От Садового кольца до границ Москвы. История окраин, шедевры зодчества, памятные места, людские судьбы

Обращает на себя внимание высокий дом (№ 9а), выстроенный в 1911–1912 гг. для городских училищ по проекту архитектора А.А. Остроградского – произведение в стиле неорусского направления модерна, украшенное керамикой С.В. Чехонина, изображающей св. Георгия Победоносца.

Под № 11, несколько в глубине, стоит здание, в котором сейчас находится институт по изысканию новых антибиотиков. Оно построено на средства благотворителя П.Г. Шелапутина по проекту архитектора Р.И. Клейна специально для гинекологической клиники в 1896 г. Иностранные специалисты, осматривая здание вскоре после окончания строительства, единодушно назвали его «первым образцовым учреждением в Европе».

За Олсуфьевским переулком – посольство Вьетнама (Больщая Царицынская ул., 13), помещающееся в бывшем Мазуринском детском приюте, который построен по проекту архитектора И.А. Иванова-Шиц в 1892–1894 гг. на 200 тысяч рублей, завещанные француженкой Марией Шарбонно в память своего мужа, богатого купца Н.С. Мазурина. Приют был предназначен для «сирот обоего пола и всех сословий», они жили здесь до 12 лет, а потом переводились в ремесленные и другие городские училища.

За садом посольства – здание под № 15, подобное многим, строившимся богатыми ведомствами в 1950-х гг., – добротное, с высокими потолками, отделанное обязательным рустом. И действительно, его построили в 1955 г. для военной поликлиники (проект Н.М. Кузнецова), но при этом не пожалели одного из самых ярких и своеобразных зданий досоветской Москвы – так называемого Кельинского детского сада, выстроенного на пожертвования В.Ф. Кельина в память жены. Это было учреждение того нового типа, который педагог С.Т. Шанский и архитектор А.У. Зеленко, вдохновившись примером Соединенных Штатов, начали вводить в России. Первый такой детский сад, или, лучше сказать, детский клуб, они основали в Вадковском переулке, построив для него в 1905 г. оригинальное здание в стиле модерн. Здесь же, на Большой Царицынской, А.У. Зеленко выстроил в 1910 г. не менее оригинальное здание и также в стиле модерн, но в его более сдержанном неоклассическом направлении, бывшем таким модным в России того времени: на плоском фасаде с высоким ступенчатым аттиком, украшенным гербом Москвы, было написано: «Универсальный городской детский сад имени Ольги Николаевны Кельиной». С правой стороны, на углу с Большим Трубецким переулком (пер. Хользунова), возвышалась высокая башня астрономической обсерватории.

С другого угла Большого Трубецкого переулка начинается целый квартал «архивного городка» – комплекс хранилищ, читальных залов, различных помещений как для научной работы, так и для архивного управления России.

Начало «городку» положило строительство здания для архива Министерства юстиции, который образовался в 1852 г. из трех архивов: Разрядно-Сенатского, Поместно-Вотчинного и Государственного архива старых дел. Позже в него влились еще несколько других архивов, и тогда настоятельно встал вопрос о строительстве специального здания. Инициатором выступил известный историк и археограф Николай Васильевич Калачов. После изучения опыта постройки архивных сооружений в Западной Европе решили строить отдельное здание на Девичьем поле, где Московская городская дума безвозмездно передала земельный участок, при условии хранения документов по истории города.

В результате конкурса победил проект петербургского архитектора А.И. Тихобразова. В 1883 г. строительство началось и уже в следующем году было в основном закончено, но отделка и установка оборудования продолжалась еще год: только в феврале 1886 г. стали перевозить документы, и 28 сентября было торжественно открыто здание с читальными залами и кабинетами по фасадному корпусу и хранилищами документов позади, вокруг маленького дворика. На фасаде слева и справа надписи: «Учрежден в 1852 году» и «Сооружен в 1886 году».

Ныне здесь находится один самых богатых и интересных архивов – Российский архив древних актов, хранящий документы по истории нашего государства с XIII в. и по XVIII в. включительно. В их числе завещания великих князей, начиная с Ивана Калиты 1339 г., единственный список Судебника Ивана III, столбец Соборного уложения 1649 г., длиной 309 метров (раньше документы подклеивали друг к другу, а не сброшюровывали в книгу), летописи (и в их числе Никоновская с первым упоминанием о Москве), многочисленные документы по истории Москвы – планы, челобитные, купчие, донесения губернаторов… Архив обладает и уникальной библиотекой, в которой около 200 тысяч томов. В ней содержатся и книги Московского печатного двора, и среди них «Апостол» 1564 г. с единственной владельческой записью XVI в., комплект первой русской газеты «Ведомости», редчайшие журналы XVIII в.

