Синтетический солдат

Но, даже провалившись в мягкий сон, я понимал, что, вернувшись из боевой командировки, еще не полностью вышел из того боевого настроя и особого ритма жизни, присущего подобным мероприятиям. Иначе говоря, мое подсознание все еще не могло расслабиться и было в том же командировочном состоянии, то есть в напряженном ожидании. И потому, наверное, как только раздались посторонние звуки, я сразу проснулся с ясной головой, готовый к любым действиям. И происхождение звуков определил сразу. Кто-то пытается открыть один из дверных замков. Но сразу что-то не получается. Ошибиться с ключом было невозможно. Ключи совершенно разные и соответствуют замочным скважинам. Потом я вспомнил, что Елизавета Николаевна, войдя, закрыла дверь только на один замок, на нижний. А открыть пытаются, видимо, верхний. Но он и без того открыт, и потому ключ не проворачивается…

Глава 3

Вся квартира мгновенно предстала в голове в виде плана. С планом мне работалось даже лучше, чем с естественным видом. И голова заработала, как привыкла работать в боевой обстановке. Память о вчерашнем вечере, каплями и парами застрявшая в организме, выветрилась моментально, словно его и не было никогда. И сразу все встало на свои места, нарисовались необходимые действия и возможные действия противника. В данном случае любые действия тех, кто входил в квартиру, я обязан был рассматривать как действия противника, и никак иначе. Это было априори даже в том случае, если бы вошедшие люди были в форме полицейских. Наличие формы никоим образом не смутило бы меня.

Самая подходящая позиция для атаки, дающая возможность предварительной оценки ситуации, обзора и принятия правильного решения, была за дверью из прихожей в комнату. Там, сразу за дверью, была расположена ниша с занавеской. Может быть, даже не ниша, а чулан, который сам Чукабаров звал нишей, и я мысленно повторял это название. Владимир Николаевич использовал ее в качестве шкафа. Ступив туда, я не помешал бы двери открыться и в щель между дверью и косяком вполне мог бы наблюдать за тем, что происходит в прихожей, кто вошел, что за люди, и, соответственно, составить план собственных действий.

Я не прошел, а проскользнул за дверь и спиной вперед ступил в нишу, отодвинув лопатками занавеску, какие-то вещи, старые пальто, куртки, еще что-то, висящее на вешалке, и во что-то лопатками уперся. Наверное, в стену. Или во что-то к стене прислоненное. Хотя я считал, что глубина ниши должна быть больше, потому что одежда висела прямо, как ей и полагается висеть, на «плечиках», а я на всю глубину не продвинулся. И вообще дверь от внутренней стены отставлена метра на полтора, значит, и глубина ниши-чулана должна быть около того. А мой живот на полтора метра вперед никак не выступает. Я всегда за своей фигурой слежу. Значит, я должен был поместиться там свободно. Однако не поместился. Но проверять глубину ниши в мои намерения не входило, да и времени у меня на это не было. Я сразу наклонил голову и приложил глаз к щели. В темноте прихожей, в которой окон, естественно, не было, пытался хоть что-то увидеть. Но дверь еще не открылась. Кто-то продолжал возиться с замком. Руки, видимо, умеют только протоколы писать. Но для этого тоже особый талант нужен. Наконец в замке перестал звенеть ключ, дверь приоткрылась, и в прихожую лег кривой четырехугольник света. И быстро не вошли, а шмыгнули за дверь двое в черных куртках и в таких же черных беретах. Их торопливость стала понятна, когда через тонкую дверь с лестницы послышались голоса. Разговаривали мужчина, женщина и два ребенка. Причем дети разговаривали громко, на весь подъезд. Это было на детей не похоже. Обычно они с утра бывают сонными и молчаливыми. Наверное, их уже давно подняли с постели. Успели детскую активность приобрести. Но я на происходящее в подъезде не отвлекался. Пришедшие держали дверь рукой и только после того, как стихли голоса, закрыли ее на ключ. В этот раз справились быстро. Наверное, приобрели навык.

Что это были за люди, я понять не мог. Могло быть и так, что менты переоделись. Но почему в одинаковую униформу? Черную униформу носит полицейский спецназ. Но спецназ пришел бы сюда с оружием. Полицейский спецназ вообще любит с автоматами даже в туалет ходить, словно оружие добавляет их внешнему виду мужественности перед унитазом. Хотя я не унитаз и далек от мысли причислять людей к спецназу только по костюму или по надписи на спине и на нарукавной эмблеме. Написанному я вообще не всегда верю. Так жизнь научила.

