СВО РА

Нулевая точка

Тишина не была полной – в ней жили звуки.

И именно поэтому она была по-настоящему страшной.

Рассвет ещё не наступил, но ночь уже потускнела – как старая ткань, выцветшая от слишком долгого использования. Над лесом висел дым, впитавший в себя запах гари, чая, крови и сигарет с сухим табаком. Он не поднимался – полз по земле, цеплялся за стволы, обволакивал ноги. Сверху всё выглядело как ржавое пятно на зелёной карте войны.

Полевой лагерь. Пятеро человек – шесть, если считать тень у дерева – двигались между укрытиями и своими мыслями. Никто не говорил. Только БМВ пробормотал что-то о «конце симуляции» и сделал круг, будто ища ловушку в воздухе.

Старый жестяной чайник стоял прямо на земле, и пар от него поднимался, словно душа, решившая отложить вознесение на потом. Пар струился, попадал в луч света, отразившийся от металлического магазина – и исчезал.

Пан листал блокнот, карандаш дрожал в пальцах, но не от страха, а от избытка слов. Леший сидел, откусывая сухое печенье, и глядел куда-то мимо чащи. Буря чесал шею, как будто с неё можно было стереть тревогу. Снег наливал чай – медленно, почти церемониально. В кружках булькало и чай поднимался до четко определенного педантичным разливающим уровня.

Один стоял в стороне. Не потому, что хотел – потому что уже ушёл.

Влад, позывной Волк. Смотрел туда, где скоро всё начнётся. Не моргал. Как будто взгляд удерживал не он – а кто-то внутри него. Со стороны это выглядело как обычное утро перед выходом. Если не вчитываться в воздух.

Если не заметить, что в этой тишине никто не дышал до конца.

Утро перед боем

Туман стелился по земле, как змея, слепленная из облака. Он не летел – полз. Обволакивал корни, наползал на мешки с песком, вгрызался в одежду. Воздух был вязким, будто резина. Он не дышался – глотался медленно, как вода с ржавчиной.

Кто-то мог бы назвать это утром. Но это не было утро. Это было ожидание утра, отложенное природой – как приговор, который еще не подписан.

Лес дышал. Медленно, с паузами, с натугой. Как раненый. Над макушками деревьев ещё висела синева ночи, но под ней уже бродил ржавый свет. Всё будто выцвело: земля – серо-зелёная, трава – цвета отварного горя, лица – без цвета вовсе.

Взгляд плывёт низко. Через мокрые стебли. Мимо забытых патронов. Мимо пустой фляги, наполовину вросшей в грязь. Мимо следа сапога, в который уже залез полосатый дождевой червь.

Шестеро. Пятеро в центре. Один – чуть в стороне. Они не говорят. Даже лица – как будто поставлены в «режим ожидания».

В центре – чайник. Старый, будто из дедовской кухни. Покрыт копотью. Стоит прямо на земле. Не шипит, не булькает, только выпускает в воздух ровную, непрерывную струю пара. И этот пар – единственное, помимо тумана, что движется во всём мире.

На берёзе у входа в лес – трещина, похожая на открытую резанную рану. Из неё сочится сок. Или кровь. Неясно. В этом месте всё кажется чем-то другим.

Буря сидел на ящике от гранат и ел котлету руками – прямо из пакета. Пальцы в перчатках стали чёрными от жира, но он не замечал. Жевал не торопясь, как будто всё ещё верил, что успеет поесть до сигнала. Периодически клал пакет себе на колени, тер подбородок рукавом и смотрел куда-то вверх – в туман, как будто там должно было появиться расписание на день. Потом снова ел. Пара капель жира стекала по пластине броника блестящей дорожкой.

Пан вытащил блокнот. Вспышка синего неба, отражённого в его очках, была единственным чистым цветом в этом утре. Он писал быстро, почти нервно, прикусывая губу. Слов не слышно, но рука работала – как у человека, который боится забыть, что такое слово «жизнь».

БМВ ходил по кругу – три метра туда, три обратно. У него на голове был на шлем с намалёванным черным биткоином, который он носил словно античную корону. Мямлил себе под нос:

– …если умираешь с криптой в кармане – это считается за холодный кошелёк… да… стопроц…

На каждый поворот он делал паузу, глядел в лес, и только тогда – менял направление. Будто проверял, есть ли ещё земля под ногами.