Значительное строительство было предпринято в советское время, когда по проекту молодого архитектора А.Ф. Вохонского в 1936–1938 гг. воздвигли большие архивные здания, среди которых старожил выглядит совсем потерявшимся.

За архивным городком – здание детской больницы (№ 19), выстроенное в 1891 г. архитектором К.М. Быковским – двухэтажное, с ризалитом в центре, в котором на втором этаже находилась аудитория (это была не только больница, но и учебное заведение, часть медицинского факультета университета). Больница строилась по замыслу известного детского врача Н.А. Тольского на средства, завещанные купцом М.А. Хлудовым (см. главу «Басманная слобода»). После его кончины здесь работал не менее известный врач Н.Ф. Филатов.

На левой стороне Большой Царицынской улицы обращает на себя внимание огромное строение под № 25. При поисках монументального образа здания сталинской эпохи архитекторов тянуло к гиперболизированно большим формам – огромные дворовые арки-проезды, гигантские портики, крупные формы декора, перед которыми терялся маленький человечек – счастливый винтик счастливой Страны Советов. Автором этого строения был И.А. Голосов, одинаково успешно работавший в самых различных стилях и создавший несколько монументальных сооружений, как построенных, так и оставшихся в проекте, выделявшихся особым гигантизмом. Он использовал классические детали-колонны, карнизы, кронштейны, капители, но, огрубляя и искажая их, придавал им крупные формы, вырабатывая таким образом новый стиль сталинского тоталитаризма.

Дом строился для Академии коммунального хозяйства, однако, законченный в 1938 г., был отдан военным.

Далее выделяются своим обликом и декором из неоштукатуренного кирпича строения (№ 27), принадлежавшие «Казенному винному складу № 3», в которых теперь завод «Электросвет».

За домом № 31 во дворе стоит совсем неприглядное скромное здание с большим высоким окном – это мастерская и квартира одного из выдающихся художников советского времени, вынужденного разменивать свой талант на те работы, которые от него требовали власть имевшие чиновники от искусства. Павел Дмитриевич Корин, пришедший в высокое искусство от палехской иконописи, всю жизнь собирался написать грандиозное полотно, в котором он задумал изобразить ту Русь, которая уходила под напором большевиков.

«Уходящая Русь», или «Реквием», так и не появилась, «я не сделал того, что мог сделать, что было в самый разгар работы насильственным образом прервано», – писал П.Д. Корин. «Моя рана – моя картина», – говорил о ней художник. Для картины изготовили холст огромных размеров, специально сконструировали подрамник, но все это осталось без употребления. Об эпохальности произведения свидетельствуют 11 этюдов, ставших, по сути, самостоятельными работами.

Мастерскую на Девичьем поле П.Д. Корин получил при поддержке М. Горького. После капитального ремонта бывшего хозяйственного помещения супруги Корины переехали сюда в марте 1934 г. и прожили тут всю свою жизнь. Сейчас здесь музей, филиал Третьяковской галереи, в котором, кроме произведений самого Корина, хранится его замечательное собрание икон.

Еще одно памятное место находится рядом – в доме, который стоял там, где теперь современное строение под № 35, с августа 1927 по февраль 1934 г. в квартире на первом этаже жил писатель М.А. Булгаков.

Жилой дом № 37–43 начал строиться в 1932 г. по проекту Л.С. Теплицкого, но в 1934 г. был переработан в более монументальных формах Е.Г. Черновым и Л.Я. Мецояном. За ним выходит торцами к улице комплекс жилых домов-общежитий (№ 51) для «красных профессоров», слушателей Института красной профессуры, открытого на базе Лицея царевича Николая на Остоженке. Этот комплекс был построен по проекту архитекторов Д.П. Осипова и А.М. Рухлядева в начале 1930-х гг. И последним по этой стороне Большой Царицынской улицы высится громоздкое здание со странными, как бы смятыми капителями ничего не поддерживающих колонн, с какими-то египетскими пирамидами наверху (№ 53–55, О.Ф. Шиндановина, Н.Н. Грачева, 1955 г.), выстроенное как жилой дом номерного завода, с кинотеатром на месте церкви Свв. Отцов седьмого Вселенского собора.

