Русский клуб. Почему не победят евреи (сборник)

«Клуб» – нечто вроде ложи, где люди собираются не по «горизонтали» (физики с физиками, шахтеры с шахтерами), а по «вертикали» – из самых разных слоев понемножку, причем подбираются они из одного центра и по одним вкусам и признакам (в данном случае – центром являлся отдел пропаганды ЦК комсомола, где сидел Ганичев и его люди). Встречаются представители самых разных профессий и с разных, скажем так, сторон – вроде бы и официально, но – и это главное – в «неформальной», так сказать, обстановке. Так складываются знакомства, которые в обыденной жизни не случаются. Здесь рождаются такие источники знания и понимания, какие трудно отыскать даже в самой большой и доступной библиотеке.

С формальной стороны события происходили так. Создавался «Клуб» этот в 1967 году как культурно-молодежное подразделение ЦК ВЛКСМ и Союза Дмитровской молодежи Болгарии. Пик его деятельности пришелся на 1968–1970 годы, потом он тихо дотянул до середины семидесятых и беззвучно затих.

Подоплека же событий, связанных с деятельностью «Клуба», была совсем не бюрократической, теперь о том уже можно рассказать. К середине шестидесятых в Москве и отчасти в Ленинграде среди узкого круга молодой русской интеллигенции началось национально-патриотическое движение. «Почковалось» оно вокруг только-только учрежденного Общества охраны памятников; наиболее известное из его подразделений – «Русский клуб» в Москве. Политической опорой начавшегося движения стал ЦК комсомола не случайно. Тогдашний первый секретарь С.П. Павлов открыто (в рамках дозволенного, конечно) поддерживал молодых патриотов, а сменивший его Е.М. Тяжельников делал то же, хоть весьма осторожно и сугубо молчаливо.

Не случайно, что в эпоху Брежнева – Суслова – Андропова оба они карьеры не сделали.

Но то – самый верх, они могли разрешить или запретить, а конкретные дела ведутся средним звеном. И возглавил его тогда завпропагандой ЦК Валерий Ганичев. Он обладал двумя необходимейшими качествами политического деятеля – решительностью и умением прикрыть реальные дела бюрократической стеной. Мы убеждены, кстати, без этих качеств ни у кого ничего в России не получится (что и видно на бессчетных примерах последних лет и десятилетий). Ганичев ловко провернул интригу с болгарской стороной, а соответствующие бумаги были оформлены с бюрократической безупречностью, то есть бесцветно, словно речь шла о каком-то очередном «мероприятии».

Но суть-то была очень серьезной. Нам, молодым и малоизвестным русским гуманитариям, было необходимо не только вполне достойное место встреч и обсуждений, но и хоть какой-то выход за рубеж, что всегда ценится. В те же годы закордонные двери ногой отворяли только евтушенки, Вознесенские и люди подобного им окраса и родства. И вот – мы собираемся, беседуем, выезжаем в «загранку». Кто же «мы»? Перечислим некоторые имена в беспристрастном алфавите: Василий Белов, Жанна Болотова, Лариса Васильева, Валерий Ганичев, Вадим Кожинов, Анатолий Ланщиков, Олег Михайлов, Петр Палиевский, Валентин Распутин, Всеволод Сахаров, Геннадий Серебряков, Валентин Сидоров, Дмитрий Урнов, Александр Ушаков, Феликс Чуев, Лариса Шепитько.

Одних уж нет, а те далече… Однако представлять, «кто есть кто» сейчас, тридцать лет спустя, уже никого не надо.

И вот теперь можно твердо заявить, что самой яркой, наиболее запомнившейся личностью среди всех названных или еще не названных лиц во времена расцвета нашего «Клуба» был, несомненно, Вадим Валерианович Кожинов. Легкий в движениях, быстрый и пластичный, с приятной внешностью и хорошо поставленным баритоном, он всегда обращал на себя внимание, даже когда молчал. А уж какой он был оратор и полемист, не стоит даже вспоминать, это знают все. Добавим сюда блестящее образование, игру на гитаре, знание бесчисленных песен и романсов – и довольно. Недаром Вадим был и остается постоянным героем интеллигентского фольклора.

