1993

– А смешно твой папаня сам себя нарисовал, – сказала Рита. – Прям художник. В сортире. Не видели? – обратилась она к сестрам.

“У тебя-то отца нет”, – мысленно ответила Таня. Действительно, в туалете прямо над унитазом на беленой стене Виктор как-то спьяну красной губной помадой жены изобразил свою голову с затылка. Очень похоже. Большая, в кудряшках голова. Так она и красовалась.

– Нам домой пора уже, – сказала Вика рассеянно.

– А точно, почапали, – согласилась Рита. – Танюш, ну ты что, обижаешься на меня, что ли? Ты моя лучшая подруга, ты же знаешь. Пойдем пошляемся, ха-ха!

Девочки со смехом спустились по крыльцу в вечерний сад. Последней была Таня. Она открыла окно настежь, и тотчас в задымленную комнату с яростным гудом ворвался шершень. Заметался от стены к стене, сел на стол, в Ритину тарелку с недоеденным салатом. Таня хотела его сцапать, накрыть какой-нибудь тряпкой, выкинуть, но смех девочек удалялся. Она помедлила, одним мстительным рывком метнулась к магнитофону, утопила кнопку, погасила свет и выбежала в сумерки.

Пахло жуками, травами, серебристо свиристели цикады. Большинство фонарей бездействовало, но вдалеке, в конце темной улицы светила палатка. Девочки стояли у ворот, переминались, а из черного окна опустевшего дома неслась песня: “Посмотри в глаза, я хочу сказать…”

У Тани и Риты – разница месяц. Таня родилась в июле, Рита в августе. Маленькими они постоянно дрались. Таня любила кусаться, а Рита царапала ей лицо. Первой вцеплялась Таня, но побеждала Рита. Она подминала Таню, садилась верхом, кричала “Н-но!” – и долбила кулачками по спине. Их мирили матери, но скоро опять поднималась ссора. Таня в гостях у Риты уронила ее фарфорового пуделя и отбила ему лапку. Рита затаила обиду и через неделю в гостях у Тани схватила ее толстую книгу со стихами Агнии Барто и красивыми картинками, выбежала из дома на дорогу и стала танцевать вприпрыжку: “До-го-ни! До-го-ни!”, вырывая одну страницу за другой.

За год до школы родители повезли Таню на Тишковское водохранилище и взяли с собой Риту. Девочки радовались купанию, Танина мать обтирала их одним махровым полотенцем, широким и белым, с изображением олимпийского мишки. В воздухе шныряли блестящие слепни. Девочки вертелись, шлепали себя и друг дружку – в первый раз не ради драки.

– Давай считать, кто больше убьет, – предложила Рита.

Начали увлеченно лупить слепней. Каждая выкладывала на расстеленном полотенце кучку пришибленных или полудохлых тварей. Тане так важно было показать, что у нее всё получится, так хотелось обыграть! И она обыграла – ее кучка вышла больше.

– А давай сделаем кладбище, – предложила Рита.

В горстях отнесли трупики подальше от одеяла и зарыли в братской пляжной ямке. Некоторые слепни ворочались сквозь песок. Но над ними быстро выросла крепость, которую девочки для прочности обхлопали расторопными пятернями. Таня принесла кривую веточку и воткнула сверху.

– Молодец, – одобрила Рита. – Давай поклянемся на этой могиле: мы будем дружить всю жизнь!

Странно: на этом они и подружились. В школе сидели за одной партой. На школьных праздниках выступали на пару – так сообразил растроганный их дружбой директор.

– Как повяжешь галстук – береги его! – задорно восклицала Рита.

– Он ведь с красным знаменем цвета одного… – горько и хрупко итожила Таня.

Во втором классе Рита влюбилась в плотного сварливого цыганенка, а Таня в самого драчливого – двоечника с оловянными глазами. Девочки поверяли эти злые любови друг другу и без конца обсуждали: кто что сказал, кто как посмотрел, а кто ему нравится, а как его заставить заревновать… В следующих классах возникли другие увлечения – например, обе втюрились в молодого физрука, но это нисколько их не рассорило, может, потому что их больше объединяла неприязнь к учительнице английского, проворной смуглой тетке, с которой у физрука явно что-то было. Таня училась лучше и писала за Риту сочинения, Рита была храбрее – она защищала Таню. Вместе начали ходить на школьные дискотеки, вместе сматывались от пьяных пацанов.

Таня пользовалась у пацанов меньшим вниманием, чем Рита, хотя, пожалуй, была красивее. Но Танина сдержанность, даже бесплотность не привлекали. Таня скользила неверным лучом бледного северного солнца – и не волновала грубых одноклассников, жадных до яркого и жаркого. Разбитная, наглая и веселая Рита не знала отбоя от поклонников.