Посвящение главного престола церкви делегатам этого собора выглядит несколько странным в Москве, так как седьмой Вселенский собор ничем особенно не выделялся из ряда других. Но это посвящение объясняется тем, что в день поминовения собора – 11 октября 1812 г. – французские войска были вынуждены уйти из Москвы. Перед тем по приказу Наполеона разрушили древнюю церковь Св. Иоанна Предтечи, стоявшую у самых стен Новодевичьего монастыря. Староста церкви, владелец большой текстильной фабрики поблизости, Семен Афанасьевич Милюков, решивший совершить богоугодное дело, пожертвовал 163 тысячи на восстановление старинной церкви. «Церковь прихода моего, известная как древностию лет, так и царским построением, к величайшему ныне прискорбию, в бытность неприятеля в столице, вся до основания минами разрушена; таковое разрушение или груда камней пред глазами пронзает сердца наши до слез», – писал он в своем прошении.

Однако преосвященный Августин, глава московской церковной администрации, рассудил иначе: церковь не восстанавливать, а построить новую, большую и в современном стиле, а престол освятить в память знаменательного события – освобождения Москвы от «двунадесяти языков» наполеоновской армии.

Большой храм строился долго – с 1818 по 1833 г. Это было прекрасное сооружение в классическом стиле с выразительной ротондой главной церкви, удлиненной трапезной и примыкавшей к ней стройной колокольней.

В России было только два храма-памятника в честь победы в Отечественной войне, и оба были разрушены коммунистами: храм Христа Спасителя и эта церковь у стен Новодевичьего монастыря.

Параллельно Большой идет Малая Пироговская (бывшая Малая Царицынская), где находятся несколько интересных зданий, и прежде всего те, которые появились на городских землях в конце XIX и в начале XX в.

Улица идет от перекрестка с Большим Трубецким (Хользунова) переулком, где еще в конце XIX в. расстилалось большое поле. На нем город выстроил трамвайный парк, получивший название Уваровского – по фамилии владельцев бывшей здесь усадьбы; теперь это 5-й троллейбусный парк имени И.И. Артамонова, работавшего там слесарем и погибшего на Гражданской войне. Рядом с парком, также на городской территории, в начале XX в. выстроены несколько зданий Высших женских курсов (см. о них в главе «Хамовники»).

На Малой Царицынской улице еще до 1917 г. стали появляться промышленные предприятия, значительно выросшие в советское время. Особенно это касается крупного завода «Каучук», ведущего свою историю от фабрики резиновых изделий, эвакуированной в начале Первой мировой войны из Риги. Почти напротив него стоят красочные здания «Казенного винного склада № 3», построенные в 1899–1900 гг.

Далее видно самое большое здание на улице – девятиэтажное общежитие студентов Московского университета (№ 16, архитектор Р.И. Клейн); за ним живописное строение (№ 20) с белыми декоративными деталями, построенное также по проекту Р.И. Клейна для Онкологического института, основанного в 1903 г. на средства семьи Морозовых. Теперь здесь Институт медицинской паразитологии и тропической медицины, носящий имя Е.И. Марциновского, известного эпидемиолога, отдавшего много лет борьбе с малярией и другими болезнями жарких стран.

Погодинская улица проходит с северо-запада параллельно Большой Пироговской, отделяемая от нее зданиями клиник.

Не частый случай в Москве – еще в старой, добольшевистской Москве улица получила мемориальное название. До 1890-х гг. Погодинской улицы вообще не существовало и все дома на ней стояли просто на границе Девичьего поля. Образовалась же улица после того, как город отдал Московскому университету большой участок Девичьего поля под медицинский клинический городок.

Как и везде в этом районе, на Погодинской улице примерно до середины XIX столетия на землях, когда-то принадлежавших Новодевичьему монастырю, находились большие загородные усадьбы.

Участком № 4–6 владели в продолжение второй половины XVIII столетия и до 1828 г. прокурор Межевой канцелярии А.А. Савелов и его наследники; следующий владелец, купец Ф.А. Калитин, разделил усадьбу на две части. Правая досталась купцам Якуниным, устроившим там текстильную фабрику, а левая в 1880—1890-х гг. также была распродана по частям.