Леший стоял, прислонившись к стволу дерева, и ел печенье «юбилейное». Он делал это так, как будто в этом был заключён ритуал жизни. Каждый кусочек откусывался строго по геометрии, а жевание шло в такт пульсу. Его винтовка – снайперка – лежала рядом, как домашнее животное, уставшее от тревоги.

Снег сидел на корточках и внимательно разливал чай. У него было лицо монаха и руки врача. Он лил кипяток в кружки, будто вливал последнюю дозу спокойствия в эту систему. Пар поднимался к лицу, касался ресниц. Он не моргал.

Всё происходящее – выглядело как сцена за секунду до снимка. Замороженное движение. Кто-то держал дыхание. Кто-то – мысли.

И в этой паузе времени все были на своих местах.

– А ты что бы выбрал? – спросил Пан, не отрывая взгляда от блокнота. – Умереть во сне или на восходе?

– Во сне, конечно, – ответил БМВ, остановившись в шаге от него. – Хотя подожди… если с утра – тогда курс ещё не успевает рухнуть. Значит, с деньгами. Значит, с достоинством.

Пан хмыкнул. Записал что-то. Потом посмотрел в небо – будто искал ответ в облаках, которых не было.

Буря чавкал. У него в руке снова оказалась котлета. Он кивнул в сторону чайника:

– Пацаны, я, если что, завещаю свой термос. Он с подогревом. Жена подогрев не вставила – ну хоть вы вставите.

Он смеялся. Один. Но его смех звучал искренне – как последнее тепло перед зимой.

Леший в этот момент поднёс к губам печенье и сказал, будто никому:

– Пахнет, как в детстве. Только тогда войны не было. Или просто я не знал.

БМВ остановился, прищурился:

– Леший, ты сейчас как NFT – сказал красиво, а никто не понял.

– Ты просто JPEG, Славик, – бросил Пан. – Говоришь громко, но веса и ценности – никакой.

Снег ничего не сказал. Он подал кружку Владу – и взгляд его на миг задержался. Как у бойца, который знает: тот, кому он наливает – может не вернуться. И всё же налил аккуратно, не пролив ни капли.

Влад взял кружку.

Поблагодарил взглядом. Отошел обратно.

Он по-прежнему молчал.

Он стоял у дерева, немного в стороне.

Руки в перчатках – опущены. Пальцы чуть дрожали от холода, но это дрожание было не нервным, а телесным – как у зверя, принюхивающегося к ветру.

Он не слушал разговоров.

Точнее – слышал их, но как сквозь плёнку.

Как будто это было кино, в котором он больше не играет, но всё ещё помнит сценарий.

Взгляд его был направлен в чащу.

Он не ждал – он считывал.

Как охотник, который ещё не видит добычу, но уже чувствует, как меняется плотность воздуха.

На поясе висели два ножа. Один – его. Второй – трофейный, взятый им у убитого врага.

Он положил руку на рукоять – не с какой-то конкретной целью, а потому что так было правильно в этот момент.

Неосознанное касание – как жест веры.

Вокруг всё было неподвижно.

Лес сжимался. Земля под ногами будто стала твёрже.

Влад чуть повернул голову – и посмотрел на небо.

Оно было мутным, как глаз слепого.

Только на миг – тонкая полоска света скользнула между ветками.

И в этот миг он подумал:

"Если солнце сегодня всё же поднимется – значит, мы тоже."

Снег поставил последнюю кружку. Пар поднимался ровной струёй, словно продолжая дыхание тех, кто сидел вокруг. Кружки – разные, помятые, обгоревшие, с облупившимися наклейками. У кого-то эмалированная, у кого-то армейский термос. У Пана – обмотана изолентой. У Бури – с логотипом "Нескафе".

Они сидели полукругом.

Не как бойцы. Как братья, которым нечего больше говорить друг другу.

Все слова были сказаны. Или отложены навсегда.

Кто-то тёр руки. Кто-то смотрел в чай. Кто-то в себя.

Влад подошел. Потом сел. Медленно. Как будто принял решение вернуться в круг, зная, что это – на время.

