На грани высоты и падения. Роман

– Ты – прекрасный человек, и я хотел оказать тебе добрую службу, но…. Давай сейчас не пойдём домой, а погуляем по нашему прекрасному городу, который, я думаю, поможет нам правильно понять и рассудить ужасные события, происходящие ныне в Смольном.

И далее Анатолий Дмитриевич стал рассказывать Ивану обо всём, что он услышал и увидел в эти дни, о чём, сильно переживая, рассуждал сам с собой, пытаясь понять закулисный политический смысл взаимоотношений двух городов Москвы и Ленинграда.

Он сказал, что Маленков приехал в Ленинград уже с готовым постановлением Политбюро, в котором определялась судьба высших руководителей страны, бывших ленинградцев, неожиданно снятых со своей работы якобы за антигосударственные действия.

– Ты, Иван, только подумай, какие обвинения выдвинуты. Никто этому в Смольном не верит. Думаю, что эта ошибка. Ты только подумай, Иван, какие имена. Нет, в это невозможно поверить.

Сказав эти слова, он как-то неожиданно схватился за голову и крепко сжал её своими руками, потом медленно освободил руки и безвольно опустил их вниз. Пройдя несколько метров по тротуару, он, посмотрев на Ивана, неожиданно спросил:

– А ты был в музее обороны Ленинграда?

Иван, конечно, не только не был в нём, но даже не знал, что такой музей существует.

Анатолий Дмитриевич с сожалением посмотрел на него и сказал:

– Жаль, что не был, но, возможно, уже никогда и не будешь. Вот ты не был, а Маленков был, вчера он изъявил желание посетить его. Правда, интерес у него был особенный. Вместо того чтобы оценить фонды, собранные на местах битв с немецко-фашистскими захватчиками, а за ними разглядеть историю героической битвы за Ленинград и ленинградской блокады, он увидел в этом приниженную роль Сталина и высказал фантастическую и чудовищную мысль о каком-то террористическом акте против вождя. Проходя мимо дорогих ленинградцам экспонатов, он кричал на сотрудников музея и на нас, сопровождавших его по музею:

– Создали миф об особой «блокадной» судьбе Ленинграда! Свили антипартийное гнездо! Принизили роль великого Сталина! Готовили на случай его приезда террористический акт!

Анатолий Дмитриевич был взволнован, говорил эмоционально, но не громко, словно душа его кипела, а голова призывала к сдержанности.

Иван не перебивал его своими вопросами, понимая, что на него, как на ответственного работника, тоже ложится эта политическая тень.

Тот продолжал высказывать свои мысли, потому что все эти дни и ночи он думал, думал над тем, почему вдруг московские власти свою яростную атаку направили на ленинградцев?

Ему захотелось поделиться с Иваном теми размышлениями, которые терзали его всю ночь, и он сказал:

– Зависть – вот главное, что тормозит развитие страны. Она обвиняет и судит без доказательств, принижая достоинства и приумножая недостатки, даёт малейшим ошибкам громкие названия, язык её исполнен желчи, преувеличения и несправедливости. Если завистливыми становятся простые люди, то потери выявляются среди родственников и друзей, но если зависть овладевает людьми, наделёнными властью, то могут быть разрушены судьбы многих людей, городов и даже стран. Не зависть ли является причиной таких действий московских властей? Запомни, Иван, прошедший 1948 год. В этот год не стало бывшего руководителя Ленинграда Жданова, он, «согласно заключению врачей», был отправлен по решению Политбюро в двухмесячный отпуск, а через два месяца его не стало. Умер ли? Или… Так это или иначе, можно об этом только догадываться, но стало ясно другое, отныне самый авторитетный ленинградец исчез с политической карты. Не было ли в этом действии попытки поставить на колени гордых «ленинградцев», заставить их покорно следовать Москве. Не с этой ли целью явился в Ленинград, занявший его должность Маленков, пренебрежительная и грубая манера поведения которого говорила именно об этом. Слишком напористый, даже грубый тон его сиплого голоса, сообщавший об ужасных обвинениях в адрес всей ленинградской партийной организации, вызвал во мне полное отрицание его слов. Смысл его речи сводился к тому, что руководители города встали на путь антипартийных методов работы и противопоставили себя Центральному Комитету. Он заявил даже о том, что руководство ленинградской партийной организаций и его обком превратился в опорный пункт для борьбы с ним. Он требовал от присутствовавших в зале членов партии подтверждения существования в Ленинграде антипартийной группы, причём вёл себя как хулиган, буквально не говорил, а орал на всех. Мне показалось, что после расправы со Ждановым, теперь наступила очередь его соратников.

После этих слов несколько минут он не проронил ни слова, уйдя в себя. Этого времени было достаточно, чтобы Иван смог осознать исходящий от него поток мыслей. Он, лично никого из них не знавший, представил себе эти события как бы со стороны, но заинтересованно, как ленинградец, и понимал, что для Смольного наступают тяжёлые дни.

Они шли и, поглощённые своими мыслями не видели людей, идущих рядом с ними, не ощущали морозного воздуха, щипавшего их уши и щёки. События развивались внутри них самих.

