Хроники Януса

– Ого. Тогда рассказывай: ладно за морем иль худо, и какое там есть чудо.

Он, побултыхав бокал, понюхал, затем сделал осторожный глоток, причмокивая как матёрый сомелье. Небрежно кивнув мне головой, что означало «ладно, это винцо тебе сойдёт, а мне оно так себе», он положил бокал на стол и посмотрел на меня.

– За морем житьё не худо. Совсем не худо. Сказочная природа, удивительно чистая вода. Люди, люди очень приветливые. Чудо же там вот какое. Я был в местечке Никойа. И там в одном из ресторанчиков я заказал рыбу. К ней полагался местный лизано. Я уже до этого пробовал лизано и знал его вкус. Но эта штука была совершенно другая. Такое ощущение, что я ей не рыбу, а мясо. Я тогда спросил у повара как он…

И Витольда понесло.

Я сделал глоток из бокала и, откинувшись в кресле, улыбнулся. Дальше я знал уже всё наперёд. Дальше будет монолог минимум минут на двадцать. С чего бы он не начинал, всё переходило на особенности кулинарии. Я сказал прежде о его «религии». Его страстью сродни чувству верующего была еда. Он относился к ней с необыкновенным трепетом, и я теперь уже не исключаю, и я говорю это на полном серьёзе: между пищей и Витольдом установилось магическое единение – пища словно платила ему благоволением в ответ на его обожание, и результатом такого благоволения был его рафинированный гедонизм и неуёмная радость жизни; то, что французы называют joie de vivre.

Витольд знал о пище всё, или почти всё. Как религиозный паломник он объездил едва ли не весь земной шар, тратя все свои деньги на знакомство с местными кулинарными святынями и вкушая разные блюда. Так он жил. Его блоги в сети собирали тысячи подписчиков, а гламурные журналы наперебой предлагали ему вести колонки ресторанного критика. Я искренне не понимал, почему он не бросит свою скучную работу счетовода, чтобы всецело посвятить себя своему хобби. Или он вполне мог бы открыть кафе, как Бертран – и уверен, это не было бы убыточным делом. Или написать книгу о вкусной пище и своих пилигримствах в поисках её по всему миру – Витольд довольно неплохо умел излагать свои мысли и я даже как-то записал один из его монологов на диктофон. Но он почему-то не хотел это делать. Всякий раз (а это было раза два или три) когда в шутку или всерьёз я поднимал этот вопрос, он уходил от него. Поняв это, я оставил попытки его уговорить.

Другой его чертой была его страсть к розыгрышам. Разумеется, кулинарным. Помню, как он как-то завалился к нам с какими-то мясным филе, завернутыми в фольгу и склянкой с вьетнамским соусом. Моя бывшая всё разогрела. Мы уселись и стали есть. «Какая вкусная индюшка, – сказала жена, – и соус тоже.» – «О, да, да, – поддакнул он, – кушайте на здоровье!» Мы уплетали за обе щёки. Всё это время он глазел на нас с каким-то восторженно-таинственным выражением лица. " Ну что, понравилось?» – осведомился он, затаив дыхание, когда мы закончили. «Да, – сказал я, вытирая губы. –Но это не индюшка, это дикая птица. Не так ли?» – Он хитро улыбнулся: – «Нет,– сказал он. –Нет, это не птица. Совсем не птица! Это был… крокодил. Вы ели мясо крокодила!» Он откинул голову и захохотал. Он заливался смехом как ребёнок не в силах остановиться. Мы не сдержались и тоже засмеялись. Мы смеялись не от того, что он нас разыграл, а, скорее, глядя как он сам это реагирует – а глядя на его лицо невозможно было этого не сделать. Наконец он отдышался, вынул платок и вытер глаза…

– …ты слушаешь меня или нет?

– Конечно слушаю.

– Так вот. Я спросил этого болвана Пабло зачем он добавил сюда эти ингридиенты. Это начисто меняет вкус. Он сказал, что вышло это совсем случайно, что он не хотел, и так далее, бла-бла-бла. Не хотел! Гм, если бы он знал, что он сделал! Лизано супремо! Он мог бы это запатентовать как совершенно новый соус! Я этого не понимаю, – пробурчал он разочарованно.

– Есть вещи, друг Горацио, что и не снились нашим мудрецам.

– Какая уж там мудрость.

– Это Шекспир.

– Ах, отстань.

