Где стали камнем их имена!
Нет, я не помню ночных бомбёжек,
Не знаю я вкуса Питерских крошек,
Освенцим я говорю без дрожи,
Я появился гораздо позже,
Но каждым нервом и клеткой кожи,
я знаю цену, тому, что прожил.
Герой.
Безусый мальчуган, с нелепым автоматом,
Он так спешил скорее стать солдатом,
И утром первым побежал в атаку!
Как глупо погибать, когда не видел жизни!
Конечно, он герой и послужил отчизне.
Наверно я, чего не понимаю.
Мальчишку жалко. Часто вспоминаю.
Но мы за ним шагнули из окопа,
Все как один остатки нашей роты,
нас мало уцелело после боя,
но мы все помним нашего героя.
Безусый мальчуган с нелепым автоматом,
Он так спешил скорее стать солдатом,
Ему бы жить, любить и побеждать,
А не в степи под дождиком лежать.
20-й век.
Двадцатый век, пятном мартиролога,
на полке, в библиотеке городской.
Там столько было Пушкиных и Блоков,
И может не один там был Толстой!
Двадцатый век! С прилично доброй миной,
Зовут вперёд из бронзы господа,
им бы взглянуть в глаза людей, которых…
которых нет. Есть только имена.
На камне у огня, на сердце у народа,
На полке, рядом с «быть или не быть»,
Двадцатый век, кровавая дорога!
Двадцатый век. Запомнить ли? Забыть?
Беслан
Закончился мир. В нем нет больше ярких красок.
В нем есть террористы, за черною тканью масок.
И вся эта сволочь такое несёт нам горе,
Что все утонуло в сплошном материнском вое.
Лишь с фотографий глядят глазёнки,
Детей, погибших от рук подонков.
***
Их поставили к стенке. Скоро будут стрелять.
По натянутым нервам, ещё раз пробежать
В беззаботную юность, к её тёплой груди,
И дрожащие губы шепчут тихо: прости!
Перед выстрелом память сразу вывалит всё:
Как он жил, что искал, кем он был для неё.