Бах. Эссе о музыке и о судьбе
В некоторых исследованиях баховедов приводятся свидетельства в пользу того, что у Баха существовали определенные «звуковые наборы» и приемы, отображающие конкретные проявления человеческих страстей – ликование, скорбь, созерцание, страдание, сочувствие и даже оцепенение! Вряд ли действительно существовал такой набор «клише» у кого-бы то ни было. Это было бы слишком просто. Нажал соответствующий аккорд – и человек заплакал. Сыграл арпеджио – и все засмеялись! Подобная точка зрения, по моему мнению, есть результат нашего изумления, непонимания и восторга одновременно: как же, каким образом простой смертный мог и посмел создавать такую музыку? И потому мы привычно ищем утраченные ключи к разгадке…
«Позвольте!, – воскликнет просвещенный читатель, знакомый с музыковедческой литературой, – давно известно, что такие «фигуры музыки» существовали, и все композиторы эпохи барокко ими пользовались как «клише». Да, это так. И мы еще упомянем этот феномен в книге. Но, скажите-ка, – современный слушатель узнает ли их, услышит ли эти «фигуры» в музыке, даже если теоретически он осведомлен об их существовании? Вряд ли. Они так и останутся для подавляющего большинства людей (а именно для них, подчеркнем еще раз эту истину, и пишется музыка!) некими теоретическими и весьма абстрактными изысками. Рецептами. Примерно так, как смакуя блюдо, мы не ведаем никаких пошаговых инструкций, каким следовал повар, готовя нам его.
…..
Как-то однажды Римский-Корсаков заметил в беседе, где речь шла о баховских «Страстях по Матфею»: «одна из отличительных особенностей склада музыки композиторов той эпохи заключалась в том, что они все умели как-то особенно длинно и долго чувствовать одно и то же, и в этом одном настроении держаться без ослабления (курсив – С.Ш.) нередко весьма продолжительное время». Сравнивая музыку XIX века с «музыкой той эпохи», мы обнаруживаем, что поздняя музыка стала иной: для нее характерны резкие смены образов и настроений, контрасты появляются ярче и чаще, словно композиторы перешли на язык более коротких фраз, пытаясь в пределах одной композиции показать как можно большего разнообразия приемов и средств. Музыкальное «слово» становится легковеснее. Послушайте хоры из Мессы си-минор Баха для сравнения, скажем, с экспрессией вагнеровских опер: одно настроение без пауз и длиннот держится у Баха десятки минут! Это нельзя лишь сравнивать в оценочной мере – лучше, хуже. Мы констатируем факт – просто стал другим «музыкальный язык»!
Но с этим явлением связано в творчестве Баха очень многое, о чем мы сейчас упомянем лишь вскользь: необыкновенное и удивительное чувство меры. Этот феномен – возможно, один из основ универсализма Баха. В нем кроется очередной парадокс баховской музыки: с одной стороны, – прав Римский-Корсаков, – Бах способен «держать настроение» на ровном фоне очень долго и сильно. С другой стороны, Баху никогда не бывают свойственны затягивания и длинноты. Композитор «говорит» ровно столько, сколько требуется ему для того, чтобы убедить слушателя. При этом выразительность его слов такова, что их не нужно говорить много!
Вот один лишь пример: флейтовая Шутка (Badinerie) из си-минорной оркестровой Сюиты (BWV 1067). Шутка венчает всю громаду сюиты, достаточно суровую и строгую, как легкий, изящный шпиль венчает массивную громаду готического собора. Но как же легка и мимолетна эта мелодия! Как она мила и непосредственна! Это – щедрость гения: в несколько секунд очаровать слушателя, сменив полностью ему настроение! Как многое бы «вытянул» из этой изумительной по красоте мелодии какой-нибудь современный композитор! Он бы «озолотился» на ней, сочинив нечто монументальное на ее основе.
Но Бах знает истинную цену «музыкальному слову»! В течение нескольких секунд звучит Шутка – и этого достаточно, чтобы поверить и принять всю громаду Сюиты.
Более Бах нигде эту свою находку не использовал… Это как прекрасно сложенный и высказанный к удачному случаю афоризм: иного места применения для него не следует искать. Верная мысль. Точный звук. Их не может быть по определению очень много.
