Завтра были девяностые

Арсовы решают, где и когда они встретятся, нужна ли гостиница – нужна, заключают единодушно, – и кто снимет номер и в какой гостинице. А на площадке остановки – две запыхавшиеся женщины и возбуждённый гонкой, бегающий по кругу мужчина. Не дожидаясь нормализации дыхания, перебивая друг друга, женщины гневно осуждают водителя автобуса. В эту минуту им и в голову не приходит, что, продолжай автобус стоять, вереница бегущих к нему вряд ли прервалась бы в течение всего дня.

И вновь объявляется суетливо семенящий тонкими ножонками редковолосый блондин. Его непокидаемость сферы видимости давно уже занимает Арсова. Более вероятно, что блондина или тех, что стоят за ним, интересует особенно именно его, а не Нинель времяпрепровождение, однако следует предоставить соглядатаю возможность свободно сделать выбор, за кем идти дальше.

Арсов простился с Нинель и, положив кейс на чугунную ограду, сделал вид роющегося в его внутренностях делового человека. Между тем, он несколькими точными движениями сфокусировал закреплённое на кармане внутренней стороны крышки зеркальце на приткнувшемся к афишной тумбе потенциальном слушателе лекции об «НЛО».

Без сомнения, это был непрофессионал, однако определённый опыт у него имелся. Напряжённый, как пасущаяся косуля, он был всё же далёк от сломяголового шараханья с глаз неожиданно для него сменившего направление движения на противоположное одного из объектов наблюдения, то есть Нинель. И столбняка, подобного столбняку полномерного паука перед малоразмерной осой, не случилось. Он отвернул головёнку, склонённую к выброшенной из потрёпанного рукава опоясанной ремешком с часами конечности, а пропустив Нинель, тотчас обернулся и через разрез юбки забрался взглядом в колготочную благодать. Однако следом за Нинель он не пошёл, мысленно крякнул и повернулся в сторону Арсова, который тут же решительно захлопнул кейс и запомахивал им в такт неторопливым и небрежным шагам ничем не примечательных ног.

Этот тип представлял для Арсова опасность никак не большую, чем для кукушки – волосатая гусеница. Арсов решил присмотреть подходящий ландшафт, обязательно с телефоном, да и протестировать соглядатая на качество мышления, благо устремления его ясны, а не достаёт лишь вводной и способствующего самоуглублению одиночества. А обеспечить процесс тестирования недостающими компонентами Арсов вполне способен.

И он ленивой походкой направился в сторону площади Революции, заходя по пути в магазины и другие места изъятия наличности, глазея вокруг и перекладывая постепенно из кейса в карманы джинсовых брюк и в карманы куртки из коричневого тика солнцезащитные кепку и очки, а также чёрный полиэтиленовый пакет.

Логическим продолжением маршрута Арсова был магазин «Промышленные товары». К нему вёл единственный в этом городе подземный переход – гордость местной администрации, которым, впрочем, пользовались преимущественно очень пожилые люди и педагоги этого провинциального стотысячного городка, призванные личным примером воспитывать подрастающие поколения недоумков.

Арсов не сомневался, что блондин, увидев его входящим в туннель, направится прямиком к магазину. Войдя в подземный переход, Арсов быстро надел кепку и очки, сунул кейс в пакет, а куртку снял, вывернул на левую сторону, оказавшуюся также правой, но светло-серого цвета, и вновь надел.

И выбежал обратно наверх, чтобы усмехнуться и с удовольствием нарисовать в воображении энергичный удар ногой по беспечно обращённому к нему заду топтуна.

Задержать извержение вулкана было бы, пожалуй, проще, нежели отсрочить панику блондина. Она наступила ровно через две минуты. И он засеменил, сбиваясь на бег, в подземный переход, выскочил с другой стороны его, крутнулся на месте, бросился зачем-то обратно. Явно мозг его потребляет значительно менее четверти потока крови.

Неудачник метался по площади, а Арсов стоял у витрины «Головных уборов» и беспокоил его неотступным взглядом. А когда тот в третий раз пробегал мимо, тронул парня за измызганный рукав.

– Который час, не подскажете?

– Нет часов, – заполошно глянув на вежливо улыбающегося Арсова, бормотнул несчастный.

Не узнал! Арсов, как будто, даже расстроился. Мизерный, однако зримый успех вдруг поблёк и мгновенно деградировал в прах.

А вот и сорвана трубка. Два, шесть, восемь… Конечно, сначала необходимо положить двушку… Два, шесть, восемь. Белобрысая голова крутнулась на сто сорок градусов, черкнув по стёклам очков Арсова встревоженным взглядом, и Арсов инстинктивно отвёл глаза. Метнул взгляд обратно – поздно! Последняя цифра – шесть, а какая четвёртая?.. Да-а! Задёргался, как пацан. Ведь в тёмных же очках! Ну, почувствовал он взгляд, однако необходимо же это ещё и осознать. Э-эх, нервишки!

