Волчья сыть

– Куда, и что случилось? – не очень охотно спросил я, придумывая причину, как ему вежливее отказать.

Проситель при более подробном осмотре мне не понравился. У него были какие-то неопределенные черты лица – про таких людей говорят: «без особых примет» – и бегающие глаза. Разговаривая со мной, он все время отводил взгляд в сторону, хотя был напорист и взволнован,

– Дворянин и здешний помещик Трегубов, у которого я имею честь состоять управляющим, находятся при смерти и нижайше просят вас изволить пожаловать в его имение, – витиевато объяснил управляющий.

– Что за имение? – больше для проформы, чем из интереса спросил я. Фамилия Трегубов мне ничего не говорила, и ехать неизвестно куда охоты не было.

– Завидово-с! – со значением сообщил управляющий, как будто это был, по меньшей мере, Версаль.

– Что с ваши Трегубовым? – поинтересовался я.

– Они-с ранены-с, – состроив скорбную мину, сообщил гость, – не знаю, успеем ли. Того и гляди помрут!

– Ладно, сейчас прикажу заложить коляску, – пересилив лень, согласился я. – Только если он умирает, то стоит ли ехать?

– Как же-с не стоит! Непременно нужно ехать, Василий Иванович первейший здешний помещик. Любимец, если так можно выразиться, покойной императрицы Екатерины Алексеевны! А об коляске не извольте-с беспокоиться, я в карете-с.

– Ладно, подождите, пока я переоденусь и возьму инструменты, – сказал я. Мне стало любопытно взглянуть на «любимца» Екатерины.

– Поторопитесь, доктор, а то не ровен час, не поспеем, Василий Иванович кровью изойдут…

Я надел сюртук, и мы вышли на улицу. Нас ждала по-настоящему роскошная карета, запряженная шестеркой белых орловских рысаков. Лошади были заводские и очень породистые. Отличались они от моих кобылок как хороший Мерседес от Жигулей.

Мы тотчас сели в карету, кучер и форейтор закричали, защелкали кнутами, и мощные, сильные животные рванули с места в карьер. Мы понеслись по городу с удивительной быстротой. Ощущение было совсем другое, чем при езде на машине. Грохот колес, стук копыт, ветер, врывающийся в открытые окна кареты, создавали ощущение бешеной скорости, хотя мы, дай Бог, если разогнались до сорока километров в час.

По дороге я познакомился с управляющим. Звали его Иван Иванович Вошев.

Из его рассказа я узнал, что случилось с его хозяином Трегубовым. В окрестностях села Завидово появилась волчья стая. Несмотря на летнее время, когда волкам хватает еды в лесу, и они обычно не беспокоят людей, эта стая начала прямо-таки беспредельничать. На пастбище в виду деревни вместе с пастухами зарезала целую отару овец. Несколько раз нападала на крестьянские обозы.

Началась паника, люди боятся выходить за околицу. По инициативе Василия Ивановича местные помещики собрали псовую охоту с тремястами собаками и большим количеством загонщиков. Стаю удалось блокировать и, в основном, перебить. Вырваться из облавы удалось только вожаку, необычайно большому волку.

Словно в отместку, он начал нападать не только на домашний скот, но и на людей. Один порезал целое стадо овец и загрыз пастуха с собакой. Потом прямо в селе напал на бабу. Волчара дошел до того, что ночью пробрался в саму Завидовскую усадьбу и выл около помещичьего дома. Причем ни одна спущенная собака не осмелилась к нему подойти.

Трегубов счел это личным вызовом и поклялся убить волка. Началась борьба зверя и человека. Матерый, умный хищник не боялся ни собак, ни флажков и легко уходил от облав.

Последняя облава была вчера в ночь. На нее согнали всех окрестных крестьян. Только на номерах стояло тридцать человек с ружьями. И все-таки волк ушел. Причем полем на виду у всех: перескочил через флажки и прорвал цепь безоружных загонщиков.