Что такое музыка? Что она делает? И зачем она делает то, что она делает? Говорят, музыка действует возвышающим душу образом, – вздор, неправда! Она действует, страшно действует, я говорю про себя, но вовсе не возвышающим душу образом. Она действует ни возвышающим, ни принижающим душу образом, а раздражающим душу образом. Как вам сказать? Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не свое положение: мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, чего я, собственно, не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу. Я объясняю это тем, что музыка действует, как зевота, как смех: мне спать не хочется, но я зеваю, глядя на зевающего, смеяться не о чем, но я смеюсь, слыша смеющегося.
Она, музыка, сразу, непосредственно переносит меня в то душевное состояние, в котором находился тот, кто писал музыку. Я сливаюсь с ним душою и вместе с ним переношусь из одного состояния в другое, но зачем я это делаю, я не знаю. Ведь тот, кто писал хоть бы Крейцерову сонату, – Бетховен, ведь он знал, почему он находился в таком состоянии, – это состояние привело его к известным поступкам, и потому для него это состояние имело смысл, для меня же никакого. И потому музыка только раздражает, не кончает. Ну, марш воинственный сыграют, солдаты пройдут под марш, и музыка дошла; сыграли плясовую, я проплясал, музыка дошла; ну, пропели мессу, я причастился, тоже музыка дошла, а то только раздражение, а того, что надо делать в этом раздражении, – нет. И оттого музыка так страшно, так ужасно иногда действует. В Китае музыка государственное дело. И это так и должно быть. Разве можно допустить, чтобы всякий, кто хочет, гипнотизировал бы один другого или многих и потом бы делал с ними что хочет. И главное, чтобы этим гипнотизером был первый попавшийся безнравственный человек.
А то страшное средство в руках кого попало. Например, хоть бы эту Крейцерову сонату, первое престо. Разве можно играть в гостиной среди декольтированных дам это престо? Сыграть и потом похлопать, а потом есть мороженое и говорить о последней сплетне. Эти вещи можно играть только при известных, важных, значительных обстоятельствах, и тогда, когда требуется совершить известные, соответствующие этой музыке важные поступки. Сыграть и сделать то, на что настроила эта музыка. А то несоответственное ни месту, ни времени вызывание энергии, чувства, ничем не проявляющегося, не может не действовать губительно.
(Лев Толстой, «Крейцерова соната»)
Друг
Концерт для органа соль мажор BWV 592
Бах познакомил меня со многими людьми. Которые, позднее, сыграли различные, порой совсем не пустячные роли в моей жизни и судьбе. Он был в таких случаях как реальный живой человек. Давний и проверенный друг. Он сводил меня как-бы случайно в нужном месте и в нужное время с теми, кто потом становились небезразличными для меня. Смотри, – говорил он мне строго, – вот твоя будущая любовь! Будь внимателен и предупредителен! А вот, – он чуть усмехался добродушно, – тот, кто поможет тебе через десять лет, когда прижмет судьба…
Происходили такие знакомства следующим образом. Я не стеснялся играть Баха другим людям. Любую другую музыку я стеснялся исполнять. Мне казалось, что она слащава и надуманна. А при моем плохом исполнении она будет еще более приторной и неестественной. А вот Баха мне всегда было легко исполнять. Несмотря на всю техническую трудность его музыки. Искренность и какая-то внутренняя простота ее помогали мне…
Так вот, я садился к роялю, а незнакомые еще пока мне люди располагались неподалеку – и слушали. Иногда они слушали специально. Иногда – попадали в звуковое поле случайно. Но потом, после того как я «отползал», отдуваясь, от инструмента, они заговаривали со мной, – и так происходило знакомство. А заговаривали они со мной первоначально обязательно о Бахе.
Так Бах, будучи моим самым, быть может, близким другом, готовил почву для новых друзей. Он словно приводил их ко мне за руку. Или, напротив, меня вел за собой к новым друзьям.
Постепенно складывался особый круг друзей. Тех, кому именно Бах помог обрести наше общее знакомство. Получалось, что он сам – посредник между людьми. А ведь во многих книгах о Бахе его величали посредником между людьми и Богом! Не являлся ли он сам в этих случаях для меня лично моим внутренним и «желанным» богом, богом-другом, в конце концов, ответственным за мою судьбу? По крайней мере, он сделал для меня и моей жизненной линии гораздо больше многих и многих моих современников.