Снег протянул ему кружку. Влад взял. Кивнул.

Они пили молча. Только пар между ними и дыхание.

Пан, наконец, закрыл блокнот. Медленно, с чувством.

– Ну, – сказал он, не глядя ни на кого. – На случай, если это кино – пусть монтажёр не вырезает чай.

БМВ усмехнулся.

– Если это симуляция – я хочу сохраниться. Прямо сейчас.

Буря мотнул головой.

– Сохраняйся, Славик. Только не забудь, где сохранился.

Леший не сказал ни слова.

Просто ел последнюю половинку печенья. Как будто закрывал детство.

Влад пил.

Чай был тёплый. Не горячий – тёплый.

Как рука девушки, которую уже не держишь, но ещё помнишь.

Он поднял взгляд.

В небе – утро.

В чаше – пар.

Внутри – волк.

Пан и БМВ: о войне, мемах и реальности

Они сидели в полузасыпанной воронке, между сломанным деревом и вывороченным корнем, который напоминал лапу дохлого гиганта. Над головой висела паутина из камуфлированной сетки, с вшитыми кусками полиэтилена и обгоревшими листьями. Дождь не лил, но капли стекали с веток с таким постоянством, будто кто-то направленно плевался с неба.

Буря где-то справа ел что-то из банки. Снег проверял оптику. Влад – как всегда – молчал, и его молчание сейчас звучало громче, чем шорох квадрокоптеров в небе.

Пан и БМВ сидели рядом, оба на корточках. БМВ держал в руке сигарету, но не курил – просто вращал её между пальцами, будто это был какой-то девайс, требующий подзарядки. Пан что-то набрасывал на обёртке от сухпая, используя уголок от коробки как линейку.

– Воняет, как в старом чате, – сказал БМВ, не поднимая головы. – Прям как в комментах к новости о мобилизации. Токсичность зашкаливает.

Пан не ответил.

– Слушай, а если бы мы были мемом, ты бы кем был? Я – явно с пёселем. «Так тик-так. Much war. Very drone.»

Пан медленно повернул к нему лицо.

– Славик, ты сейчас говоришь как человек, которого вырастил и воспитал Телеграм-бот.

– А ты – как редактор из журнала "Костёр" 2043 года. Чётко, грустно, бесполезно.

Пауза.

В небе щёлкнуло. Звук дрона, но далеко.

– Если нас сейчас накроет, – сказал Пан, – то эта беседа станет самой бесполезной в моей жизни.

– Неправда, – ответил БМВ. – Ты хотя бы умрёшь в контексте.

– Ты когда-нибудь думал, что мы уже умерли? – спросил БМВ, глядя в сетку над головой. – Просто нет сигнала, и апдейт не прошёл.

Пан продолжал чертить квадраты на фантике.

– В смысле – умерли?

– В смысле – это загрузка. Типа как в игре. Момент перед респауном. Всё замедлилось, туман, капает сверху. Промежуточная локация между смертью и следующим матчем. Мы просто зависли.

Пан поднял глаза:

– То есть, по-твоему, ад – это зона ожидания под дронами?

– Ну а что. В аду же должно быть повторяющееся, унылое, липкое. Как у нас.

Пот, страх, сгущёнка, мемы.

– "Добро пожаловать в ад. Подпишись на канал! – Бонусная инкарнация с выбором локации, года рождения и материального достатка семьи в подарок"

Пан усмехнулся – почти незаметно.

– А если не ад?

– Тогда баг. Глюк матрицы. Или трафик кончился.

– "Ваша реальность приостановлена из-за нехватки средств на счету сознания. Воспользуйтесь опцией «осознанность» для подключения обещанного платежа".

Они помолчали. Где-то вдали раздался одинокий хлопок – будто кто-то уронил ящик с неудобной правдой.

БМВ снова повернулся к Пану.

– Ты веришь, что мы здесь по-настоящему?

– Тело верит. Особенно когда сидишь жопой на глине.

– Не-не, я про… это. Место. Сюжет. Конфликт. Мы – кто? Воины? Примеры для будущих учебников? Или просто контент?

– Ты всё ещё смотришь на жизнь как на канал с кнопкой «лайк».