На мой взгляд, эта парочка слишком долго чего-то ждала в прихожей. Словно не решались ребята пройти в квартиру. Но и завалиться спать под дверью они тоже, кажется, не собирались. Половик, сбитый нашими с Елизаветой Николаевной ногами, не поправили и даже не искали, что бы такое мягкое под голову подложить. Наверное, просто прислушивались. Елизавета Николаевна, к счастью, не храпела во сне. Пришедшие наивно успокоились. И – какие ведь умницы! – догадались наконец-то включить в прихожей свет. Тогда я и смог прочитать у них на спине надписи «Охрана», а на рукавах увидел точно такие же эмблемы, что на черной куртке, висевшей на стуле в соседней комнате – рисунок со стилизованным чудовищем и круговая надпись вокруг рисунка «Научно-производственное объединение «Химера». Это было, честно говоря, слегка неожиданно. Охранники пришли с работы Владимира Николаевича. И у них были ключи от квартиры. Не вороватые полицейские, а охранники. Я раньше несколько раз спрашивал, не особо, впрочем, настаивая на подробном ответе, куда же Чукабаров устроился работать. Владимир Николаевич отделывался общей фразой:

– Контора такая… Раньше была «почтовым ящиком». Сейчас просто контора… Насколько я понимаю, не совсем частная…

На естественный вопрос, чем он там занимается, ответ следовал не менее общий и такой же обтекаемый:

– Что я, кроме дрессуры, умею делать? Вот и делаю, что умею…

И никаких подробностей. Но я сам хорошо знал, что предприятия, которые раньше назывались «почтовыми ящиками», то есть закрытые предприятия, если сумели сохраниться или восстановиться, теперь, пусть даже работают не под государственной «крышей», а являются какой-либо формой частного владения, чаще всего, бывшего руководства, занимаются такими же «закрытыми» научными темами, что и раньше. И потому, как человек военный и прослуживший всю сознательную жизнь в подразделениях ГРУ, где учат не совать нос в дела смежников и знать только то, что тебе положено знать и что знает твой потенциальный противник, я не расспрашивал Владимира Николаевича. Каждый из нас дает «подписку о неразглашении». И чужие секреты следует уважать, если хочешь, чтобы уважали твои. Ведь и Владимир Николаевич не расспрашивал меня после очередного возвращения из какой-то командировки, чем я там занимался. Все естественно, и все понятно. На том вся армия и все, что к секретной работе относится, держится. И слава богу, что еще держится.

Но вопросы у меня возникли. Охранники «просто конторы» со странным названием «Химера» пожаловали в дом к только что убитому человеку, у которого в карманах не оказалось ключей от собственной квартиры. Что я должен был подумать? Я и подумал, что ситуация здесь складывается такая же, какую я и раньше представлял, только место, которое я отводил полицейским, оказалось занятым. Полицейские подождут, когда охрана желает поживиться…

* * *

Отсутствие полицейских воров ничуть не повлияло на мои планы. С доброй улыбкой я, не видимый по другую сторону двери, наблюдал, как эти ребята сначала вешалку осмотрели и обшарили все карманы одежды. Хорошо, что я там свой бушлат не оставил. А то им чужих карманов не хватило. Слишком мало нашли. Что-то себе в карманы положили. Мне показалось, какую-то денежную мелочь и горсть семечек. Больше там ничего их не заинтересовало. Потом гуськом, и даже гусиной походкой, двинулись друг за другом в большую комнату. Пора уже, пора… Пора мне начинать действовать.

Момент я рассчитал правильно. Один прошел вперед и оказался ко мне спиной. Значит, следовало их разделить на две равные составляющие. Что я успешно и сделал с помощью двери, закрыв ее достаточно резко за спиной у первого. Второму, конечно, слегка сплющило нос, но это не так страшно, как то, что я первому приготовил.

Он обернулся на звук и движение. Хоть и дохнул на меня свежим алкоголем, но был, скорее всего, почти как стеклышко. Только слегка замутненное…

– Привет, – сказал я радостно с веселой улыбкой.