На одной из них, в здании (Погодинская ул., 6) в русском стиле, с живописным шатровым крыльцом, опирающимся на пузатые колонки, находилась Контрольная палата, в советское время Институт педологии и дефектологии, потом 2-й МГУ, а сейчас здесь Научно-исследовательский онкологический институт имени П.А. Герцена. Перед зданием в небольшом скверике стоит бюст Н.Ф. Гамалеи (1956 г., скульпторы С.Я. Ковнер и Н.А. Максимченко), знаменитого биолога, начинателя многих направлений в микробиологии и вирусологии, неутомимого борца со страшными эпидемическими болезнями – холерой, чумой, тифом.

Далее – самая большая усадьба, находившаяся здесь, на западной границе Девичьего поля. Земельный участок в старину принадлежал Новодевичьему монастырю, отдавшему в 1747 г. его из оброка жене генерал-майора И.И. Головина Марии Михайловне, за которой он числился и по межевым книгам 1761 г. В декабре 1808 г. эта усадьба становится собственностью князей Щербатовых. О ней упоминает Толстой в романе «Война и мир», когда рассказывает о Безухове, оставшемся в Москве в сентябре 1812 г., пойманном французами и подозреваемом в поджигательстве: «Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский».

Но Толстой в этом небольшом эпизоде романа, как, впрочем, и во многих других, отошел от исторической истины (за что он был жестоко раскритикован после опубликования «Войны и мира»). Маршал Даву, герцог Экмюльский, остановился в 1812 г. не в доме Щербатова, а в соседнем, стоящем далее по современной Погодинской улице, принадлежавшем в то время фабриканту С.А. Милюкову. Именно в этот дом привели будущего известного государственного деятеля, а тогда офицера русской армии В.А. Перовского, мемуарами которого воспользовался Л.Н. Толстой для описания злоключений Пьера Безухова.

В доме Щербатовых на Девичьем поле в начале XIX в. жила семья князя Дмитрия Михайловича, в которой часто гостили его племянники, братья Михаил и Петр Чаадаевы, и будущие декабристы Иван Якушкин и Федор Шаховской.

На долю семьи Щербатовых выпало немало испытаний. Сын князя Иван пострадал из-за протеста солдат Семеновского полка, возмутившихся жестоким обращением полкового командира, – Щербатов, разжалованный в солдаты, был отправлен на Кавказ, где скончался в 1829 г. Дочь Наталья вышла замуж за князя Ф.П. Шаховского. Она пользовалась вниманием двух будущих декабристов – Федора Шаховского и Ивана Якушкина, но предпочла первого. Якушкин был неутешен. «Я узнал, – пишет он Ивану Щербатову, – что твоя сестра выходит замуж, – это был страшный момент. Он прошел. Я хотел видеть твою сестру, увидел ее, услышал из собственных ея уст, что она выходит замуж, – это был момент еще более ужасный. Он также прошел. Теперь все прошло». Якушкин хотел бежать в Америку сражаться за освобождение негров, думал о самоубийстве; после выступления 14 декабря на Сенатской площади его арестовывают и ссылают на 20 лет.

Жизнь Натальи Щербатовой сложилась трагично: арест мужа, ссылка его на вечное поселение в Туруханск, где он сходит с ума. Благодаря ее хлопотам Шаховского переводят в суздальский Спасо-Евфимиев монастырь, и он умирает там через два месяца после приезда.

Дальнейшая судьба щербатовской усадьбы связана с жизнью и работой замечательного русского историка Михаила Петровича Погодина. После продажи дома на углу Мясницкой и Большого Златоустинского переулка Погодин нашел другой на окраине Москвы, у просторов Девичьего поля – в декабре 1835 г. он приобрел щербатовскую усадьбу.

Имя Погодина до последнего времени предавалось анафеме: защитник официальной правительственной линии в науке и преподавании, отнюдь не сторонник «революционных демократов». Но анафематствовавшие забывали сказать, что именно Погодин выступал с резкими высказываниями против существовавших в России порядков во времена Крымской войны, и именно Погодин был центром притяжения для представителей многих и самых разных кружков и направлений в русской культуре; поддерживал тесные отношения с А.С. Пушкиным, Н.В. Гоголем, и именно с Погодиным либо дружили, либо просто были знакомы почти все сколько-нибудь известные русские историки и литераторы: его дом на Девичьем поле видел, наверное, всех их. Как писал его добрый знакомый, «…его оценили, когда его не стало. Все поняли, что Погодиным, в том смысле и значении, какое он имел для Москвы и отчасти для славянских земель, – быть не так легко, как это казалось со стороны…».