А как разбираться в людях?! Как улавливать в них то, что окажется впоследствии сердцевиной того или иного человека, его сутью? Как угадать: хороший и добрый попался собеседник или в глубине души он таков, что не стоит заводить с ним знакомства? Бах и тут научил исподволь меня определять человеческую сердцевину. Точнее, своей музыкой, которая заставляет меня быть мудрее, собраннее, умнее, точнее в выражениях (как слов, так и чувств); которая неспешно, но весьма упорно делает из меня другого человека, толкает эволюционировать, не засиживаться, не застывать кислым желе, а двигаться, совершенствоваться…, так вот, этой самой музыкой Бах помогал мне чувствовать других людей. И через это, через баховскую музыку, я очень редко, к счастью, ошибался в выборе друзей.
……….
Мне скажут: да любая музыка сейчас способна собрать под свои знамена множество поклонников. И они легко станут друзьями, танцуя под нее, зажигая свечи под нее, поклоняясь своим кумирам, делающим ее для них! Загляните в социальные сети! Там полным-полно групп, где собираются фанаты Тимати, Натали или Киркорова. Их там тысячи! Разве Бах сможет собрать такие толпы?
Сразу скажу в ответ: Бах не сможет собрать такие толпы. Он и не стремится к этому. Помните, я все время повторяю уже высказанную не один раз мысль – Бах обращен не к толпе. Он обращается лично к каждому человеку. Его ниточка – от сердца к сердцу. Сначала он становится сам другом. Затем по этим ниточкам люди находят друг друга уже как друзья. Здесь разный механизм образования связей. Это – умение видеть в Стае Флетчера Линда.
Впрочем, и в социальных сетях есть немало групп, посвященных Баху. И, посмотрите, о чем там спорят и говорят участники. СтОит ли сравнивать их суждения (по глубине, по качеству вкуса, наконец, по лексике и этикету) с базаром, идущим в группах, посвященных поп-культуре? Но, при этом, конечно же, и без последних нельзя обойтись. Так уж устроен наш мир: люди ищут людей. Только в случае Баха непосредственно он, его музыка становятся необходимыми фигурами процесса. Бах, а не Нокиа, по настоящему connecting people.
«Одиночество обусловлено не отсутствием людей вокруг, а невозможностью говорить с людьми о том, что кажется тебе существенным, или неприемлемостью твоих воззрений для других».
(Карл Густав Юнг)
«Телевиденье и Интернет – прекрасные изобретения. Они не дают дуракам слишком часто бывать на людях.
(Дуглас Коупленд)
Швейцар
Органная Тетрадь, хоральная прелюдия BWV 622 «O Mensch, bewein dein Sünde groß»
Жил-был на свете в недалеком от нас времени один человек. Звали его Швейцер. А имя у него было очень красивое – Альберт. Родился он в Эльзасе. Тогда, в те времена (а было это в конце девятнадцатого века), Эльзас считался то немецкой, то французской провинцией. Немцы и французы постоянно воевали за обладание Эльзасом, и тот переходил из рук в руки, – и потому у Швейцера было два паспорта, и он одинаково хорошо знал два языка. Однако, не следует думать, что все это – положительные плоды войны. Напротив, сам Швейцер всю свою сознательную жизнь боролся как мог с войнами (равно как и с любым другим проявлением насилия). Был страстным поклонником Льва Толстого. И даже порывался поведать в письме ему свои мысли по поводу «непротивления злу». Стал известным пацифистом. Именно на этой почве сблизился с еще одним Альбертом – Эйнштейном. И, наконец, получил в 1952 году Нобелевскую премию Мира.
А еще Швейцер был теологом. Специалистом «по Богу». Его книга «От Реймаруса до Вреде…» с подзаголовком «в поисках исторического Иисуса» наделала много шума в Европе и прочно приклеила к автору ярлык «недогматического теолога».
Но нас с вами, уважаемый читатель, сейчас интересует другой Швейцер. Была у этого замечательного человека еще одна грань. Он боготворил Баха. Он знал его творчество от А до Я. И, будучи сам прекрасным органистом, исполнял баховские хоралы, прелюдии, фуги, фантазии и токкаты на различных органах во Франции, Германии, Англии. Кстати, в самих органах, в их устройстве Швейцер тоже понимал толк. Он даже книгу написал о том, как нужно строить добротные органы.