За дверью почувствовалось движение и давление, и я, еще не выпустив дверную ручку, снова открыл ее и так же резко закрыл. Давление второй охранник оказывал своим лбом. Нос и все лицо, стараясь сдержать поток крови, он зажимал двумя ладонями. Дверь соприкоснулась со лбом восхитительно звонко. Не знаю вот, что так зазвенело. Дверь вроде бы деревянная и так звенеть не должна. Но это вопрос второстепенный. А главный вопрос стоял прямо передо мной, и дверь нас не разделяла. Чудак зачем-то вытащил пистолет и наставил мне в грудь. Пистолет, как мне показалось, боевой, хотя даже лицензированным охранникам разрешается носить только травматическое оружие. Это мне не очень понравилось, но охранник повел себя глупо. Есть старое правило спецназа. Если на тебя наставили пистолет и сразу не выстрелили, значит, стрелять не хотят, а хотят что-то от тебя узнать или заставить тебя что-то сделать. И ты имеешь полное право пистолет у противника отобрать. Тем более если имеешь возможность до него дотянуться. Сама эта процедура на многочисленных тренировках отработана до автоматизма и много времени не занимает. Я легко повернул корпус так, чтобы ствол смотрел параллельно моей груди, а не в нее, растопырив пальцы, создал рычаг между большим пальцем и мизинцем и этим рычагом легко захватил руку с пистолетом. Пистолет создавал моему рычагу дополнительную мощную жесткость. Охранник оказался глупым и попытался сопротивляться. Он, думается, плохо в школе уроки учил. Еще в школе в детские головы вдалбливают знаменитую фразу Архимеда: «Дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар». Древний ученый говорил о рычаге и о силе рычага, а не о собственной физической мощи. У меня точка опоры была, рычаг был. А взятая на излом с одновременным вывихом кисть охранника была, грубо говоря, тем самым «земным шаром». Долго он сопротивляться рычагу не мог. Я его «перевернул», а пистолет оказался в моей руке. Дополнительный удар ногой в горло обезопасил моего противника от дальнейшего моего нападения. Пусть спокойно полежит.

Но остался второй, который тихонько постукивал чем-то в дверь. Наверное, лбом. Проявив свойственное всем людям милосердие, я открыл дверь. Охранник стоял перед ней на коленях и что-то мычал. Два неожиданно полученных удара дверью, кажется, лишили его и дара речи, и соображения. Может, язык сдуру откусил, может, дураком стал на временной или даже на постоянной основе. Пили они, похоже, не закусывая, вот и решил закусить своим языком. Я хотел было и второго от следующего удара дверью обезопасить и уже ногу поднял, чтобы тяжелым армейским башмаком в сонную артерию ударить, но тут увидел в руках у охранника трубку «мобильника». Это он перед ней что-то мычал, вдруг разучившись говорить. Пришлось наклониться и вежливо взять из его рук телефон. Посмотрел. Монитор не горел, значит, номер он не набирал. Но на задней панели самой трубки была расположена большая красная клавиша. Я знал, что это такое. В просторечье эта клавиша называется «тревожной кнопкой». Значит, охранник вызвал подкрепление. И вызвал его не откуда-то с другого конца города, а, надо полагать, снизу, из машины. И мне следует готовиться. Я и приготовился, отобрав пистолет у второго охранника и переведя его в аналогичное первому состояние касанием носка башмака. Потом проверил оружие. Оба пистолета были боевыми. Первый охранник, дурак, поднял оружие, не опустив предохранитель в боевое положение. Скорее всего, просто забыл. Я полностью вытащил обойму и передернул затвор. Патрона в патроннике не было. Значит, охранник вообще и выстрелить-то в меня не мог. Просто пугал, пугать по-настоящему не умея. Пусть теперь сам напуганным ходит.

Хотя никто из нас не кричал, я вообще одно слово только и сказал, вежливо поздоровавшись, а самые громкие звуки за все короткое время схватки издавали нос и голова второго охранника, все же Елизавета Николаевна эти звуки услышала и вышла из комнаты.

– Что происходит?

Я вошел в прямоугольник света, падающий из прихожей, показывая стволами пистолетов на незваных гостей.

– Новые владельцы ключей пожаловали…

Наклонившись, я похлопал по карманам второго охранника и вытащил ключи в том самом знаменитом чехле из натуральной кожи с золотым тиснением. Протянул их Чукабаровой, как законной и единственной наследнице имущества погибшего брата.

Она взяла ключи и строго посмотрела на меня:

– Это вы их так?

– Одного – я, чтобы не пытался в меня стрелять. Второй споткнулся и на дверь носом упал.