Михаил Петрович Погодин был известен в Москве – о его скупости ходили легенды, но в то же время он мог быть и щедрым – жертвовал бедным, давал деньги начинающим авторам или же сам издавал их сочинения. Но если скупость его замечали многие, то добрые дела Погодин совершал всегда негласно, стараясь не говорить о них. Скуп же был потому, что не имел наследственных имений и богатств; все, что имел, заработал тяжелым трудом. Погодин сделал себя сам: сын крепостного крестьянина, он выбивается в люди, заканчивает Московский университет, становится видным историком, коллекционером, писателем, издателем журналов «Московский вестник» и «Москвитянин». Он «…видел кругом себя довольно долгое время нужду и бедность, с необычайным трудом он выбрался на ту дорогу, которой искала его душа, – дорогу большего и высшего образования, нежели среда, в какой сначала он вращался».

Погодинская усадьба, занимающая территорию современных участков № 10, 12 и 14, состояла из двух почти равных частей – левой, выходящей на угол с Большим Саввинским переулком, где находились основные усадебные строения, жилые и хозяйственные, и правой, занятой огромным садом и прудом. Вдоль улицы шла липовая аллея, поворачивавшая у правой границы участка внутрь его, к пруду. Главный дом усадьбы стоял по линии улицы (на месте правой части решетки перед домом № 12), одноэтажный, деревянный, в семь окон, с мезонином, откуда открывался вид на незастроенное широкое Девичье поле. В анфиладе первого этажа главного дома располагался рабочий кабинет Погодина, полный книг, картин, гравюр, документов.

Справа и слева от дома на равном расстоянии стояли деревянные же флигели. В одном из них находился пансион, содержавшийся Погодиным по примеру других профессоров университета. В пансионе жило и кормилось около десяти учеников. «Продовольственной частью заведовала старуха, мать Погодина Аграфена Михайловна, отличавшаяся крайней бережливостью», – писал А.А. Фет, оставивший живые воспоминания о погодинском пансионе, где он учился перед поступлением в университет.

Особенно памятен погодинский дом тем, что в нем много раз останавливался и подолгу жил Н.В. Гоголь. В Москву он приехал впервые в 1832 г. и тогда же познакомился с Погодиным, но остановился у него только в сентябре 1839 г. Для Гоголя отводился обычно мезонин. «До обеда он никогда не сходил вниз в общие комнаты, – вспоминал сын М.П. Погодина, – обедал же всегда со всеми нами, причем был большею частию весел и шутлив. После обеда до семи часов вечера он уединялся к себе, и в это время к нему уже никто не ходил; а в семь часов он спускался вниз, широко распахивал двери всей анфилады передних комнат, и начиналось хождение, а походить было где; дом был очень велик. В крайних комнатах, маленькой и больших гостиных, ставились большие графины с холодной водой. Гоголь ходил и через каждые десять минут выпивал по стакану. На отца, сидевшего в это время в своем кабинете за летописями Нестора, это хождение не производило никакого впечатления; он преспокойно сидел и писал. Изредка только, бывало, поднимет голову на Николая Васильевича и спросит: „Ну, что, не находился еще?“ – „Пиши, пиши, – отвечает Гоголь, – бумага по тебе плачет“. И опять тоже; один пишет, а другой ходит. Ходил же Н.В. всегда чрезвычайно быстро и как-то порывисто, резко, производя при этом такой ветер, что стеариновые свечи оплывали. Когда же Н.В. очень уж расходится, то моя бабушка закричит, бывало, горничной: „Груша, а Груша, подай-ка теплый платок, тальянец (так она звала Н.В.) столько ветру напустил, так страсть!“ – „Не сердись, старая, – скажет добродушно Н.В., – графин кончу, и баста“».

Когда в 1841 г. Гоголь привез из Италии первый том «Мертвых душ», то устроил их прочтение Аксаковым и Погодину в его доме и там же продолжал работать над поэмой, писал «Портрет», «Тараса Бульбу».