– Заколебали! Лезут и лезут. Чо я им, повидлом намазанная?

– Слушай, а почему… а почему ко мне не лезут?

– Потому что ты доска, два соска. Шевелиться надо!

Вместе первый раз напились – пивом. В роще. Морщились и глотали. Пиво было баночное, горькое и отвратительно пенистое. От него шла кругом голова.

– Ри-ит…

– Аюшки…

– А ведь все умрут…

– Забей…

Тем летом у Риты разбился отец. Хоронили в Могильцах, в пяти километрах от поселка, на кладбище, которое отвоевывало свои пяди у соснового леса. Неудержимо рыдала Ритина мать Галина, тер глаза меньшой брат Федя, изящный мальчик, похожий на мать, Рита стояла с распухшим от слез лицом и будто ослепшая. Покойник лежал в гробу цел и невредим, при этом сам на себя не похожий – величественный и надменный. Вылитый артист. Встанет и запоет – длинно и басом. Таня впервые видела его в костюме. Она не плакала, смотрела на всё отстраненно, словно превратилась в душу покойного и присутствовала здесь невидимо.

Она с самого детства бесконечно обдумывала смерть, а смерть совсем не вязалась с дядей Жорой, бодрым балагуром. Смерть этого человека настолько ее удивила, что она не могла ее осознать и, попав на кладбище, растерялась. Таня озиралась и всё больше бледнела. Она смотрела на гроб, на цветы, на яму, на сосны и ощущала, что всё это – она, она сама и есть. Она впитывала краски и к концу прощания была бледна как смерть.

Заколотили гроб, застучала земля, Рита обняла Таню, прижалась лбом к ее лбу. Обычно их общение было таким глумливо-доверительным и легким, что Таня не смогла найти, что сказать, и неожиданно, уже выговаривая слова и понимая, что говорит ужасное, сказала лоб в лоб:

– А помнишь, мы слепней хоронили?

– Что? – Ритины размытые глаза мгновенно наполнились ужасом. – Что? – Она отпрянула.

– Ничего.

– Нет, что ты сказала?

– Слепней. Хоронили. Помнишь? – Таня шатнулась и потеряла сознание.

Они не возвращались к тому случаю никогда, но общались уже более отчужденно. На следующий год Рита познакомилась с Арсланом. У нее началась своя – скрытая – жизнь. С Таней Рита говорила насмешливо и повелительно, и чем чаще она повторяла, что они подруги, тем яснее было Тане: кладбище слепней разорено. Черные комочки неприязни оживают, наливаются силами, выпутываются из песка, заполняют воздух прожорливым жужжанием…

Вика и Ксюша отправились домой, Рита и Таня – в другую сторону. Брели по улице вразвалочку. Здесь еще сто лет всё будет так же. А может, и больше. Справа – двухэтажные дома, слева – узкая аллейка, лиственницы в два ряда, насыпь, железная дорога, а за ней – густой лес.

Сияла большая луна.

– Чо ты с ними водишься? – спросила Рита голосом из давнего детства.

– Брось. Нормальные они.

– Говно. – Рита выдохнула табачный дым, неожиданно пушистый и щекочуще-терпкий, причудливо поплывший впереди между темных стволов.

– Почему говно?

– Воображалы. Ты сама не видишь? Зажрались. – Рита говорила отрывисто и вполголоса. – Их отец камни драгоценные катает. Ты прикинь, какие это деньги! Украсть бы эту мелкую козу Ксюху и денег с него стрясти… Блин, хоть бы раз камешек какой подарили. А то приходят со своими чипсами и хвастают… Где за границей бывали да куда поедут. Ну и езжали бы насовсем! Крышу хотели золотую! У матери знакомый им крышу крыл. Говорит: нарочно так подгадал, чтоб она потом потемнела. А не фиг заделываться! Чего захотели – крышу золотую…

– Они же не виноваты, что у них папа богатый!

– Любишь их? Иди к ним прислугой.

Они подошли к палатке – железному ящику с прилавком и решеткой на окне. Во лбу ящика горел прожектор. Торговал в палатке Димка-цыган, старший брат того самого одноклассника, в которого когда-то влюбилась пионерка Рита. Оба брата, как говорили, воровали велосипеды.

– Девчата! – из-за палатки вышел человек, сделал шаг навстречу.

– Ой, привет, Егор! – с радостным испугом отозвалась Рита.

Это был Корнев, в трениках и матроске. Хоть и было темновато, Таня сразу отметила огорченное, усталое лицо и настороженный взгляд.

Он сделал еще шаг.

– А ты кто? – пригнул бритую голову, всматриваясь.