А я – как на анекдот, который уже не смешной, но рассказывать надо.

БМВ вытащил из-за пазухи маленький медиатор и начал щёлкать им по каске, наигрывая «Кукушку» Цоя.

– А ведь раньше война была про знамёна, про отечество. А теперь – про «переслать другу».

Пан тихо:

– А теперь – про «задержи дыхание на видео, пока бежишь по минному полю».

– А теперь – про «умри красиво, чтоб хайпануло».

Молчание.

– Я тут подумал, – сказал БМВ, оторвав взгляд от неба. – Если бы меня убили на камеру, меня бы показали в TikTok. И там кто-то точно написал бы типа: «ну, нормально он так ушёл, мужик».

И кто-то бы лайкнул. И всё. Жизни – минус. Репутации – плюс. И интересно еще, репутация в этом разрезе как-то соотносится с кармой или нет. А если да, то какой примерно обменный курс и какая на этой паре волатильность? Можно ли торговать с плечом и ставить лимитные заявки?

Пан пожал плечами:

– Возможно, это и есть единственная форма бессмертия сейчас. Да и на карму как-то влиять должно.

БМВ задумался.

– Тебе не кажется, что раньше люди хотя бы пытались умереть за что-то?

А сейчас – просто за кадр.

– «Погиб за три секунды экранного времени.»

– А ещё за статистику. За отчётность. За хештег.

БМВ помолчал. Потом чуть тише:

– А ты… вообще знаешь, зачем мы здесь?

Пан посмотрел в сторону, где сидел Влад. Он был неподвижен, как тень от дерева.

– Нет, – ответил Пан. – Но я знаю, зачем мы не там.

– Где?

– В тех, кто сбежал. Кто стал умнее, хитрее, мягче, рациональней. Кто продаёт консультации по безопасности, сидя в подвале в Лейпциге.

Мы – не там. Потому что мы не умеем стать ничем.

Мы либо живые, либо мёртвые. А они – между.

БМВ перевёл дыхание:

– А может, мы просто те, кто остались в старом патче?

Пан улыбнулся:

– Зато мы не зависим от обновлений. У нас оффлайн-режим.

– И баги – навсегда.

– И честь – тоже.

Снова повисла тишина.

Не театральная – честная. Та, что приходит между людьми, которые всё сказали.

Где-то выше снова пролетел дрон. Ни один из них не поднял головы.

– Знаешь, – сказал Пан, поднимая голову. – Иногда мне кажется, что война – это просто способ заставить время снова идти.

– Почему?

– Потому что в мире, где всё уже произошло, только кровь имеет вес.

БМВ замер.

Смотрел на сигарету в пальцах – она всё ещё не была зажжена.

– Тогда получается… – сказал он медленно, – мы не воюем. Мы… отмеряем.

Каждый шаг – как секундомер.

Каждый выстрел – как точка на шкале.

Каждая смерть – как будильник, чтобы кто-то проснулся.

– Только просыпаются не они, – ответил Пан. – А мы.

БМВ кивнул.

А потом, будто сам себе:

– Жаль только, что просыпаемся в том же сне.

Пан задумчиво посмотрел и произнес:

—Те, кто умер, тоже просыпается, но только уже по-настоящему. Возможно, и не навсегда, но надолго. И просыпаются там, откуда сюда заснули. Самое интересное, что просыпается каждый в свое время, но редко кто хочет проснуться по-настоящему. Все хотят поспать подольше.

Они замолчали.

Воронка снова стала просто ямой.

Сетчатая ткань наверху тихо шевелилась, как лёгкое.

Вдалеке хлопнуло.

И ничего.

Моральный выбор и жертва

Они шли цепочкой. Тихо. Плотно. Без шорохов.

Влад – в хвосте. Пан – впереди, проверяет лес.

БМВ чуть сбоку. Леший справа.

Падали листья. Пахло глиной. Никто не говорил.

В рации щёлкнуло. Сначала раз – затем второй.

Голос был хриплый, с шумами, как будто из-под воды:

– Командир. С базы. 213-я точка накрыта. Повторяю – нашими. Цели нет.

– Подтвердите?

– Дроны сожгли. Визуально – пепел. Отбой по задаче.