И очередная неудача – длинные, терпеливые гудки. Арсов огорчился не меньше звонившего. Времени жаль. И отпускать его пока нельзя. И на часах уже десять двадцать шесть.

7.

По случайности, телефонная будка располагалась четырьмя метрами ниже двух трёхстворчатых окон. Слова «по случайности» употреблены в связи с тем, что люди в данном случае не усмотрели бы каких-либо связей. За окнами – самый большой и наиболее обогреваемый кабинет этого здания. В ящике стола водятся крошки манника, а кресло значительную часть дневного времени прогревается его хозяином, большим креслоседом.

И в десять часов двадцать шесть минут этого субботнего дня оно неожиданно скрипнуло, прогибаясь под тяжестью объёмистого источника букета гастрономических запахов. Бежать некуда, да и малейший шорох может стоить жизни. Затаиться и ждать, сомкнув хитиновые зубцы! Удобный момент уплотнить пространство в надежде на будущий разряд? Но это пресноводные жгутиковые – то животные, то растения, а люди и насекомые могут веками терпеливо брести по подпороговой канавке, надеясь чёрт-те на что.

И людей можно понять. При желании. Эта вечная избиваемость мысли! Атмосфера бесчисленных войн, иноземных вторжений и внутренних распрей, смут, заговоров и дворцовых переворотов… Всё – в колючем мешке стихийных бедствий. И гаснут всполохи интеллекта.

И ткётся пряжа мыслей паутиной по углам замкнутого пространства трёхмерного человеческого мирка, где рвут её вихри аффективных движений бесконтрольной материи.

И пыль времён хоронит обрывки узоров. Время всё тащит за собой. Когда-нибудь люди и тараканов победят.

А пока из человека, сидящего в кресле, мысли лениво текли в никуда – их удержать человек не пытался, знал, что они всё равно бы ушли – только оставили б в слабеньком мозге тысячи зон возбуждённой коры – а в них народились бы новые мысли, своими углами царапали б мозг – и мозг, рефлексируя, всё уплотнялся б, свивая извилины в тесный клубок, – в итоге всё это могло привести бы к прощанию с креслом и массе хлопот.

Да, взаимоотношения человека, кресла и мыслительных процессов гармоничны и покойны:

Фьють-фью-ю-фьють-фью-ю-фьють-фью-ю-фьють,

Фьють-фью-ю-фьють-фью-ю-фьють-фью-ю-фьютик.

И не следовало креслодаву ящик стола выдвигать.

Сделал-то он это без всякой необходимости. Чтобы руки занять. И увидел вылупленца единственного не съеденного буфетскими прусаками яйца изгнанных чёрных тараканов. «Чёрный таракан!!!» Ослабил галстук и бросился ловить его, но не поймал. Расстроился, хотя и не знал, необходимо ли было таракана выловить и убить, или это значения уже не имело.

А этот бросок хищника – что это? Рефлекс запечного детства, или включилась одна из примитивнейших программ инстинктивного поведения? В любом случае – раб ситуации, легко скувыркнувшийся на упрощённый уровень одноэтапного мышления.

А чёрный таракан – что тут такого? Ерунда, бессмыслица, нелепица! Как сказал бы поэт, бывший юный барабанщик, «тьфу-тьфу, тьфу-тьфу-тьфу». Вот если бы жук-часовщик бил головой по деревянным стенкам своих ходов – верная примета.

И все-таки хозяин кабинета и его потрохов, как шарик на резинке, задёргался на невидимом отростке шкафчика с бронзовой ручкой коньячного цвета. Наконец ручка зацепилась за его пальцы, дверца открылась, стограммовый бокальчик наполнился золотистой жидкостью, а молекулы виноградного спирта засуетились на уровне серебряной каёмки… Последние несколько сотен их вырвались в кубический объём помещения, когда кабинетчик, удовлетворённый прохождением коньяка по пищеводу, крякнул, заглушая телефонный звонок. Выходной день. Можно сидеть, слушать попискивание телефона… И не снять трубку. Звоните, мол, в понедельник, в течение дня. То же, что валерьянка для кошки, дубовый сок для жука-оленя, а экссудат жука ломехузы для муравья, алкоголь – для человека.

Звонила Виолетта Савалеева, секретарь собеса, одинокая женщина. Звонила с тем же упорством, с каким уже три года она, с первых дней после приезда включившись в факультативную половую жизнь местного поднебесья, готовила систему связей для будущей деятельности своего любовника, осуждённого во времена андроповщины афериста Вовчика Курки.

– Вас-силий Вас-силич, мне необходимо срочно встретиться с вами, – пропела она доверительно-таинственным голосом. – К сожалению, ни слова не могу сказать по телефону. Но это очень, очень и очень важно. И больше – для вас. Я вчера вам домой звонила. Даже. Даже – домой!