Вот один лишь пример из жизни молодого Вадима, когда мелкая реальность стала гомерическим преданием. У бедолаги никогда не имелось денег, хотя он много и успешно трудился. Есть у нас тут предположения… но мы о фактах. Любил он, как и все мы, выпить и погулять, а «налички» у него недоставало. Вот и выдумывал он истинно «авантюрно-поэтические» сюжеты, которые не смог бы вообразить себе ни один классик, со времен Анакреона до наших дней грешных.

Однажды Вадим должен был с какой-то писательской группой отправиться на Украину. Он заранее узнал путь и установил, что первая остановка в Донецке, а там обитает молодой поэт Иваненко (а Вадим уже тогда почитался покровителем юных поэтических талантов). А далее в Запорожье – молодой поэт Петренко, в Чернигове – Сидоренко и так далее. И вот накануне отъезда группы из Москвы в московской молодежной газете появляется статья известного столичного критика Кожинова, где до небес возносятся дарования Иваненко, Петренко и прочих. Дальнейшее понятно: уже па первой остановке Вадима встречал у вагонной двери новоявленный «классик» с объемистой бутылкой горилки вместо никому не нужного букета. Последующее понятно еще более…

Остроумный Вадим даже выдал, так сказать, теоретическое обоснование всему этому (недаром служил в отделе теории). Как-то в начале 1960-х, еще молодые, мы с ним выпивали в Пестром зале ресторана ЦДЛ, угощал нас какой-то неведомый миру стихослагатель. Когда он снова направился к буфету, я шепнул Вадиму: «Неудобно, давай и мы его угостим». Ответ Вадима войдет в классику теории литературы: «Брось, он поэт, у него деньги шальные!»

А теперь вернемся к основному нашему сюжету. Заседание «Клуба», о котором пойдет речь, начиналось в июне 1969-го в богатом тогда Тифлисе. Кроме москвичей и иных русских присутствовали и представители тогдашних «братских республик», как неизбежный советский гарнир к любому культурно-политическому блюду. Присутствовали по полным правилам дипломатического протокола посланцы «братских социалистических стран», по одному-два от каждой: ГДР, Польши и других. Люди там были интересные, но не задержимся на них. А официальными гостями были болгары, столь же многочисленные, как и вся советская наша группа.

Вадим первым обратил внимание на то внешнее обстоятельство, что слишком многие представители православного славянского народа выглядели… ну, как будто они родились не на Балканском полуострове, а несколько юго-восточнее его. Когда открылись дебаты, и очень оживленные, то от болгар мы услышали вдруг ссылки на уже позабытый нами «исторический XX съезд», словеса о том, что народ есть не только носитель традиций, но и вынужден тяжко трудиться, жалобы, «как трудно проходил в Болгарии Брехт», и все такое прочее, что было для нас уже скучным вчерашним днем. С нашей же стороны раздавались крутые речи о сбережении и развитии традиционной культуры и нравственности, резкое поношение модернизма во всех формах и проявлениях, включая таких «социалистических» классиков, как Мейерхольд, Эйзенштейн и сам Брехт.

Тогда еще у молодых людей не был утерян обычай петь песни хором. На отдыхе, в застольях, но особенно – во время совместных поездок. Пели на теплоходах, в автобусах и поездах, на вокзалах в ожидании отъезда. Пели и мы, вовлекая в свой хор новых знакомых. Особенно любили переделку песни конца войны: «С боем взяли мы Орел, город весь прошли, на последней улице название прочли: Минская улица на запад нас ведет…» Затем поминались Минск, Варшава и сам Берлин.