Крестьян отпустили, а Трегубов с двумя егерями и малой сворой собак отправился по его следу. Его резвый донец опередил медлительных егерских лошадей, и помещик в одиночку напоролся на волка.

Собаки, увлеченные погоней, были далеко, егеря не поспели на выручку, Трегубов стрелял, но дал промах, а волк умудрился зарезать его лошадь и нанести охотнику несколько ударов клыками. Охотник удачно спрыгнул с падающего коня и сумел отбиться кинжалом. Когда подоспела подмога, зверь ушел, но рваные раны, полученные Трегубовым, очень тяжелы, и есть опасность для его жизни.

Я начал расспрашивать о помещике, чье имя не раз упоминалось на застолье уездного начальника. По словам моего провожатого выходило, что это один из самых богатых помещиков в губернии. Иван Иванович удивился, что я ничего толком не знаю про такую популярную в здешних местах личность, и с удовольствием поведал мне несколько скандальную историю своего патрона.

Происходил Василий Иванович из боковой ветви древнего боярского рода, состоявшего в родстве с самыми знатными русскими фамилиями. Однако, еще в петровские времена их фамилию начали преследовать всяческие несчастья от болезней до опал, и Трегубовы потеряли значительную часть родовых земель и, говоря нашим языком, общественную значимость. Род захирел, и о нем подзабыли.

Отец нынешнего помещика Иван Васильевич Трегубов, не выслужив ни чина, ни состояния, погиб во время турецкого похода от болезни, оставив малолетнего сына почти нищим. Мальчика попечением родственников определили в кадетский корпус, после окончания которого в 1789 году он начал службу сержантом в лейб-гвардии Преображенском полку.

Интригами врагов фаворита императрицы, князя Алексея Зубова, когда августейшая любовница поссорилась со своим светлейшим аморетом, Трегубов был приставлен караульным к спальне любострастной императрицы. Государыня не обошла своим вниманием юного красавца сержанта, и на некоторое время он подменил собой на царском ложе Зубова. Князь Алексей расстроил интригу, умолил императрицу, искренне его любившую, вернуть себе ее благосклонность и отослать нового любовника.

Екатерина Алексеевна рассталась с Василием Ивановичем, по-царски наградив его за труды: чином лейб-гвардии поручика, богатым имением и высылкой из столицы в угоду ревнивому Зубову в бессрочный отпуск.

После восшествия в 1796 году на престол Павла Петровича, когда новый император одним из своих первых Высочайших Именных повелений, приказал всем отпускникам вернуться в свои полки, Трегубов вынужден был вернуться в Петербург.

Я кое-что знал об этом реформистском поступке Павла, поставившим на уши половину российского дворянства.

О своеобразной системе службы в армии не только малолетних, но и не рожденных детей при Екатерине II достаточно много рассказано в литературе и истории. Достаточно вспомнить Петрушу Гринева, героя повести Пушкина «Капитанская дочь», записанного в армию в младенчестве.

Петр I, в свое время, обязал всех дворян в обязательном порядке служить отчизне. Обходя, по нашей российской традиции, этот закон о службе всех сословий с рядового чина, дворяне записывали в полки своих недорослей для того, чтобы им шла выслуга лет и производство в чины.

Идею подхватили военные казнокрады, присваивающие себе содержание не родившихся или малолетних «отпускников». К концу правления матушки-императрицы в полках служило меньше половины их списочного состава. Большая же половина солдат и офицеров из высшего сословия сидела по домам и имениям, наслаждаясь радостями жизни.

Павел прищучил халяву и приказал всем отпускникам явиться в свои полки в самый короткий срок. Тут же пошел слух, что не вернувшихся лишат дворянства, чинов и привилегий. Ужас обуял великую, необъятную Русь. Отпускники бросились разыскивать свои подразделения. Новые драконовские порядки особенно касалось военнослужащих элитных полков, где неугомонный император мог самолично проверить соответствие полковых реестров фактическому присутствию.