В большом саду погодинской усадьбы Гоголь дважды устраивал торжественные обеды по случаю своих именин, которые он праздновал на вешнего Николу – 9 мая. В большой аллее расставлялись столы, за которыми садилось множество гостей. «Злоба дня, весь внешний успех пиршества, сосредоточивался на погоде. Дело в том, что обед устраивался в саду, в нашей знаменитой липовой аллее, – вспоминал тот же мемуарист. – Пойди дождь, и все расстроится. Еще дня за два до Николы Николай Васильевич всегда был очень возбужден… Сад был у нас громадный, на 10 000 квадратных сажен, и весной сюда постоянно прилетал соловей… пел он большей частию рано утром или поздно вечером… у меня постоянно водились добрые соловьи. В данном случае я пускался на хитрость: над обоими концами стола, ловко укрыв ветвями, вешал по клетке с соловьем. Под стук тарелок, лязг ножей и громкие разговоры мои птицы оживали… Гости восхищались: „Экая благодать у тебя, Михаил Петрович, умирать не надо. Запах лип, соловьи, вода в виду…“ Обед кончался очень поздно… Общество расходилось часов в одиннадцать вечера, и Н.В. успокаивался, сознавая, что он рассчитался со своими знакомыми на целый год…».

В этом доме находилось погодинское «Древлехранилище» – ценнейшая коллекция предметов русской старины. Он собирал самые разные предметы, которые каким-либо образом относились к русской истории: монеты, рукописи, древние грамоты, старопечатные книги, картины, портреты, оружие, письма Петра Великого, автографы Суворова, Державина, Ломоносова, старинное оружие, народные лубки, монеты… Как собиратель, и собиратель знающий, Погодин вскоре стал известен в Москве: букинисты и торговцы антиквариатом несли на Девичье поле редкие вещи, зная, что все будет по достоинству оценено. Погодинская коллекция славилась не только в России, но и в Европе, откуда приезжали с ней знакомиться. В 1852 г. Погодин вынужден был расстаться со своими сокровищами: приходилось думать о семье, об обеспечении дочерей. Он предложил приобрести коллекцию государству, и она перешла в Императорскую публичную библиотеку за 150 тысяч рублей. В доме на Девичьем поле Погодин прожил до кончины 8 декабря 1875 г.

От погодинской усадьбы осталось лишь затейливо украшенная деревянная постройка, так называемая «погодинская изба», о которой поэтесса Е.П. Ростопчина писала Погодину: «Что ваша новая книга из бревен-то есть, изба… Я слышу, что она заменила Москвитянина и Мстиславов Ростиславичей, и все прежние ваши страсти». (Погодин издавал журнал под названием «Москвитянин» и работал над историей России удельного периода. – Авт.).

Изба была перестроена из более старой в 1856 г. на средства богача В.А. Кокорева – это был подарок известному русскому историку – архитектором Н.В. Никитиным, известность которого и началась с этой постройки.

После кончины Погодина в 1875 г. усадьба перешла сначала к его сыну Ивану, а потом к жене сына Анне Петровне, урожденной княжне Оболенской. При ней усадьба разделилась на пять сравнительно небольших участков, один из которых – крайний левый, выходивший на угол Большого Саввинского переулка, остался за ней. Он потом принадлежал дочери Погодина А.М. Плечко (автору книги о Китай-городе), позже доктору Ф.А. Саввей-Могилевичу, открывшему здесь психиатрическую лечебницу (в ней в апреле – августе 1902 г. лечился художник М.А. Врубель). Остальные участки были распроданы А.П. Погодиной разным владельцам. На одном из них было выстроено внушительное здание Сергиевского приюта (№ 10) для неизлечимо больных, основанного благотворительницей Е.С. Ляминой в память митрополита Сергия, управлявшего Московской епархией с 1894 по 1897 г. Здание приюта спроектировано архитектором С.У. Соловьевым (1899–1901 гг.) в традициях неорусского стилевого направления модерна, напоминающее его же постройки Медведниковской больницы на Большой Калужской. Приютский храм был освящен в память Св. Сергия Радонежского 13 октября 1901 г. При коммунистах в бывшем приюте находились научные институты Наркомздрава (тропический, санитарно-гигиенический, микробиологический), а сейчас в надстроенном здании – НИИ экологии человека и гигиены окружающей среды имени А.Н. Сысина.

На территории той же погодинской усадьбы в 1959 г. выстроили современное посольское здание (№ 12, архитектор А.Д. Сурис) сначала для Албании, но так как она не желала признавать перемен в тогдашнем Советском Союзе, то дом отдали посольству Ирака.

За Большим Саввинским переулком начиналась усадьба Апраксиных, простиравшаяся до Малого Саввинского. На ней стояли каменные палаты и «наверху оных деревянный зал». О продаже дома объявлялось в газете «Московские ведомости» в 1762 г.: «при оном сад, пруд и оранжерея; порожнего места на десятину, с которого косится несколько сена».