Мы же начинали прямо с Берлина, где была Парижская улица. Затем, разумеется, «с боем взяли мы Париж» и прочли про Мадридскую улицу. И так далее, а заканчивалось все в городе Токио…

И еще помню, что именно Ганичев занес нам неведомо откуда взявшуюся песенку с припевом: «Шагом, шагом, шагом, братцы, шагом, / Мы дойдем до города Чикаго». Теперь, треть века спустя, представляю себе, с каким ужасом пересказывали о том наши «болгары» своим московским собратьям. Можно предположить, что нашу общую участь это не облегчило.

Заключительное заседание, главное, должно было состояться в Батуми, но перед отъездом туда Вадим опять показал нам свое авантюрно-творческое дарование в сфере быта. Он уже загодя опубликовал где-то рецензюшку на какого-то местного классика, привез издание с собой. Тот немедля пожаловал в нашу гостиницу и пригласил Вадима на угощение. В машину классика поместились также Саша Ушаков и автор этих воспоминаний. Нас повезли на уединенную лесистую гору, с которой виден был весь красивый город. Стол накрыли в маленьком духане, на веранде, увитой виноградной лозой. А стол… Истинно, «вам не видать таких сражений!». Где уж потом не приходилось гостевать, даже на берегу Амазонки лущил рыбу пиранью, вяленную по способу нашей воблы, много чего помню, но тот духан… Воистину, только поэтический гений Вадима мог породить такой же гений застолья!

Итак, мы в Батуми, в роскошной гостинице на берегу моря, кругом пальмы и прочая красота. Вечером мы весело гуляем по набережной, а завтра утром – заключительное заседание, где председателем Палиевский, а итоги дискуссии должен подвести Кожинов. Мы обсуждали, как лучше и вместе с тем тактичнее отразить нашу точку зрения, распределяли роли. Палиевский, собранный и суровый, строго-настрого велел Олегу Михайлову, Вадиму и мне вечером ничего не пить, ибо ночью в поезде Тифлис – Батум все мы трое малость перебрали, особенно Вадим.

Итак, возвращаемся на закате в гостиницу, в середине Палиевский, по бокам Вадим и я. Вижу, сопереживаю, что страшно мучается Вадим, душа требует опохмелиться. Но все знали, что ни рубля у него нет. И я не выдержал, за спиной потерявшего бдительность Палиевского передал Вадиму скомканную купюру. Он ловко подхватил, мигом развернулся и исчез за пальмами.

Палиевский устроил мне страшную выволочку: «Ты его погубил, вы пропьете все дело» и проч. В душе-то я знал, что Вадим ни в каком винном море не потонет, ни на каком пьяном костре не сгорит, но все же лег спать страшно опечаленный. Утром, едва проснувшись, узнаю: ночью два аджарца доставили молчаливого Вадима в номер. (Позже выяснилось, что он сунулся в ближайшую приморскую забегаловку, взял малость вина и угостил им двух соседей, те страшно обрадовались знакомству со столичным писателем и стали его щедро угощать; в ответ Вадим поклялся, что более всего на свете любит Аджарию и даже вроде бы намекнул, что его супруга тоже, мол, отчасти аджарка).

С тяжелым сердцем спускаюсь в ресторан завтракать. Сразу вижу Палиевского, пьет чай, опустив голову, меня в упор не видит. Но вдруг… за дальним столиком сидит Вадим – чистенький, свежий, из-под очков сверкают голубые блики. Я успокоился, и оказался прав. Вадим выступил блистательно. Ничего неожиданного он не сказал, в четкой и обобщенной форме изложив наши общие аргументы в спорах о народности и оценке модернизма. Но как он это проделал! Даже если бы сохранилась запись, она бы ничего не дала. Такое должно только видеть или слышать. Но уже не увидим и больше не услышим никогда…

Далее мы вылетели в Ростов-на-Дону. Вечером был большой прием в честь Шолохова. Из Москвы ради того прилетел Тяжельников и привез с собой космонавта Волынова, недавно возвратившегося из космоса, и героя-пограничника Бабанского, чье имя гремело после зимней стычки на советско-китайской границе. Во главе стола сидел Михаил Александрович, веселый и доброжелательный, очень моложавый. Ну а сам стол украшали тарелки с вареными раками (мы с Кожиновым это дело очень уважали). Начались тосты (говорил и я, о чем, не помню, но во время тоста Сашка Ушаков украл с моей тарелки самого крупного рака – до конца жизни ему этого не прощу!).