В эти тревожные дни станционные смотрители на взятках наживали состояния за предоставление лошадей напуганным отпускникам. В столицу везли служить двухлетних капралов и пятилетних сержантов, числившихся в отпуске «до завершении учебы».

Трегубов вовремя вернулся в полк, сшил предписанный императором нищий мундир по прусскому образцу за двадцать два рубля ассигнациями и начал стойко сносить тяготы и лишения воинской службы.

Тягот оказалось предостаточно. Император требовал обязательного участия офицеров во всех ученьях, частенько самолично ими командуя. Гвардия, переодетая в дешевенькие суконные мундирчики, стыла на холодных петербургских ветрах зимой, без шинелей, изучая артикулы прусской армии.

К тому же большинство увеселительных заведений закрылось по приказу того же строго царя, страшась монарших гонений, лишив молодых людей заслуженных развлечений.

Василий Иванович, уже вкусивший сладкую жизнь самовластного владыки, очень тяготился служебной лямкой и вынужден был закосить от службы по болезни. Ему с трудом удалось после многомесячных мытарств добиться отставки по состоянию здоровья.

Император, не жаловавший бывших маменькиных фаворитов, отставку утвердил без повышения в чине, и Трегубов без новых чинов и наград вернулся в свое имение.

Многословный, не очень связный рассказ Иван Иванович окончил только тогда, когда наша гремящая колесница влетела в село Завидово.

Я обратил внимание на неплохие избы, крытые не соломой, а тесом, приличные ограды крестьянских домов и относительно хорошую дорогу. В центре села высилась пятикупольная церковь с колокольней не многим хуже собора, в котором венчали нас с Алей.

Я похвалил рачительного помещика, но Вошев комплимент отверг, сказал, что крестьяне Завидово отродясь были зажиточными, отсюда происходит и название села. В крепостную же кабалу они попали недавно, а до того были экономическими.

В это время наши могучие кони вознесли карету на самое высокое место в округе, где на семи ветрах стоял новый помещичий дом. Построил его отставной гвардейский поручик с размахом и очень капитально. В наше время такие строения называют «типичной помещичьей усадьбой» конца XVIII-начала XIX века. Типичными такие дома стали потому, что только такие капитальные строения смогли выстоять двести лет.

Дом, по строгой оценке, на дворец не тянул, но из всего, что я видел здесь в провинции, был самым крутым. Фасад его украшали восемь колон, стрельчатые венецианские окна, а крыша была крыта медными листами. Карета подлетела к высокому мраморному крыльцу и резко остановилась.

Нашего приезда ждали. Засуетилась дворня, которой у этого богатого помещика было без числа. Замелькали и люди, одетые в цивильное платье. Разглядывать обстановку было некогда, и я сразу же попросил проводить меня к больному. Взволнованные домочадцы и слуги бестолково сновали по всему дому. Лица у большинства были испуганные и расстроенные. Видимо, хозяина здесь любили.

Миновав две залы: парадную двусветную и более интимную с арочными окнами, барочной золоченой мебелью, мы прошли в спальню хозяина. На широкой, альковного типа кровати лежал крупного сложения молодой мужчина в окровавленной рубахе. Кроме него, в комнате были священник в парадной рясе и несколько заплаканных женщин. При нашем появлении священник прервал молитву и скорбно покачал головой.

– Жив? – спросил я.

– Отходит, – ответил поп.

Я подошел к раненому. Вид у Трегубова был ужасный. Волк успел его здорово потрепать. Первым делом я проверил у раненого пульс. Он был вполне приличным для его состояния. Я немного растерялся, не зная, с чего начать.

– Попросите всех выйти из комнаты и велите принести сюда длинный стол, – приказал я Вошину. Он распорядился, и все, кроме священника, торопливо вышли из комнаты.

– Батюшка, вы мне хотите помогать? – спросил я у него.