Но именно сегодня Василий Васильевич и не мог слышать слова «вчера», ассоциировавшегося у него с конкретным промежутком времени, часть которого он прожил так, что при малейшей проекции его на день сегодняшний Василия Васильевича начинали мучить тяжёлые переживания, называемые угрызениями совести.

Вчера он потерпел – не впервые – поражение в борьбе с плотью, «гнусною», «мерзкою», «всезлою», «сквернавою», как называл её когда-то сравнительно далёкий предок его крепостной Любимко Обабуров. Вчера богатство его природной сущности в грубо-естественной форме попёрло наружу и едва не привело к кровавому конфликту на почве полового соперничества. И это – в ресторане, набитом самцами, намагниченными близостью стремящихся из одежонок вон женских телес.

– Вас-силий Вас-силич, вам угрожает опасность! Разрешите мне сейчас же прийти к вам?!

Если не знать Савалееву, можно вообразить, что через пять минут в окно влетит пуля террориста-снайпера (затвор уже в боевом положении), или из-под стола взметнётся взрыв. Но, опять же, – внешняя угроза. Всё, кажется, изжёвано нетрезвым сознанием, а она, отчётливая и стереоскопически объёмная, почему-то не торопится кануть в прошлое.

– Приходи, Виолочка. Жду, – сказал в трубку и дал «отбой», подумал секунду и ткнул пальцем в селектор. – Петрович?.. Да виделись уже. Там я, слышь, работников собеса Кормову и Савалееву вызывал… Так вот, как подойдут, сразу пусть поднимаются. Всё. Бди! Бди, говорю, Петрович.

«Бережёного Бог бережёт, – подумал почти что вслух. – А то уж сколько хороших мужиков на бабах погорело».

Спустя пять минут в комнате таинственным образом возникла Виолетта. Когда Василий Васильевич обнаружил её, она стояла уже совсем близко и молча радовалась встрече с ним – круглила глаза, излучая свет. Василий Васильевич был убеждён, что «Виолочка» безумно рада видеть «Вас-силия Вас-силича». Или «Васика». Это когда он без штанов.

Основные, определяющие черты Виолетты – отсутствие антагонизма между мироощущением и мировоззрением и максимально возможное отражение планетной доминанты на её личности. Oбе эти черты были замаскированы относительной скромностью макияжа, определённой строгостью одежды, сдержанностью в движениях и деловой задумчивостью курносенького личика.

Однако всякий мужчина, адекватно ощущающий свою принадлежность к противоположному разряду живых существ, несмотря на отсутствие телергонов, гормональной характеристики и данных о структуре двадцать третьей пары хромосом Виолетты, почувствует в её присутствии дыхание жизни.

И Василий Васильевич воспрянул. Виолочка хотела сообщить что-то важное – он забыл об этом. Скорее, скорей из «Вас-силия Вас-силича» обернуться «Васиком», из трясины обычных отношений «тывыканья» – в кратковременную, грубовато-интимную сферу взаимного «ты».

– Василий Василич, здравствуйте! – сказала Виолетта.

– Добрый день, Виолочка! Я тоже ужасно рад видеть тебя, – ответил Василий Васильевич. Одновременно на радостный вид её и приветствие. – Выпьешь коньячку, Виолочка?

Обобуров, выдернутый из пиджака и из-за стола этим с обезьяньей стадии эволюции постоянно функционирующим инстинктом, забежал за спину нетнетспасибоющей Савалеевой и попытался загнать её в «уголочек» – за неприметную дверь в правом углу кабинета.

Но Виолетта, смущённо поворачивая головку то направо, то налево, не в силах уследить за челночно бегающим позади неё Обобуровым, сделала вид, что не поняла его намерений, и уселась в кресло к приставному столу. Василию Васильевичу и в голову не приходило, что терпкий аромат его побелевшего в местах соединений пиджака, с которым не способны соперничать ни «Командор», ни Currara, ни тем более «Шипр», могут по-разному восприниматься его супругой Тамарой Мартыновной и Наилёй-Виолеттой Савалеевой. «И мелькали даты, унося года», – с иронией мысленно пропела Виолетта.

Чтобы не возвращаться более к одежде Виолетты Савалеевой, следует сказать, что одежда её обладала некоторыми особенностями, общими для одеяний тех женщин, которые не исключали в полной мере возможности служебно-производственных романов. И эти-то особенности одежды усиливали и без того существенный чувственный компонент обобуровских душевных процессов.

И в мыслях – с каждой секундой – он всё более ограничивал сексуальную цель соединением одних только гениталий, а спустя минуту уже с тупым недоумением пялился на единственную заклёпку сшитой с запахом юбки и, дрожа, массировал подлокотники кресла. Обобуров слышал звук голоса Савалеевой, однако сознание его не в состоянии было отразить услышанное в словесных и образных формах.

– Ну хорошо, хорошо, – выговорив все шесть «о», сказал Обобуров, – мы с этим разберёмся.