Он взглянул на часы, надул щёки, выдохнул и покачал головой.

– Эге-ге, однако мне пора.

Он встал. Рядом с ним был старый кожаный жёлтый портфель, пухлый на вид, видимо от бумаг внутри. Этот портфель был мой подарок. Это я специально подыскал ему, сильно, однако, сомневаясь что я делаю, даря его на именины. Я думал, он засунет его в чулан, но он полюбил его и стал использовать – и меня это радовало. Вкупе с его твидовым пиджаком он шёл ему, дополняя его типаж.

– Я чуть не забыл, – спохватился он. – Я пришёл к тебе только ради этого и едва не забыл…

Он открыл портфель. Я думал, что он извлечет оттуда какое-то экзотическое лакомство. Но я ошибся.

– Вот. Купил это там в антикварном магазине, – и он протянул мне предмет.

Я взял его. Это была игрушка. Точнее, это была кукла. Кукла в виде девочки с косичками. Явно старая, на вид начала века.

– Мой подарок тебе, – сказал он. – Я знаю, что тебе нравятся всякие механические штуковины.

Витольд опять сунул руку в портфель и, покопавшись, достал ещё что-то. Это был заводной ключ. Он вставил ключ в отверстие в груди игрушки и несколько раз повернул его по часовой стрелке. Что-то внутри щёлкнуло. Кукла ожила. Её глаза повернулись сначала влево, потом вправо, левая рука слегка поднялась. И затем раздался голос. Вернее, это с большой натяжкой можно было назвать голосом. Некоторые высокие похожие на речь металлические звуки прорывались сквозь скрежет и треск… Завод кончился. Кукла замерла.

Я слышал и даже видел одну из говорящих кукол Эдисона конца 19-го века. Эта была не одна из них, и казалась как минимум старше лет на пятьдесят.

– Она неисправна, – произнёс он как бы извиняясь. – Ничего?

– Ничего? Да ты просто сокровище раскопал. Спасибо, дружище. – Я бросился обнимать его.

– Ну вот и славно, вот и славно, – похлопал он меня по спине, – так рад тебе угодить.

За это я и любил его.

Мы спустились вниз.

– Значит, всё? – грустно произнёс он, разглядывая фото в рамке на комоде.

Я не знаю зачем я оставил это фото. Это было чёрно-белое фото, сделанное когда мы только встретились. И это было её лучшее фото; она здесь была очень красива.

– Да, всё, – вздохнул я.

– Мне всегда казалось, что у вас много общего.

– Мне тоже так казалось.

– Ты теперь один?

– Один.

Он вздохнул и, увидев, что развязался шнурок, наклонился его завязать. Он опёрся рукой на комод. Его рукав покрылся толстым слоем пыли. Он нарисовал на комоде пальцем вопросительный знак…

– Да-да, прости, – сказал я, виновато улыбнувшись и отряхивая ему рукав. В доме у меня было действительно пыльно и грязно. – Ничего страшного. Не было времени. Буду убираться в выходные.

– Знаешь,– сказал он, словно что-то вспомнив,– у меня есть кое-кто, кто может убираться и вкусно готовить. Причём бесплатно, если ты, конечно, не против. Более того, тебе будут платить. Эта знакомая Лидии. Студентка, пятый курс. Взяла академический и ищет жилье на два-три месяца. Она подыскивает хорошего учителя русского языка для дипломной работы. А ты филолог.

– Русского? Иностранка, что ли?

– Ага. У Лидии мало времени. Она сдавала ей комнату, а та убиралась у неё. Кстати, очень недурна. Её папаша какой-то африканский принц.

– Она что, чёрненькая?

– О, вижу знакомый блеск в глазах, – и он засмеялся.

– Упаси бог, Витольд. Мне сейчас не до романсов, я сейчас в таком… Честно. И морально и финансово. Никогда так не было. И, потом, неизвестно как она, – я бросил взгляд на фото бывшей, – на это отреагирует. Этот дом записан на двоих.

Он обнял меня и похлопал по спине:

– Ничего-ничего, жизнь не закончена. Всё наладится, вот увидишь.

Витольд склонил голову к моему уху:

– Ты чертовски талантлив, парень. Поверь гурману с тонким нюхом: мы ещё будем гордиться что были друзьями великого человека.

– Ну, это ты хватил. Твоими бы устами… Я провожу.

Мы вышли из дома.