Время бесов

– Дяденька, за что?

Я не нашелся, что на это ответить. Он выстрелил первым, причем подло, без предупреждения и теперь смотрел грустно, осуждающе, со смертельной тоской. У меня самого всю штанину залило кровью, и в голове была почему-то одна мысль, как теперь одна Даша сможет дотащить до пролетки раненого.

Ордынцева была легка на помине. Прибежала со своим маузером и с ужасом уставилась на меня.

– Что случилось? – задыхаясь то ли от волнения, то ли бега, спросила она. – Кто здесь стрелял?

– Тетенька, помоги, – попросил сидящий на земле подросток. – Он меня убил!

– Кого убил, – спросила Ордынцева, только теперь увидев раненого парнишку.

– Этот, – ответил он. – За что он меня убил?!

Пока суд да дело, я проковылял к пролетке и присел на ступеньку. Нога сделалась деревянной. Боли пока не было, но место ранения уже горело как будто обожженное. Штаны у меня были единственные, поэтому я не стал их резать, не стесняясь, спустил и осмотрел рану. Все бедро было перепачкано кровью. Пуля пробила мышцу рядом с тазобедренной костью и выворотила ее на выходе. Кровь из раны хлестала струйкой, как из водопровода.

– Так тебе и надо, гад! – опять сказал парнишка, – Жаль я тебе в пузо не попал!

– Ты можешь сказать, что произошло? – спросила бледная, растерянная Ордынцева. – Он говорит, что ты его убил.

– Правильно говорит, а если сам не подохнет, то добью. Этот гаденыш хотел попасть мне в живот и полюбоваться, как я буду умирать.

– Мальчик, это правда?! – взволнованно воскликнула Даша.

– Дай сюда рубашку! – заорал я, прерывая ее расследование. – Нашла время болтать!

– Тетенька, где мой тятя? – опять заныл парень. По-моему, только после этого вопроса до Ордынцевой дошло, кто такой раненый подросток, и что у них вообще за семейка. Она торопливо сняла куртку, свою солдатскую рубаху и оторвала от нее почти всю полу. Меня уже начало лихорадить. Наверное, просто от страха последствий ранения. Я как смог перевязал рану и только после этого перевел дух.

– Ты сможешь одна довести того человека? – спросил я, имея в виду раненого.

– Конечно, смогу, – решительно сказала она и, больше не отвечая на мольбы парнишки пожалеть его, пошла обратно в лес.

– Дяденька, ты почему меня застрелил? Мне ведь больно! – опять взялся за меня осиротевший ублюдок.

Я расслабился и попытался сосредоточиться на ране. На подростка старался не смотреть. Он лежал на земле и скулил.

– Зачем ты в меня стрелял? – спросил я его только для того, чтобы что-нибудь сказать.

– Просто так. Хотел посмотреть, что будет! – ответил он, глядя на меня плачущими глазами.

Меня такая любознательность просто взорвала:

– Посмотреть! Ты лучше заткнись, гаденыш, пока я тебя не пристрелил1

Моя неприцельная пуля попала ему в плечо, ближе к ключице и при минимальной помощи он вполне мог через неделю поправиться. Но помогать ему я не хотел, да и не мог.

Подросток посмотрел на меня затравленным зверьком и умолк. Мне показалось, что у него не появилось и тени сомнения в своей неправоте. Я перестал обращать на него внимание и занялся собой. Пока не вернулась Ордынцева, занимался самолечением и вскоре мне стало немного лучше. Во всяком случае, кровь перестала сочиться сквозь повязку.

Наконец показалась Даша вместе с раненым. Тот шел медленно, и было видно, как он с трудом переставляет негнущуюся ногу. Наконец, они добрались до экипажа.

– Ты сможешь править лошадьми? – спросил я, вставая с подножки, на которой сидел все это время.

– Наверное, – ответила она. – А это очень сложно? А, я знаю, как! Нужно тянуть вожжи и кричать: «Но»!

С ней было все ясно.

– Посади человека на сидение и помоги мне влезть на облучок, – попросил я. Кроме как на себя, рассчитывать мне было не на кого.

Раненый стоял, держась рукой за борт пролетки и смотрел на нас с нескрываемой теплотой.

– Меня зовут Опухтин, – представился он. – Илья Ильич.

– Дяденька, – опять заныл подросток, обращаясь теперь к новому участнику действия, – вон тот мужик меня ранил и еще грозился убить!

Опухтин посмотрел на него, выпрямился и ухватился сразу побелевшей от напряжения рукой за поручень пролетки. Разбитое лицо его стало бледным и страшным.

– Ты, ты, это ты! – заговорил он, путаясь в словах.

Мне показалось, что у него начинает сносить крышу. Ко всем злоключениям нам не хватало еще сумасшедшего.

– Это он их убил! – почти впадая в обморочное состояние, бормотал Опухтин, показывая пальцем на паренька.

– Кого их? – спросила Даша, не менее меня удивленная странным поведением раненого.

– Он моих товарищей заколол штыком! – закричал раненый. – На моих глазах! В живот, и в горло!

– Врет он, это не я, это тятя с Васькой, – закричал подросток, начиная отползать от пролетки. – Они сами виноваты, тятя велел…

Что велел «тятя», парнишка не сказал. Он довольно шустро для раненного вскочил на ноги и, согнувшись, побежал в лес.

– Это он убил тех людей? – деревянным голосом спросила Даша.

– Он, он! Пожалуйста, не дайте ему уйти!

– Никуда не денется, – пообещала Ордынцев а, вытаскивая из кобуры маузер. Потом крикнула: – Стой, стрелять буду!

Паренек никак не отреагировал на окрик. Тогда Даша выстрелила в воздух.

Беглец остановился и мельком глянул назад. У него были стеклянные, мертвые глаза и оскаленные мелкие зубы. Он напомнил мне загнанного хорька.

– Вам всем не жить! – крикнул он и побежал, пытаясь добраться до первых деревьев.

– Стой, стреляю! – опять крикнула Ордынцева, как мне показалось, не зная, что дальше делать со своим пистолетом…

– Можно я? – взмолился раненый.

– Извольте, – ответила революционерка и передала ему оружие. Паренек успел отбежать уже шагов на двадцать, когда, придерживая правую руку левой, спасенный нами человек по фамилии Опухтин прицелился и нажал на спусковой крючок

– Мама! – успел закричать подросток и замолчал, словно захлебнувшись в звуке своего голоса.