Книгу написал он также и о самом «возлюбленном» Бахе. Этот капитальный труд был создан Швейцером практически сразу на двух языках – немецком и французском. В нем обстоятельно и с любовью рассмотрено практически все, что касается творчества Баха: вот, например, названия глав книги – «Поэтическая и живописная музыка», «Слово и звук у Баха», «Музыкальный язык Баха»… В то время просвещенную Европу уже «захлестнула волна» баховского возрождения. О Бахе уже было много написано и издано. Труд Швейцера был, бесспорно, хорош, но что же особенного в том, что еще один из страстных почитателей богоравного Баха решился сказать свое взволнованное слово о нем?
И вот здесь мы подходим к одному из самых главных, судьбоносных моментов в жизни Альберта Швейцера. Выходец из небедной и весьма известной семьи (родственником ему приходился, кстати, Жан Поль Сартр), сын здравствующих и горячо любящих его родителей, доктор философии и приват-доцент теологии, преуспевающий преподаватель одного из старейших университетов Европы, видный музыковед и органный мастер, прекрасно начинающий свою карьеру писатель на пике взлета своей известности вдруг, совершенно неожиданно для всех поступает учиться на врача. Для того, чтобы сразу же, вслед за получением медицинского диплома, практически полностью порвать с цивилизацией и уехать в джунгли Центральной Африки. Зачем? Швейцер увлекся духом дальних странствий? Ему надоел европейский уют, и он решил пополнить свою память впечатлениями от новых, неведомых и загадочных стран?
Швейцер уезжает в Габон, чтобы на протяжении полувека строить больничные корпуса, чтобы без устали и отдыха, без вознаграждений и почестей лечить прокаженных. В забытой богом деревушке Ламбарене (которая впоследствии станет всемирно знаменитой благодаря его лепрозориям) на берегу реки Огове, посреди лесов и вод, населенных «гиппопотамами, фантастическими усатыми рыбами и насекомыми-разносчиками малярии», белый старый доктор будет упорно, изо дня в день, из года в год вести в одиночку борьбу с тропическими болезнями, язвами, голодом… и собственной усталостью. «Швейцер совершил немыслимый для белого человека гуманитарный подвиг!», – скажут о нем пораженные и недоумевающие современники. «Вера должна быть действенной. Идея должна воплощаться в поступке», – устало отвечает им доктор. «Спокойная совесть – изобретение дьявола», – добавляет он.
За ним пошли другие. Последователи. Ему верили безоговорочно и приезжали из сытой благополучной Европы. Чтобы сострадать. Чтобы помогать страждущим. Чтобы принимать банальные роды и оперировать не менее банальный, но от этого ничуть не менее опасный аппендицит. С надеждой «искупить вину белого человека – завоевателя перед черной Африкой». И не только перед Африкой.
И новая слава поспешила к белому старому доктору. На берега Огове хлынули потоки паломников из Европы и США, фотографы, журналисты. Все словно желали одного: разгадать загадку доктора Швейцера – как, когда и откуда пришла ему в голову эта невероятная, сумасбродная для цивилизованного человека идея – отказаться от всего, карьеры, успеха, науки, процветающей семьи, денег, (удовольствий играть на органах Кавайе-Коля, на худой конец!) ради мифического, порой совершенно эфемерного блага какого-то чернокожего жителя, варвара джунглей? Никто никогда словно бы и не видал раньше воочию реального исполнения христианских заповедей! Они так прекрасно смотрелись на бумаге!…
Когда я читал предисловия к многочисленным книгам-биографиям Альберта Швейцера, я тоже стремился выискать корни этого поступка. Поступка Человека. Биографы писали о многом. Они говорили о щвейцеровском выстраданном тезисе «благоговения перед жизнью», о его теософских «поисках» Иисуса, о его пацифизме и диалогах с Эйнштейном, о его осуждении американской агрессии и призывах предотвратить угрозу атомной катастрофы, о его религиозно-мистических исканиях, о его любви к Гёте и критическом анализе Канта… Но, мне казалось, что это все – следствия. Причину так никто и не называл. Она, быть может, была не столь очевидной. Даже для самого Швейцера. Она находилась глубоко в душе у него. А говорить о глубинах своей души он не любил. Он вообще считал душу человека «заповедным местом», которое запрещено посещать другим. Швейцер сам был весьма немногословным и замкнутым человеком.