Влад молчал. Пан замедлил шаг. Все переглянулись. И в этот момент – резкий свист. Хлопок. Глухой. Как будто небо что-то выдохнуло вниз. И всё разлетелось. Грязь в лицо. Свет в глаза. Кто-то закричал. Кто-то выругался.

Тело упало справа. Леший.

Пыль встала стеной. Птичье молчание смяло пространство.

Влад бросился вбок, за дерево. Глаза метались, рефлексы работали сами.

– Контакт! Контакт! – кто-то кричал.

– Слева! —

– Наверху, за кустом! —

– Бл@ть! Леший! —

Он уже не двигался. Плечо отброшено, как у сломанной куклы. Глаза открыты. Во рту – пыль. Каска покатилась вниз. Слишком далеко.

Снег пытался доползти – под выстрелами. Пан кричал:

– Не лезь! Не лезь! Он… всё. 200. Понял?!

– Тащи второго! Слева кровь!

БМВ лежал, держась за бок. Рот открыт – без звука. Секунды рвались. Никто уже не знал, что кричит. Бой ушёл за деревья. Слепые очереди. Пахло раскалённым железом. Небо – мутное, рваное. Влад всё это видел, но не чувствовал. Словно вода в ушах.

Время разбилось, как осколок гранаты – вокруг, но внутри. Он видел Лешего. И знал. Его больше нет.

Звук исчез. Как после хлопка в ухо – остался только звон, ровный, как линия на экране, когда сердце останавливается. Мир сузился, больше не было ни поля, ни боя. Он сжался до одного тела. Леший лежал на боку. Лицо в грязи, глаза открыты, но не стеклянные, просто не мигают. Лоб рассечён, но это не было страшным. Страшно было то, что он не шевелится.

Рядом – пачка печенья, выпавшая, полураскрытая, «Юбилейное». Осталась только одна половинка, как в прошлое утро. Каска блестела в луже, как игрушка, но никто не поднимал её. Кто-то кричал, стрелял, ползал – но всё это было далеко. Мир Влада сжался до пятен света на лице друга. Он смотрел и не мог оторваться. Потому что если отвернётся, если моргнёт – значит, признает. А он ещё не готов.

Он знал, что секунды уходят. Что сейчас нужно действовать, командовать, спасать. Но он сидел и смотрел. Потому что именно сейчас он понял, как выглядит невозврат. Это была тишина. Не звуковая, а человеческая. Леший молчит навсегда.

Он живой. БМВ дышит. Буря склонился над ним, проверил пульс на шее.

– Пульс есть! Слышь, брат, ты слышишь?

БМВ открыл рот, сказал что-то сквозь вату:

– Сука… курс просел…

Пан ползал рядом, весь в глине. Из-под пластины на боку шла кровь – медленно, густо, почти вязкая.

– Ногу… и бок… – сказал Снег, коротко. – Если не вытащим сейчас – потеряем.

Влад встал. Молча. Глянул на них. На БМВ. Потом – на Лешего. И все поняли.

– Уходим, – сказал он. Тихо.

– Тащите БМВ. Через левую просеку. Я прикрою.

Пан поднял голову:

– А Леший?..

Молчание.

– Командир, ты чего… Мы… мы не можем…

– Уходим, – повторил Влад. Жёстко.

Снег знал этот голос. Он не принадлежал человеку.

Пан затрясся.

– Это неправильно, – прошептал он. – Это не мы. Мы же не такие…

Буря шагнул вперёд:

– Я останусь. Вместе. Прикроем вдвоём.

Влад подошёл. Положил руку ему на плечо. Сильно, до остановки.

– Ты нужен им. Я – останусь.

Снег поднял БМВ. Буря подхватил под руку. Пан – последним.

Отход начался. Влад остался.

Он остался стоять. Шагов позади уже не было слышно. Они ушли. Все. Остался только он – и тело рядом. Мир вокруг будто застыл: неподвижный, тёплый, без движения, без времени. Он проверил магазин – патроны были. Хватит, чтобы задержать ад, если придётся. Автомат лёг поперёк коленей, тяжёлый и родной. Взгляд уткнулся в лес. Он ждал.

