Время бесов

Чахоточный передернул затвор и прицелился во внука Егорку, мальчика лет шести. Тот, не понимая, что происходит, смотрел на него во все глаза, не сходя со своего места.

– Считаю до трех, – крикнул чахоточный и зашелся в кашле. – Раз! Два!

Мы со стариком бегом кинулись в амбар.

– Да где ж я мешки-то возьму, – плачущим голосом пожаловался Иван Лукич, – у меня их и есть-то всего три штуки!

Продотрядовец Трофим, осматривающий амбар, услышал и заржал

– Ниче, в жопу жаренный петух клюнет, в бабью юбку насыплешь!

Он, удостоверившись, что в ларях есть зерно, теперь профессионально обыскивал амбар, видимо, в надежде найти тайники

– Сам говори, где у тебя захоронки, – отсмеявшись своей соленой шутке и свирепо выпучив глаза, сказал он. – Найду – всех к стенке поставлю!

– Нет у меня никаких захоронок, все, что есть, здесь.

Трофим внимательно посмотрел на хозяина и удивленно спросил:

– У вас что, еще продотрядов не было?

– Нет.

– То-то я гляжу, вы тут жируете, – удивился он, – пока пролетариат пухнет с голода! Ниче, скоро узнаете, почем фунт лиха!

Зерна у Ивана Лукича, по моим прикидкам, оказалось заготовлено совсем немного, всего два ларя. Было непонятно, как им можно прокормиться троим взрослым и четверым малышам. Однако, герои революции думали по-другому. Все они вошли вслед за нами в амбар и, разглядев крестьянские запасы, стали нарочито громко удивляться кулацкой жадности и ненасытности. Облазив все закрома, продотрядовцы первым делом конфисковали в пользу пролетарской революции четверть самогона и свинной окорок. После чего тут же начали поправлять пошатнувшееся на царской каторге здоровье.

Однако, и о нас со стариком продотрядовцы не забыли. Пока они пили самогон, мы с Лукичом под стволом нагана прилежно вычерпывали совком из ларей зерно и пересыпали его в мешки. С тарой для пшеницы вопрос был решен в рабочем порядке с большевистской простотой: нас просто заставили высыпать из мешков картофель. Наполненные зерном мешки мы со стариком выносили из амбара и аккуратно укладывали на подводу. Каждый раз, когда мы появлялись во дворе, начинали выть старуха и невестка, но Иван Лукич цыкал на них, и они послушно замолкали.

Пока мы «работали», к четверым уже наличным заготовителям присоединились новые товарищи. Сначала пришла троица во главе с низкорослым в кожанке, последним явился оратор-командир в картузе со звездой. Самогон начал катастрофически быстро кончаться, в бутыли его осталось пальца на четыре, и у Ивана Лукича потребовали добавки.

– Больше ничего нет, – угрюмо ответил он, выгребая из ларя последние зерна пшеницы.

– Брешешь, сволочь кулацкая! – завопил чахоточный. – Смотри, найду, где прячешь, своей рукой в расход пущу.

– Кто тебе мешает ищи, – равнодушно сказал старик.

– Не хочешь сам давать, скажи, у кого есть, – ласково посмотрел на хозяина красными глазами командир, – не то мы твою дочку сейчас оприходуем!

Иван Лукич спрятал глаза и повторил:

– Нет у меня самогона.

– Так и нет? – глумливо переспросил молодой парень со всклоченной кудрявой головой.

– Нет.

– Тогда вставай к стенке!

Иван Лукич не понял, что тот от него хочет, и у какой стенки ему становиться, спросил:

– Куда вставать-то?

Такой наивный вопрос вызвал взрыв веселья. Пролетарии покатились от хохота, а инициатор, давясь от восторга, показал пальцем на противоположную стену. Хозяин, не понимая причины веселья, пожал плечами и послушно встал напротив. Кудрявый, очень довольный своей задумкой, вытащил из кармана пиджака офицерский наган и начал целиться в хозяина. Тот, еще не сообразив, что происходит, безучастно стоял у стены, переминаясь с ноги на ногу. Ударил оглушительно громкий в гулком, деревянном помещении выстрел. Старик зажал ладонями уши и начал оседать на землю.

– Никак попал? – спросил кто-то из продотрядовцев.

– Не, это он просто так, дуркует, – ответил стрелок, начиная хищно раздуваться ноздрями. – Я целил выше. Эй, старый хрен, – крикнул он сникшему Ивану Лукичу, – дашь самогона или вторая пуля твоя!

Хозяин ничего не ответил и свалился набок. Я неподвижно стоял в стороне, не зная, что делать. Кузнецы народного счастья загнали меня в тупик. Стоило мне вмешаться в развитие событий, как эта мирная пьянка начнет переходить в кровавое побоище, которое вряд ли окончится даже с их гибелью. На защиту своих лучших сынов явится карающая десница революционного правосудия и сурово отомстит мелким частным собственникам, посягнувшим на жизнь героев. Меня здесь ничего не держало, а крестьянам от своих домов деваться было некуда.

– Эй, дядя, ты чего? – удивленно спросил кудрявый. – Никак со страха окочурился!

– Ты, мазила, ему в лобешник закатил, – негромко констатировал кожаный командир. – С пяти шагов промазал!

– Да не может того быть, я на ладонь выше башки целил! Никак рука дрогнула? – огорчился кудрявый. – А может дуркует?

Я подошел к Ивану Лукичу. Он лежал на боку, поджав ноги, седые поредевшие волосы окрасились кровью Я проверил на шее пульс. Слава богу, он был жив, Пуля только зацепила голову.

– Жив, помогите отнести его в дом, – обратился я к пьяной компании.

Мне никто не ответил, продотрядовцы удивленно рассматривали меня, как неведомое насекомое. Первым опомнился краснозвездный командир:

– А ты, контра, кто есть такой, чтобы вмешиваться в этот, как его, революционный процесс? Ты откель такой умный взялся?

– Я военный фельдшер, инвалид империалистической войны. Долго еще сидеть будете?!

Напор, видимо, подействовал, и со скамьи встал мужик со следами былой человечности на лице. Он пришел одним из последних и был пока достаточно трезв.

– Пошли, Ерема, поможем, – сказал он парню с глупым и простодушным лицом, – чего деду здеся здря валяться.

Они подняли старика, один – подмышки, другой – за ноги, и вынесли из амбара. Увидев мужа, жутко завыла Елизавета Васильевна. Аксинья бросилась к свекрови и обхватила ее обеими руками.

– Что же вы, изверги, наделали! – крикнула она «санитарам».

Те, не глядя на женщин, понесли хозяина в избу.

– Не плачьте, он жив, согрейте лучше воду – торопливо сказал я им и побежал открывать дверь.

В избе на столе стояла трехлинейная керосиновая лампа. Ребятишки спрятались за печь и замерли там, не выдавая себя даже шепотом. Продотрядовцы положили Ивана Лукича на лавку возле окна и торопливо пошли из горницы.

– Дядя Степа, – сказал старшему простодушный парень, приостанавливаясь у порога, – ты глянь, какая у их лампа, забрать?

– Свет мне будет нужен самому, – жестко сказал я.

Степан угрюмо посмотрел на меня и, видимо, стыдясь своей нерешительности, процедил сквозь зубы:

– Потом заберешь, еще будет и на нашей улице праздник!