Вадим сидел напротив, помалкивал, но я чувствовал, что он сегодня выдаст. И уже под конец застолья он встал.

Сейчас, в пору пресловутой «свободы слова», когда нерусское косноязычие льется с телеэкрана, когда можно печатать любую гадость о ком угодно, и вполне безнаказанно, слово очень подешевело. Тогда – о, совсем иное дело! Чтобы провести вслух и публично нужную мысль, надо было выстроить ее в привычный словесный ряд, соответствующий общественному протоколу Эта трудно, ибо проговорки порицались, а грубые – даже сурово. Мы все тогда отстаивали идею, что нет раскола русской истории по «классовому» принципу – да, классы существовали и существуют, но есть и единая вечная Россия с ее тысячелетней культурой (про веру говорить тогда совсем уж было нельзя). Давили нас всех за то жестоко (отчасти и наши несколько сомнительные болгары). Итак, Вадим поднялся:

– Я провозглашаю тост во славу Александра Невского и Дмитрия Донского, Минина и Пожарского, Суворова и Кутузова. Я прошу всех выпить за их наследника героя лейтенанта Бабанского!

Обвал оваций, какой пожал Вадим, вряд ли кому доставался на самых людных собраниях.

Увы, на этой приподнято-романтической ноте наше повествование не может закончиться. Осенью наш «Клуб» примерно в том же составе съездил в Болгарию, где прения шли примерно на те же сюжеты, а через полгода… В марте 1970 года в советский МИД из нашего посольства в Болгарии пришел документ, где речь шла именно о нашем «Клубе». Документ был, разумеется, не для печати (куда уж там!), но копия его есть в моем архиве, цитирую:

«На беседе в Посольстве зав. отделом пропаганды ЦКДКСМ тов. В. Вытев высказался о работе Советско-болгарского клуба творческой молодежи: «Товарищи Палиевский, Ушаков, Михайлов и Семанов в своих толкованиях о советской культуре занимались возвеличиванием достоинств только одной русской культуры, ничего не говорили о национальных культурах других народов России. Их позиция вызвала отрицательную реакцию у представителей Грузии и Армении.

Как сказал тов. В. Вытев, характерным в выступлениях сов. товарищей было «пренебрежение к интернациональным чертам и задачам искусства», по утверждению этих же товарищей в сов. искусстве 1920-х годов были одни неудачи, надолго остановившие развитие сов. культуры. В подтверждение этого упоминалось творчество Эйзенштейна. По мнению выступавших сов. товарищей, Эйзенштейн не фигура в советской кинематографии, а главный герой в кинофильме «Броненосец «Потемкин» – народ – это толпа, которая следует за отдельными вожаками.

На заседаниях клуба представителям Болгарии приходилось защищать советское искусство. К тому же никто из советских товарищей на последнем заседании ни одного слова не сказал о предстоящем юбилее В.И. Ленина. Подобные дискуссии, да еще в присутствии представителей Чехословакии, Венгрии и других стран, вносят дополнительные трудности в работу с молодой творческой интеллигенцией Болгарии».

Как говорится, не слабо! Ведь Эйзенштейн хоть и советский классик из числа неприкасаемых, но это ничто в сравнении с такими жуткими идеологическими ересями, как отрицание интернационализма и недооценка роли Ленина, тут уже прямыми политическими обвинениями пахло! Впрочем, это и задумывалось нашими болгарскими «друзьями», имевшими в Москве своих друзей (уже без кавычек), с подачи которых, как мы потом узнали, софийская интрига и взросла.