Листва впереди чуть шевельнулась, и в этом шорохе что-то мелькнуло – будто белый платок, как обрывок памяти, застрявший между мирами. Ветер прошёлся по шее, не как холод, а как шёпот. "Ты знаешь, что делать." Он не испугался. Не сомневался. Он не знал точно, кто он теперь – человек, тень, волк, – но это уже не имело значения.

Влад не сразу подошёл к телу. Не потому, что боялся. Просто хотелось, чтобы этот момент не наступал. Он знал, что стоит только увидеть – и всё станет настоящим. И стало.

Леший лежал как-то… не по-мертвецки. Лицо было живым. Будто он просто слушал землю. Или шептался с деревьями.

Влад присел рядом. Не на колени, без слёз, которые могли быть здесь уместны, но не стал. Просто сел – как когда-то под теми елями, у ручья. В ту ночь они сидели вдвоём. Далеко от всех. Леший сказал: «Знаешь, почему меня Лешим зовут? Потому что я здесь – как дома. Я не прячусь в лесу. Я – лес. Он дышит мной, а я – им. Вот так».

И тогда он встал, обнял дерево, как человека, и замер. Влад подумал, что это чушь. Но потом понял: нет. Просто есть люди, которые действительно говорят с лесом – без слов. И лес их слушает.

Он часто говорил странности. Про птиц, которые улетают, когда в группе кто-то умрёт. Про то, что дрон не заметит тебя, если ты забудешь, что ты человек. Про тишину, которая громче, чем взрыв. Влад тогда усмехался. Но запоминал.

Теперь всё это – было рядом. В теле, становящимся прахом.

Влад не говорил слов, которые символизируют прощание. Просто наклонился, подобрал наполовину выпавший блокнот и положил ему на грудь еловую ветку. Не как символ. А как связь. Чтобы Леший не остался один в этом новом лесу.

И чтобы те, кто придут потом, поняли: здесь был не просто боец. Здесь был свой.

Лесной. Настоящий.

Он встал. Поднял глаза. Перед ним была тропинка, пень, небо цвета лезвия клинка – и ничего больше. Он снова взглянул на Лешего: – Потерпи братишка. «Заберём при первой возможности…» —тихо сказал он.

Голос прозвучал тяжело – как камень, как земля, как волк, говорящий не вслух, а сквозь кости. Он шагнул в сторону тени. И тень – приняла его.

Записка от Лешего

Ночь. Лес дышал ровно.

Пацаны спали. Кто-то сопел, кто-то шевелился. В стороне Снег что-то бормотал во сне – как всегда, полштаба в голове даже на отдыхе. Влад сидел молча, как будто его уже не было.

А он – Леший – не мог уснуть. Не тревожно. Просто… не время. Слишком тихо. Слишком близко что-то было. Не смерть – он бы почувствовал. Но что-то другое. Как будто лес собирался что-то сказать, но медлил.

Он достал маленький блокнот. Тот самый, в который записывал странные сны и мысли, что приходили по ночам. Сломанная пружина, обложка в пятнах, запах мха и табака. Карандаш – обгрызенный. Улыбнулся.

И начал писать. Без обращения. Без даты. Просто – если кто-то найдёт.

Интересно смотреть на людей, когда они спят. Тогда они настоящие. Без командира, без позывного, без того, что навешано. Лица – как до всего. До войны, до страхов, до броников. Чистые.

Снег во сне командует. Шепчет, как будто сам себе отдаёт приказы. Он не может отключиться. Даже ночью держит форму. Думает, что, если отпустит – всех развалит. А на самом деле держит не он – а вот эта штука у него в груди, которую он от всех тщательно прячет. Большая, горячая. Я не говорю ему. Пусть не знает.

Влад – он спит с открытыми глазами. Точнее, не спит вовсе. Он просто есть. Как дерево. Как скала, на которую можно опереть спину. Иногда мне кажется, он не человек. Или, уже не совсем. Он пошёл дальше. Он слушает не ушами. Он всё знает – не потому, что ему рассказали, а потому что прожил это во сне. Так бывает.

Про других… не буду. Все хорошие. Каждый по-своему. Даже те, кто боится. Особенно они. Бояться – это честно. Я сам, если честно, боюсь. Но пока смотрю – легче.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.