В своей книге «Письма из Ламбарене», полной описаний трудностей и лишений, с которыми столкнулся врач-миссионер в джунглях Габона, он замечает: «…Кантор из Лейпцигской кирхи св. Фомы …вложил свою долю в строительство больницы для негров в девственном лесу». И хотя из текста следует, что речь идет о деньгах, вырученных Швейцером за свою книгу о Бахе, мы должны понимать нечто другое. О чем скрытная «заповедная» душа Швейцера не будет трубить всему миру.
«Отец, Иисус, Бах, Гёте…», – Швейцер, впрочем, назвал свой ряд идеалов в одной из книг совершенно определенно.
«Вначале было Дело», – часто произносил изречение любимого Гёте сам Швейцер. «Вначале был Бах», – молча признавалась его душа.
Конкурс «Имя»
Музыкальное приношение BWV 1079, 6-ти голосный ричеркар
С 2003 по 2008 год, совсем недавно, в ряде стран прошли (и достаточно с широким размахом!) любопытные конкурсы, в которых обществу предлагалось сделать выбор «ИМЕНИ НАЦИИ». То есть назвать имя человека, который бы, по замыслу авторов этих конкурсов, олицетворял собой некую национальную сущность, идею, либо же просто был любим народом как герой Отчизны. Очень интересная картинка получилась, если подвергнуть результаты этих голосований анализу, надо Вам сказать! Вполне понятно, что изначально идея была инспирирована СМИ, главным образом, вездесущим телевидением, которое безошибочно видело в этой кампании прибыльное и шумное шоу. Выбор значимых персоналий, символов нации осуществили (с помощью широких слоев общественности), в частности, США, Англия, Франция, Германия, Россия. Были подключены возможности Интернет и СМС-голосования, чтобы показать независимое от жюри и диктата власти волеизъявление народа. Однако на деле, и, особенно, в нашей стране, все прошло совсем даже не гладко! Но – дело даже не в этом, не в фальсификациях и использовании программ-ботов, не в очевидной подтасовке результатов в угоду «здравому смыслу» и «социальной справедливости»… Меня лично очень интересовал в связи с этими конкурсами вполне конкретный вопрос: «А каковы были шансы деятелей культуры и искусства? Как высоко поднялись в этих „всенародных“ оценках и рейтингах музыканты и художники, писатели и артисты?» Сразу же скажу прямо: практически – никак! И – где, в конце концов, мой обожаемый Бах?
Дорогой читатель, давайте вместе посмотрим эти результаты и попробуем объяснить сами себе – почему получился такой расклад, что взлеты человеческого Гения и Творчества, высшие проявления Духа и Мысли оказались «не в чести»? Оказались в тени политиков, государственных деятелей, военачальников, а, порой, просто титулованных особ. Почему люди, деятельностью которых было повелевать, воевать (а, следовательно, разрушать и убивать!), покорять, подчинять и управлять, оказались в глазах общественности гораздо выше людей, для которых целями и смыслом жизни было созидать новое и прекрасное, творить, подниматься к беспредельным высотам Вселенной и приобщаться ее тайн, размышлять о феномене жизни Человека на земле? Разве не эти смыслы заложены в том, когда человек слагает прекрасные стихи, сочиняет вечную музыку, пишет ни с чем несравнимые полотна? Так вот, зададимся этими вопросами (уверен, вовсе не праздными для Вас тоже!) – и перейдем к результатам. К первым «десяткам» наций. К их цвету и символам.
Национальный конкурс Америки: Р. Рейган, А. Линкольн, М.Л.Кинг, Д. Вашингтон, Б. Франклин, Д. Буш, Б. Клинтон, Э. Пресли, Опра Уинфри, Ф.Рузвельт. Из десяти первых мест – девять заняли политики (президенты и государственные деятели) и телеведущая, прочно встроенная в эту же систему. Искусство представлено Элвисом. Более высокого имени в Штатах в этой области не нашлось.