– У них пистолеты есть? – снова спросила наивная женщина.

– А вы думаете, что я с собой по паре пистолетов беру каждый раз, когда из дома выхожу?

– Это не ваши пистолеты? – Она все же хотела детской ясности.

– Это их пистолеты. Боевые.

– Тогда почему они не стреляли?

– Потому что я попросил отдать мне оружие. – Я уже начал сердиться на этот допрос.

И потому просто обрадовался звонку в дверь. К охранникам пожаловала помощь.

– Кто-то еще пришел? – спросила Елизавета Николаевна так, словно я обязан был это знать.

Я начал понимать, что не только внешность не позволила ей до сих пор выйти замуж. Молча взял связку ключей из ее рук и пошел к входной двери. В прихожей, к сожалению, горел свет, и выглядывать в дверной «глазок» было опасно. Свет в прихожей видно через «глазок». И когда свет закроется, то есть человек пожелает посмотреть, кто пожаловал, с той стороны вполне могут выстрелить прямо сквозь дверь. Это я теоретически знал и потому сначала закрыл «глазок» стволом пистолета, сам оставшись в стороне от двери. Выстрела не последовало. Может, даже и стрелять никто не собирался. Только после этого я подошел к «глазку» и посмотрел. На лестничной площадке стоял мужчина примерно моего возраста и моей комплекции в камуфлированном костюме без погон и обеими руками опирался о дверные косяки. Дверь помешала почувствовать, пахнет от него или нет водкой. Спрашивать я ничего не стал, воспользовался тем, что охранники, кажется, смазали замок перед тем, как открывать, беззвучно вставил ключ, повернул его, резко распахнул дверь, жалея в глубине души, что она внутрь открывается и это не позволяет повторить фокус со вторым охранником, и только после этого спросил:

– Чего надо? Это тебя по тревоге разбудили? Тогда заходи…

И, не церемонясь, но контролируя ситуацию, ухватив за куртку чуть выше локтя, рывком забросил человека в квартиру. И дверь тут же закрыл. Я вообще-то видел, что человек ждал возможного удара, и готов был предпринять собственные действия. В этом случае, особенно когда бить у меня возможность была только в дверной проем, то есть невозможно было нанести какой-то размашистый свинг или оверхенд и оставался лишь один прямой удар, как правило, человек, владеющий рукопашным боем, просто чуть отклоняется в сторону и бьет навстречу через руку, сильно «ввинчивая» кулак в противника. Это «ввинчивание» добавляет удару до тридцати процентов поражающей силы даже при том, что сам встречный удар будет выглядеть легким. Но я бить не стал, а просто затащил противника в прихожую – там уже можно было разбираться. К тому же я заметил, что человек этот с некоторым изумлением смотрел на мои подполковничьи погоны, и потому внимание его от моих действий было отвлечено. В городе все знали, что бригада спецназа ГРУ стоит в небольшом поселке в пригороде, и встретить на улицах офицера-спецназовца из военной разведки было делом нередким. И мало дураков находилось, кто желал бы связываться с нами и нарываться на конфликт. Репутация действовала так же, как когда-то действовала на противника репутация славянских «оголтелых» воинов[4 - Оголтелые – в дохристианские времена в среде славянских воинов существовал, грубо говоря, так называемый клан оголтелых. Перед боем эти люди, как правило, обладающие особым психическим даром (сейчас это называется – эмпатичные люди) или прошедшие под руководством волхвов специальную психологическую подготовку, снимали с себя все доспехи, оголялись по пояс, откуда и произошло их название (оголтелый – оголивший тело), и выходили так на бой, отличаясь особой скоростью (так называемая, хрономагия) и несравненной яростью. Дружина оголтелых была чем-то сродни скандинавским берсеркам, только берсерки использовали наркотические вещества, добываемые из мухоморов, а оголтелые использовали психические энергии самогипноза и саморегуляции организма. Их скорость, ярость и неустрашимость (без доспехов они были многократно легче и потому быстрее) позволяли просто сминать противника и прорубать в его рядах целые просеки. Бой оголтелых, как и бой берсерков, считался элементом боевой магии. И порой случалось, что противник, только увидев в рядах войска людей с голым торсом, предпочитал отступить еще до начала общей сечи. С наступлением христианства, порицающего гипнотические методы воздействия на психику (Господь предоставил человеку волю и право выбора, и даже сам не позволяет себе заставлять человека что-то делать по своей воле. Как же может это делать другой человек!), оголтелых в славянском воинстве готовить перестали. Их и без того всегда было мало, поскольку эмпатичные люди, как сейчас, так и раньше, встречались не часто, а с приходом христианства они вообще исчезли с исторической сцены.]. Нас уважали и побаивались. И с нами считались. Удивляться этому не приходилось, потому что мы знали себя и своих солдат воспитывали на научных данных, которые говорили, что при улыбке у человека задействуются сорок мышц, а при нажатии спускового крючка оружия всего четыре. Что сделать быстрее – понятно первокласснику. И легкая растерянность на лице пришедшего его выдала – он на какое-то мгновение потерял концентрацию и способность к сопротивлению, и это позволило мне действовать. Я не просто затащил человека в прихожую. Я еще и рывком швырнул его на стену, чтобы он лбом проверил, крепко ли приклеены обои. Не возразил бы даже против того, чтобы он эту же операцию выполнил носом. Но он среагировал и успел выставить руки. Уважал, видимо, в отличие от второго охранника, свое лицо. Я же без разговоров ткнул его в позвоночник между лопатками стволом трофейного пистолета. Это было и больно, и впечатляюще, потому что человеку, имеющему дело с оружием, не понять, что ему в спину упирается, было сложно. Он понял и не суетился, хотя, как мне показалось, растерянности своей не утратил, а уверенности не обрел. Уверенность в его лице держалась только в первые две секунды после открытия двери. Не ожидал он моего гостеприимства. Готовился к отражению удара, что естественно, или, в худшем случае, к разговору, а в итоге запрыгнул в квартиру не хуже пьяной лягушки, получившей добрый пинок. А отражение удара или разговор, с одной стороны, и лягушачья ловкость, с другой – суть слегка разные вещи, характеризуемые различной траекторией движения и языка, и тела.

