоб извлечь из деятельного вмешательства короля (то есть Людовика XVIII) всю пользу, надобно провести меня во Францию, на берега моего отечества, с войском, достаточным для обеспечения высадки и для поставления опоры моим верным подданным». Александр отвечал: «Несмотря на мое убеждение, что предложенная вами мера могла бы иметь хороший успех, она неудобоисполнима в настоящую минуту по причине позднего времени года и долговременных приготовлений, необходимых для подобной экспедиции». В 1807 году племянник короля герцог Ангулемский просился волонтером в русскую армию: просьба не была принята.
Тильзитский мир заставил Людовика XVIII оставить русские владения и искать убежища в Англии. Наступил 1812 год, наступила решительная для всей Европы борьба между Россией и Францией; Бурбоны опять напомнили о себе. 23-го июля герцог Ангулемский опять прислал императору Александру письмо с просьбою о вступлении волонтером в русскую армию.
Император отвечал (9-го октября): «Я бы принял ваше предложение, если бы замышлял высадку на французские берега; но из Англии это сделать удобнее». Армия Наполеона исчезла в России, Александр перешел за границу для окончания борьбы; Людовик XVIII возобновил свои домогательства под благовидным предлогом, 14-го февраля 1813 года он написал императору Александру из Гартуэля: «Жребий войны отдал в руки вашего императорского величества более 150.000 пленных; большая часть их французы. Мне нет нужды до того, под какими знаменами они шли: они несчастны, и я вижу в них только детей моих; поручаю их щедротам нашего императорского величества». После этого нежного введения король приступает к делу, просит императора объявить себя за Бурбонскую династию во Франции и предлагает высадку в Нормандию, 26-го марта (7-го апреля) другое письмо, в котором король просит позволения герцогу Ангулемскому приехать в русскую армию. Ответ прежний (от 24-го апреля): «С великим бы удовольствием увидел я герцога Ангулемского на континенте; но думаю, что настоящая минута еще неблагоприятна».
Прогремела «битва народов»; Наполеон должен был уйти за Рейн, и вслед за ним союзники готовились вступить во Францию; в челе союза стоял русский император, и Людовик XVIII снова обращается к неумолимому; письмо из Бата от 15-го ноября: «Похититель не может защитить несправедливых завоеваний; но он старается встревожить французов насчет намерения государей, вооружившихся против его нападения. Единственное средство вырвать у него последнее оружие – это указать Франции верную гарантию ее независимости и счастия в восстановлении отеческой и законной власти. Я не могу спокойно видеть чужую армию на границах моих владений, тогда как намерения союзников неизвестны, мои права не признаны и моя законная власть не провозглашена. Я никогда не желал сохранить завоевания, столь же гибельные для спокойствия Франции, сколько несовместные с безопасностью других правительств; но я боюсь честолюбивых видов, которые встревожат французов, заставят их защищать власть ненавистную. Меня уверяют, что генерал Сульт, тайный враг Бонапарта, очень расположен служить моему делу и что если ваше императорское величество изволите гарантировать обещание, которое мне предложили ему сделать, то он скоро обратит свое оружие против тирана».