Чем порадует нас Англия? Уж там-то невозможно обойти вниманием колоссов и гениев, олицетворяющих национальную культуру! Итак, вот они, победители: У. Черчилль, И. Брюнель (инженер, строитель-проектировщик мостов и железных дорог), Принцесса Диана, Дарвин, Шекспир, Ньютон, Елизавета I, Джон Леннон, Нельсон, Кромвель. Пятое, почетное место «Вильяма нашего…». Музыка вновь на восьмом месте. Так же, как и в Штатах. Близка ли она к Вечности? Впрочем, я вполне понимаю англичан – вряд ли кто вообще серьезно рассматривал кандидатуры Пёрселла, Генделя или Бенджамина Бриттена. Джон все-таки ближе. И – свой в доску!…
Россия. Тут все ясно: А. Невский, Петр I, Столыпин, Сталин, Пушкин Ленин, Екатерина Великая, Александр II Освободитель, А. Суворов… Право, неуютно бы было, мне кажется, Александру Сергеевичу в такой боевой команде, между товарищами Сталиным и Лениным! Музыке здесь не место. Когда говорят пушки, музы молчат…
С трепетом озираю топ-лист Германии… Конрад Аденауэр, Мартин Лютер, Карл Маркс, Ганс и София Шолль (участники немецкого Сопротивления, казненные в 1943 г.), Вилли Брандт, Бах, Гёте, Гуттенберг, Бисмарк, Эйнштейн. Ура, старик Бах бьет все рекорды – он шестой! Рядом с любящим его Гёте… А ведь еще первый биограф Баха Николаус Форкель в конце своей книги написал, словно бы обращаясь к нации: «И этот человек, величайший композитор и величайший исполнитель музыкальных произведений, который когда-либо существовал и, по всей вероятности, будет существовать, был немцем. Гордись им, родина, гордись, но и будь достойной его!»
Итак, что мы видим? Из 40 великих людей, поименованных тут, культура и искусство представлены шестью именами. Музыка – тремя (великий «триумвират» – Элвис Пресли, Джон Леннон и Иоганн Себастьян Бах). Из мира искусства Бах (в интегральном, обобщенном списке) – первый, деля это место с Пушкиным и Шекспиром! Много это или мало? Какие выводы делать нам, исходя из этих цифр и списков? Плохо ли это? Что именно должно быть по-другому, какую картину мы бы хотели видеть в идеале?
«И что?, – спросит меня иной читатель, – по вашему мнению, вместо Принцессы Дианы должен стоять в этих рейтингах Пёрселл, а вместо Карла Маркса – Бах?» Нет!, – отвечу я, не должны. И – никогда не будут. И – слава Богу! И этой позиции у меня есть несколько объяснений и обоснований.
Первая, и – самая главная. Бах и Пёрселл не могут нравиться (будем использовать здесь это слово, хотя оно не совсем подходит по смыслу отношения человека к подобной музыке) всем. Они не могут нравиться даже большинству. Их звуки ценит и любит незначительный процент людей. Во-первых, потому – что подобная музыка вовсе и не предназначена для «всего народа». Когда говорят – народный композитор, то лично у меня скорее возникнет образ Михаила Круга или Игоря Крутого, но никак не образ Баха. Возможно, Бах и надеялся, что он создает для «народа». Хотя – вряд ли. Скорее, он понимал, что его музыка выше. Она предназначена Богу. А, стало быть, и всему человечеству в целом. Ибо: нет человечества, нет и Бога.
Представьте, если бы объявили подобный вышеописанным конкурс не для одной нации, не для одного народа, а для всего человечества. Скажем, «Имя Человечества». Или, еще лучше – «Имя Человечности»? Был ли тот список иным? Конечно! И вот там, я уверен, Бах занял бы одно из самых высоких мест.
Хотя… Может быть, и нет! Баху вряд ли могли отдать свои голоса люди, лишенные музыкального слуха. «Не могу отдать голоса, так как не имею слуха!». И это – физиологический барьер. Его музыку могли проигнорировать сторонники сепаратистских и региональных идеологий, проталкивая свои убеждения и своих лидеров. И это – национальный барьер. Его могли бы не упомянуть атеисты. Потому что – чересчур религиозен. Его бы не назвали технари и люди от науки. Так как: «мы вообще в музыке не понимаем ни черта! Да и кому она нужна, раз не приносит никакой практической пользы?!» Все дело в том, что человечество очень разнородно. И потому искать единых, «первых» идолов и кумиров вообще-то бессмысленно. На любое предложение найдется множество контрпредложений. Да и возражений тоже. Нужны ли такие конкурсы народу? Да, они любопытны. Они полезны. Они могут подогреть интерес к истории. К культуре. Мотивировать на поиски нового и переосмысление старого. Нужны ли такие конкурсы Баху? Его музыке? Нет, не нужны. Потому что, какой бы процент голосов, какое бы место он (она) не получили, удел этой музыки – Вечность.