Ивану стало жаль Анатолия Дмитриевича, но перед его глазами возник образ Кузнецова. Уж очень эмоционально он тогда на совещании говорил, искренне любя свой город и людей, живущих в нём. А разве не показательно, что на его призыв, все сидящие в зале откликнулись с таким воодушевлением, что потом долго аплодировали его простым словам. Значит, они доверяли ему.

Он посмотрел на Анатолия Дмитриевича и спросил его:

– А что Маленков сказал о проведённой ярмарке?

На что тот уставшим, но взволнованным голосом ответил:

– А что он хорошего может сказать, когда все его мысли были направлены против нас. Он заявил, что секретарь ЦК Кузнецов самовольно и незаконно организовал Всесоюзную оптовую ярмарку, пригласив к участию в ней торговые организации краёв и областей, включая и самых отдалённых вплоть до Сахалинской области, а также представителей торговых организаций всех союзных республик. А это означало, по его словам, нанесение большого ущерба государству в связи с неоправданными затратами государственных средств на организацию ярмарки и на переезд участников её в Ленинград и обратно. Он говорил также, что на ярмарке были предъявлены к продаже товары на миллионы рублей, включая те, которые распределяются союзным правительством по общегосударственному плану, что привело к разбазариванию государственных товарных фондов и к ущемлению интересов ряда краёв, областей и республик.

Иван слушал Анатолия внимательно, но верить его словам не хотелось. Получалось, что Москва отвергает новую форму хозрасчёта в экономическом хозяйствовании, и ему теперь стало понятно, отчего были задержаны пустые вагоны.

Анатолий Дмитриевич хотя и старался говорить уверенно, но Иван видел, как он волнуется. Это было заметно по частой смене интонаций в его голосе и судорожном движении мышц лица, чего ранее за ним не наблюдалось.

Чтобы как-то успокоить его переживания, Иван спросил:

– Анатолий Дмитриевич, но вы же лично ни в чём не виноваты?

– Я не виноват, обо мне на пленуме не было сказано ничего, но я думаю, что это начало большого разговора. Ведь Маленков набросился и на тот факт, что остались нереализованные продовольственные товары, свезённые в Ленинград со всей страны, и его нисколько не заинтересовал факт недопоставки вагонов, отчего и не были они отправлены в города страны.

Друзья расстались поздно вечером, пройдя, несмотря на мороз, почти весь проспект и убеждая в невиновности себя и всех ленинградских руководителей.

Когда Анатолий ушёл, Иван оглянулся: там где-то в конце проспекта виднелось здание Смольного, отныне поселившее в его душе до конца не понятое им чувство опасности.

Зимние дни в Ленинграде короткие, и, как казалось Ивану, люди словно растворялись в этой сумрачной жизни, где слух о предательстве местных руководителей быстро разлетался по городу.

Глава 4

Ордера на арест

Время бежало неумолимо быстро. Анатолий по-прежнему работал в Смольном, и иногда сообщал Ивану последние новости. Так, он известил его о полном уничтожении Музея обороны, сообщил так же о том, что из отделов стали увольняться старые опытные кадры сотрудников и появляться новые незнакомые ему люди.

Наконец, он узнал, что в Доме офицеров на Литейном проспекте состоялся так называемый открытый судебный процесс по делу руководителей Кузнецова, Попкова и Вознесенского. Подсудимых обвинили в измене Родине, контрреволюционном вредительстве, участии в антисоветской группе и приговорили к высшей мере наказания.

В ноябре месяце Анатолий Дмитриевич сообщил о слухах, ходивших в кругах его друзей, что в Ленинград приехал Абакумов, недавно назначенный министром госбезопасности, с большой группой работников комитета госбезопасности.

Не знал Анатолий только одного, что они прибыли в Ленинград, чтобы сломать и его судьбу.

Вскоре его вызвали в кабинет, где за большим рабочим столом сидел новый назначенный первый секретарь вместе с неизвестными ему людьми. Их было трое.

Они стали задавать ему такие простые вопросы, от ответа на которые зависела его вина перед ними:

– Вы – Анатолий Дмитриевич Савкин?

– Да.

Вы участвовали в организации оптовой ярмарки?

– Да.

– Кто ещё работал вместе с вами?

Он назвал знакомых ему сотрудников Смольного, в том числе и фамилию Ивана.

Вы знаете о допущенных на ярмарке убытках на сумму в четыре миллиона рублей?

– Нет, не знаю.

– Так вот, знайте, вы являетесь одним из организаторов экономического преступления, за что исключены из партии и уволены с работы. Больше вы не являетесь работником Смольного. Идите, и не забудьте передать своим друзьям, что вам запрещено покидать город, потому что все вы нам ещё будете нужны.

Анатолию Дмитриевичу не разрешили даже зайти в его кабинет, где остались лежать его личные вещи, и одним из охранников он насильно был выведен за пределы здания.

Две недели Анатолий Дмитриевич находился в постоянном ожидании ареста. Некоторых из его друзей, также вероломно уволенных с работы, уже взяли, о чём сообщили им их жёны.

В конце января пятьдесят первого года пришли и за ним, о чём Ивану сообщила жена Анатолия Дмитриевича.