Секретный этот документ из МИДа попал в ЦК ВЛКСМ на стол Тяжельникова. Тот мог поступить по-разному, как со всякой «телегой» (на тогдашнем аппаратном жаргоне так именовался документ доносительного характера). Дать бумаге официальный ход, то есть предъявить нам гласно те обвинения; передать в ЦК КПСС (дело-то международное!) – в обоих случаях пришлось бы нам дурно, а уж мы с Ушаковым, члены партии, занимавшие приметные должности!..

Евгений Михайлович Тяжельников, скрытый, но твердый государственник-патриот, пошел по пути третьему, единственно спасительному для нас: он эту «телегу» (опять выражусь на тогдашнем жаргоне) «закрыл». Он переправил ее для официального, но не публичного ответа редактору журнала «Молодая гвардия» Анатолию Васильевичу Никонову, который официально от ЦК комсомола был руководителем на последнем заседании «Клуба» в Болгарии. То есть, чисто по Крылову, бросил щуку в реку. Никонов строго конфиденциально попросил меня помочь ему в составлении справки, чтобы страшные попреки болгарской стороны осторожно опровергнуть. Так мы и сделали, не сказав никому ни слова. Никонов подписал бумагу и отвез ее Тяжельникову. Тот счел возможным удовлетвориться этим, и жуткая «телега» была «закрыта». На копии, которая осталась в моем архиве, есть пометка: «Доложено Тяжельникову 18. IV, снято с контроля». Тридцать лет миновало с тех пор, Никонов давно скончался, Тяжельников доживает на скромной пенсионной «должности», а я о той примечательной истории повествую впервые.

…В ту пору популярен был сатирический стих Валентина Сидорова: «А победили не новаторы, / Хотя казалось – боже мой! – / Слова дымились, словно кратеры, / Над обалдевшею толпой». А в честь нашего «Клуба» мы сложили такие вот шутливые куплеты:

А победили не новаторы,
Хотя казалось, – мать твою!
А победили консерваторы,
В жестоком выиграв бою.
Брега московские и невские
Дрожат от поступи тех сил,
А победили – Палиевские
И Клуб болгарский победил!

Первая ласточка от масонов

Навсегда запомнился ничем вроде бы в истории не отмеченный ноябрь 1974 года. Внешне совершенно неприметное событие все же свершилось – в издательстве «Молодая гвардия» вышла в свет книга профессора-историка Николая Николаевича Яковлева «1 августа 1914», в которой речь шла о событиях вроде бы совсем не животрепещущих – о Первой мировой войне. Но что последовало вскоре?

Впрочем, для нас с автором, а мы были в очень дружеских отношениях многие годы, все началось весьма даже весело. Николай Николаевич подарил мне книгу сразу по выходе, его дарственная надпись помечена 16 ноября. Событие это мы с «группой товарищей» тут же решили отметить в ресторане Дома журналистов, хотя Яковлев не пил и даже не пригублял. Но угощал охотно и всегда.

Однако застольное веселье разом испарилось, когда я дома залпом проглотил книгу. Стало ясно – нашему издательству теперь следует неминуемо ждать новой грозы. Я тогда руководил знаменитой серией «Жизнь замечательных людей»; из либеральной мы с директором издательства Валерием Ганичевым превратили ее в патриотическую. Так что ко всяким грозным предупреждениям нам было не привыкать. А тут еще случилась мелочь, сугубо производственная: кончался 1974 год, наша типография недовыполняла какой-то там план, вот они и бухнули еще сто тысяч «1 августа», да еще не в мягкой, как в первый раз, а в солидной твердой обложке. Получилась какая-то нарочитая дразнилка: два издания скандальной книги подряд, да еще грандиозным даже по тогдашним масштабам тиражом! Но обо всем по порядку.