– Руки на стену. Попытка сопротивления для тебя кончится посмертным поносом. Я не шутник, пристрелю сразу.

Если человек ставит руки на стену, а сам стоит от стены на расстоянии полушага и не слишком широко раздвинув ноги, хотя и не составив их рядом, то он имеет неплохие шансы к сопротивлению. Поднятыми руками от стены легко нанести удар хоть слева, хоть справа, хоть по оружию, хоть по человеку. Это я знал хорошо, сам солдат обучал поведению в такой ситуации. Пришедший, похоже, знал то же самое и потому стал именно так. Я не замедлил воспитать его. Болезненным пинком, от которого колени слегка подогнулись, раздвинул его ноги шире и поставил его так, чтобы он только поддерживал равновесие упором в стену, а без этой поддержки рисковал бы упасть в нее носом, как второй охранник в дверь. Он вынужден был принять мои условия, поскольку ствол все еще упирался ему в позвоночник, а он знал, видимо, манеру офицеров спецназа ГРУ сначала стрелять, а потом разбираться. По крайней мере, в нерешительности нас обвинить трудно, и мы это мнение о себе стараемся всемерно поддерживать. Да, мы умеем действовать, но и воспитывать мы тоже умеем.

В прихожую вошла, перешагнув через лужу крови, вытекшую из носа второго охранника, Елизавета Николаевна. Глаза ее были прищурены, а зрачки расширены.

– Я не понимаю, что здесь происходит, – сказала она. – Смерть моего брата, кажется, вызвала какую-то локальную войну?

Она, оказывается, могла оперировать такими терминами, которые недоступны большинству наших сограждан, понятия не имеющих о том, что такое локальная война. Меня это, признаться, слегка удивило.

– Елизавета Николаевна? – спросил мой пленник, посматривая через свое плечо.

Я милостиво разрешил ему разговаривать, пока он находится в сознании. Но считал это явлением временным.

– Да. Это я, – ответила она с небольшим удивлением. – Мы с вами знакомы?

– Нет. Я просто догадался. Фамильное сходство у вас с братом…

Елизавета Николаевна фыркнула кошкой. Это было его ошибкой, начать разговор с ее внешности, которую она сама, наверное, многократно уже оценивала. И, как человек, вроде бы в здравом уме находящийся, скорее всего, оценивала правильно.

– Что вы хотите сказать?

– Я только что заезжал к вам, чтобы вместе с вами прийти сюда. Ключи от квартиры лежали на рабочем столе вашего брата. Ваш адрес был в его личном деле. Мы хотели войти сюда под вашим присмотром, не более.