Тихо, идёт следствие Крис

– Хорошо жил Николаич. – входя в зал сказала Любовь Григорьевна, дворничиха. – Раньше, при советской власти хорошо жил. Вон, какая мебель. В те времена самая модная. И какая сволочь эту перестройку проклятую придумала? – закончила она на политической ноте.

– Ладно, Григорьевна, не буянь. – одёрнул её участковый. – О политике в другой раз поговорим.

– Да, хорошо жил покойный. – сменила тему Григорьевна. – Помнится, как лето, он по колхозам и совхозам работать уезжал, плакаты и лозунги им рисовал. Видать хорошо платили. Да и в другое время, я точно знаю, рисовал он те же самые плакаты для заводов, фабрик разных. Тоже платили. Хорошо зарабатывал мужик. – вздохнула она.

Действительно, при советской власти время для покойного было весьма хлебное, чуть ли не золотое. Денег на наглядную агитацию правительство не жалело. Штатных художников, как правило, ни в колхозах, ни на предприятиях не было. Вот и, так сказать, привлекали спецов со стороны, и платили, судя по мебели в квартире, весьма неплохо.

***

– А как началась эта перестройка, – Григорьевна опять пустилась в воспоминания. – школу, где он детишек рисовать учил, и прикрыли. Николаич, помнится, как-то мне жаловался. Говорил, мол, выгнали на все четыре стороны. Видать и лозунги партийные никому стали ненужными, вот и остался мужик без копейки.

Как это случилось, жена его, Татьяна, собрала манатки и поминай как звали. Жаль, деток у них не было, глядишь и осталась бы. В общем, ушла она и оставила Николаича одного. Хорошо хоть имущество и квартиру не стала делить, видать был у неё кто-то, к нему и ушла.

Иван опять раскрыл блокнот: надо будет отыскать бывшую жену Уварова. Ниточка конечно гнилая, но, как говорится, на всякий случай. Да и начальство любит, когда дело расследуется сразу по нескольким направлениям.

– А родственники у него есть? – спросил Иван.

– Чего не знаю, того не знаю. – ответили Григорьевна. – Никто к нему в гости не ходил. Говорю же, один-одинёшенек мужик остался, как былинка в поле.

***

На следующее утро, ровно в восемь, зазвонил мобильник. Ишь ты, пунктуальные какие. Может боятся чего? Всё верно, звонил один из бомжей проживавших по улице Заречной во владениях участкового Александра Степановича и дворничихи Любови Григорьевны.

– Здравствуйте. – услышал в трубке Иван хрипловатый, как бы прокуренный голос.

– Да, слушаю. – ответил Иван.

– Эта, – было слышно, звонивший тушуется. – нам Григорьевна сказала, чтобы мы позвонили, что вы поговорить с нами хотите. Так мы здесь, вас ждём.

– Где это здесь? – спросил.

– Так во дворе. – ответил бомж. – На лавочке, где Николаича нашли. Григорьевна сказала позвонить, мы и позвонили.

– Хорошо. Ждите. Минут через тридцать буду. – сказал Иван и отключился.

Так, у бомжей есть мобильник. Впрочем, ничего удивительного. Сейчас всё наоборот, отсутствие мобильника вызывает удивление, а иногда даже подозрение. Если же у человека, даже у бомжа, мобильник имеется, значит всё нормально. Блин, будто наличие шапки на голове в прошлые времена.

***

Ивана встретили два бомжа. Обоим за сорок, впрочем, с возрастом тут можно легко ошибиться. Знаете ли, вольный образ жизни и регулярное потребление спиртного накладывают и на организм, и на внешний вид характерный, в кавычках, шарм.

– Антоша. – представился первый из бомжей и тут же поправился. – Антон. А это Валера.

Мы вон в том доме живём, в подвале. – смущённо сказал он. – А что, Александр Степанович и Любовь Григорьевна не ругаются, не гоняют. А мы кострами и прочими безобразиями не занимаемся. По жильцам не ханыжим, тихо себя ведём, вот нам никто жить и не препятствует. Опять же, Григорьевне во дворе убираться помогаем.

– Расскажите, – Иван специально обратился к бомжу на вы. Иногда это приносит неожиданные результаты. – как вы обнаружили Уваров?

– Значит, – охотно принялся рассказывать Антоша-Антон. – Валерка, – он кивнул на товарища. – он у мусорных контейнеров начал убираться, а я взял мешок для мусора и пошёл хлам всякий из урн вытряхивать. Григорьенвна, она насчёт порядка строгая, – уважительно сказал он о дворничихе. – поэтому мы урны каждое утро вытряхиваем.

Иду, значит, смотрю, на лавочке лежит кто-то. Ну, думаю, нахерачился, извините, вчера мужик, не хватило сил до дома дойти. Подошёл ближе, ёшь-мнёшь-трёшь, Николаич! Думаю, с чего это он так набубенился? Он же никогда до такого состояния себя не доводил. А чтобы на лавочке ночевать, так вообще. Подошёл, и давай трясти его за плечо, мол, просыпайся Николаич, иди домой досыпать. А он лежит и лежит, не шевелится. И тут мне будто шепнул кто-то: а он живой? Я его за щеку потрогал, а она холодная. Я к Григорьевне, та, звонить Степанычу. Ну а дальше, вы наверное знаете.

***

– Понятно. – сказал Иван, хотя на самом деле ему всё было непонятно. – Следы борьбы или ещё что-нибудь такое, например, какие-то посторонние предметы около убитого были?

– Ничего не было. – торопливо ответил бомж Антон. – Я и Григорьевне сказал, чтобы она до приезда милиции не подметала, и урну не стал вытряхивать. Я ж понимаю, следствие и всё такое.

Вот именно, и всё такое. Прямо какое-то идеальное убийство, как в книжке. Надо искать орудие убийства, кинжал этот, как его, крис – пока что это единственная ниточка.

– Скажите, – спросил Иван. – а покойный кроме местных с кем-нибудь во дворе встречался, разговаривал? Я имею ввиду каких-нибудь гостей или просто прохожих.