Тут не обойтись без краткого исторического отступления. О роли масонства в мировой истории и в России публиковалось много материалов разного характера в предреволюционное десятилетие. Потом, после Октября, этот сюжет исчез из гласного разговора полностью. Характерный пример: в Советском Союзе в 1920—1960-е годы вышло огромное количество работ о декабристах. Сейчас кажется поразительным, но в них слово «масоны» даже не употреблялось, хотя о членстве декабристов в масонских ложах в документах говорилось прямо и открыто.

Тем не менее книга о роли российских масонов в деле подготовки и проведения печально известной Февральской революции появилась и сразу же стала доступной каждому заинтересованному гражданину. И рассказывалось в ней о любопытном историческом сюжете, а не о кучке надоевших всем за полтора столетия масонов-заговорщиков, так бесславно выступивших 14 декабря 1825 года.

Выходу книги Яковлева помог скандальный Солженицын. На Западе он издал книжку о начале Первой мировой войны. Книжка оказалась рыхлая, болтливая, с русофобским либерализмом. Идеологическое начальство той поры очень тревожилось революционизирующим влиянием Солженицына, поэтому была задумана «контрпропагандистская акция» против него. Поручили это пикантное дело, как водится, деятелям ЧК. Несложное полицейское мышление подтолкнуло их, по обыкновению, поступать «от противного»: тот поносит Россию в антисоветских целях? Ну, мы ему покажем. Показали. Для исполнения был привлечен талантливый публицист, плодовитый автор на исторические темы профессор Яковлев. Задачу ему поставили сравнительно простую: где Солженицын говорит «да», надо подобрать материалы на «нет», и т. д. Он и подобрал, причем сделал все очень ярко и сильно. Солженицын русофобствует? Сочувствует Временному правительству? Пытается создать из интеллигенции общественный штаб? Что ж, мы покажем, что в действительности было совсем не так. Яковлева снабдили кое-какими материалами, а воинственно патриотическую книгу отдали в издательство «Молодая гвардия»: они-то, мол, охотно и без сопротивления напечатают. Мы, разумеется, издали, причем тиражом в 200 тысяч. И тут-то выяснилось, что простоватые чекисты оплошали.

Яковлев написал о Февральской революции и о Временном правительстве не по советско-минцевской традиции, а именно так, как оно было. Он показал во всеоружии закрытых материалов, что эту революцию подготовили и разыграли масоны. В высших идеологических центрах «разрядки» эта публикация поначалу вызвала столбняк– они-то догадывались, что работа появилась с дозволения высокого начальства. Что происходит?! Неужели к власти прорвались скрытые противники «премудрых»?! Скоро, конечно, все разъяснилось: заказчиком скандальной книги оказалось лубянское ведомство, оно ошиблось по неопытности своей в этом вопросе, ему сделали внушение, но в печати о книге Яковлева писать было строжайше запрещено, соответствующее поручение получила цензура. Однако один отзыв успел прорваться в печать еще до получения запретной директивы.

В братском журнале «Молодая гвардия» появилась рецензия, разумеется, сугубо положительная. Мы тогда уже научились политиканствовать, поэтому отзыв был сделан по старому правилу: «да» и «нет» не говорить, черное и белое не называть… Главный сюжет – масонский – был по сути обойден, говорилось о том, какая хорошая книжка вышла о Первой мировой войне. Автором отзыва был маститый ученый Анатолий Филиппович Смирнов, тогда профессор Академии общественных наук при ЦК КПСС, наш старший друг и покровитель. Внешне все выглядело солидно – один доктор наук одобряет работу другого доктора. Хоть и призрачная, но все же некоторая защита книги: мнение ученой общественности…

Этот отзыв на популярнейшую книгу оказался единственным. А теперь расскажем в некотором роде детективную историю.

В номенклатурном (и очень скучном) журнале «Вопросы истории КПСС» работал тогда друг и соратник «Молодой гвардии» Виктор Скорупа. В середине 1975-го он принес мне верстку статьи, которую цензура только что сняла из номера журнала. Верстка эта сохранилась в моем архиве, мы и процитируем умопомрачительный документ. Он того стоит.