Кодекс чести

– И кто вам такое посоветовал?

– Ко мне ездил один доктор. Он очень беспокоился за мою жизнь и приказал беречься. Он очень опытный доктор, и его все хвалят.

– Кто это все?

– Кажется, Карл Францевич, и еще… Я уже не помню.

– Понятно.

– Теперь я буду вас лечить и останусь с вами на ночь. До утра, – поправился я, чтобы мои слова не выглядели слишком двусмысленно.

– А как же вы будете спать?

– Ничего страшного, полежу на диване. Теперь сосредоточьтесь и ни о чем не думайте.

Я расслабил мышцы, дал им отдохнуть, потом поднял руки над телом графини и начал свое фирменное лечение.

Хватило меня всего на пять минут. После чего руки опустились сами собой. За это время я так устал и вспотел, что Зинаиде Николаевне моих ароматов должно было хватить до самого утра. Впрочем, она через минуту уже крепко спала. Я кончил свои пассы, добрел до маленького, изящного дивана, стоящего у стены, и лег на него, поджав ноги едва ли не до подбородка.

Мышечное и нервное напряжение во время сеанса терапии, новые ощущения от общения с Закраевской отбили сон, и я долго безуспешно мостился на коротком ложе, пытаясь подремать. В голову лезли всякие мысли, от пьяного пророчества волхва, до странного положения графини, словно бы запертой в этой темной, ароматной камере. Как всегда, когда появлялись сомнения на чей-то счет, мозг начинал выделять и систематизировать информацию, выстраивая ее в понятную систему. Однако фактов о возможном заговоре против богатой помещицы пока было мало, разобраться в хитросплетениях сложных отношений в поместье по ним было невозможно, и я решил подождать делать выводы.

Камеристка Аглая после того, как я выставил ее из спальни, больше не появлялась, не заглянула даже узнать, почему я остался на всю ночь и что делаю с ее хозяйкой. Закраевская спала, неслышно дыша, и мне пришлось несколько раз встать, чтобы проверить, жива ли она.

Промучившись до рассвета, я всё-таки уснул и проснулся, когда в комнате было уже светло. Графиня лежала в той же позе, что и уснула. Будить ее не было никакого резона. Я встал с неудобного для спанья дивана, подошел к распахнутому окну и размял затекшие конечности. Вернулся и рассмотрел спящую царевну. В доме была мертвая тишина, во дворе по-прежнему не было видно ни одного человека.

Я тихо вышел из спальни. Вместо ночной камеристки Аглаи, в сенях дежурила давешняя девушка с вздернутым носиком. При ближнем рассмотрении у нее оказалось очень милое открытое личико, забрызганное светлыми веснушками, наивно распахнутые голубые глаза и слегка рыжеватые волосы, соломенного оттенка. Я разом забыл, зачем шел, остановился и приветливо с ней поздоровался.

– Вы уже сменили Аглаю? – спросил я. – Так рано?

– О! Ей ночью сделалось дурно, она даже упала в обморок! – ответила девушка, делая сочувственную мину. – Я здесь всю ночь.

– Что это с ней приключилось?

– О! Аглая такая чувствительная барышня, она очень переживает за графиню.

– Нужно было позвать меня, я бы мигом ее вылечил, – сказал я, не без двусмысленного подтекста. – Вы, я надеюсь, здоровы?

– О! Я всегда здорова, – ответила, смущенно улыбнувшись, камеристка. – Никогда ничем не болею.

Круглое «О!» усиленное округляющимися глазами, с которого она начинала каждую фразу, делало девушку еще милее и непосредственнее.

Я невольно рассмеялся от удовольствия разговаривать с ней.

– Вас как зовут, милое дитя?

– Наташа, – немного кокетничая, ответила она. – А вас?

– Меня Алексеем.

– Вот и познакомились, – засмеялась Наташа. – Как наша барыня? Ей лучше?

– Думаю, что скоро поправится. А вы давно при графине?

– Третий год.

– Она давно так больна?

– С зимы. Сначала простудилась, долго лежала в горячке, а потом вообще перестала вставать.

– Вы знаете, доктора, который ее лечил?

– О! Видела, когда он сюда приезжал. Такой солидный, представительный. Он немец, а я по-немецки не знаю, только немного по-французски.

– Везет вам, а я кроме русского других языков не понимаю, разве что немного немецкий и английский.

– Аглицкий? – переспросила Наташа. – Вы так странно говорите, как будто вовсе не русский.

– Это меня так няня в детстве научила разговаривать, многие удивляются, – соврал я, чтобы объяснить свой непривычный для внимательных собеседников выговор.

– Няня? А у вас не было гувернера?

– Нет, я из бедной семьи, какие там гувернеры.

Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь.

– О! Как вы смешно говорите!

– А почему графиня не живет со своим мужем? – как бы между делом спросил я.

– О! Он такой старый и страшный. Вот такой, – Наташа выкатила глаза, сгорбилась и развела руки в стороны. – Граф всё время болеет и лечится на водах.

– Зинаида Николаевна сама из бедной семьи?

– Нет, что вы, Алексей, она сама богатая, урожденная княжна Г., – девушка назвала известную княжескую фамилию, славную в российской истории.

– А почему ее выдали за старика?

– Не знаю, об этом у нас нельзя говорить.

– Фон Герц давно здесь управляющим? – задал я очередной интересующий меня вопрос.

– О, нет, не очень. Несколько лет. Его старый граф прислал. Он очень строгий, его в имении все боятся!

– Вы тоже?

– О, да, – просто ответила Наташа, – он так на меня смотрит…

Ну, на такую девушку «так» смотреть было не очень грешно. Очень уж была хороша ее здоровая, расцветающая юность. Разговаривать с Наташей мне было чрезвычайно приятно, к тому же без женского общества я порядком соскучился, однако ночь, проведенная в дамской спальне, «без санитарных удобств», не позволяла долее оттягивать встречу с укромным уголком имения. Потому, скомкав разговор, я, как ошпаренный, выскочил наружу.