Мои непридуманные рассказы

Направляю шлюпку в место, которое подсвечивает прожектор с сигнального мостика, но сквозь темноту и плотную пелену снега практически ничего не видно. Понимая, что человека снесло волнами, мы спускаемся по ветру и выполняем два или три пологих, чтобы не подставить борт шлюпки волне, галса и… выходим на открытую воду из укрытия от ветра, которое создавала нам высокая сопка на западном берегу залива, и нас быстро понесло все дальше от корабля.

Вокруг полная темнота, огромные волны и все это сопровождается ураганным ветром и слепящей стеной мокрого снега. Понимаю, что найти в такой ситуации кого-либо в воде совершенно не возможно и похоже, наступил такой момент, когда надо спасаться уже нам самим. Чтобы не быть опрокинутыми волной, пытаюсь рулем в ложбине между гребнями развернуть шлюпку на обратный курс, а гребцам командую: «Правый борт – навались! Левый борт – табань!» Этот маневр нам удается и, развернувшись навстречу ветру и волне, высматриваю, где наш корабль. Как же далеко нас отнесло! Судя по всему, на корабле нас быстро потеряли из виду и, чтобы обозначить свое место, включили все, что было возможно: палубное освещение, кормовые фонари, оба прожектора на сигнальных мостиках в нашу сторону и начали непрерывно пускать светосигнальные и осветительные ракеты. Все эти корабельные огни едва видно на уровне глаз, да и то, когда шлюпка оказывалась на вершине гребня волны. И светосигнальные и осветительные ракеты тоже еле-еле видны, и всего лишь чуть выше огней корабля. Конечно, было бы правильным обозначить и свое место светосигнальными ракетами.

Но нас быстро сносило все дальше от корабля и терять на это время, понимая, что в данной обстановке нам никто не поможет, не было никакого смысла. Поэтому я даже и не пытался проверить их наличие в шлюпочной кисе. Надо было как можно скорее начать движение к кораблю. Задаю рулем курс шлюпки на корабль, командую гребцам «Навались!» и начинаю задавать им такт. Для тех, кто никогда не участвовал в шлюпочных гонках или их не наблюдал со стороны, попробую объяснить, как это делается. Левой рукой удерживаю румпелем руля курс шлюпки, а сам, соразмеряясь со скоростью полной проводки весел гребцами, слегка приподнимаясь, плавно поднимаю правую руку и, наклоняя туловище тела вперед, резко опускаю ее вниз и синхронно с этими движениями выкрикиваю – «И-и-и-и раз! И-и-и-и раз!»

Но… шлюпка под натиском встречного ветра, захлестываемая высокой волной, практически стоит на месте. Стараясь удержать шлюпку поперек волны, кричу, морякам, что теперь наша жизнь зависит только от нас и они, понимая это, дружно работают веслами. Тут нужно отметить, что гребцы подготовлены были, откровенно, плохо. Мне трудно объяснить, по какой причине, но в Североморске тренировки шлюпочных команд проводились крайне редко. Возможно, накладывали свой отпечаток погодные условия Крайнего Севера и напряженная боевая подготовка. А возможно, что командование хорошо понимало, что шансы спасти человека в ледяной воде постоянно бушующей Северной Атлантики равны нулю.

Не знаю, сколько времени прошло, но все же с черепашьей скоростью, мы приближаемся к кораблю. Его огни уже достаточно хорошо видно. Но и мои моряки совершенно обессилили и то один, то другой нарушают ритм работы, как говорят моряки, «ловлей щуки». Это когда от усталости в конце проводки лопасть весла разворачивается горизонтально, и синхронно с остальными вытащить его из воды уже никак не получается. Или у кого-нибудь из гребцов весло не погружается в воду, а, поднимая фонтан воды, как бы чиркает по ее поверхности. Особенно выбился из сил правый загребной, самый ближний ко мне, с которым мы иногда коленями упирались друг в друга. Что делать? Принимаю решение поменяться с ним местами и со свежими силами подать остальным гребцам личный пример. Предупредил матроса, чтобы по моей команде мы как можно быстрее поменялись местами. Всем гребцам объявил, чтобы в момент нашей смены местами они дружно гребли, так как шлюпка на несколько секунд останется без управления рулем и ее может развернуть лагом к волне и опрокинуть.

Вспоминая эту историю, я до сих пор не до конца уверен, правильным ли было мое решение или нет? Потому что в таких условиях, каких мы оказались, риск был слишком велик. Хорошая морская практика об этом умалчивает. По крайней мере, мне о подобной смене местами в шлюпке в такой экстремальной обстановке читать или слышать от кого-либо не приходилось. Кто-то из моряков меня, вполне возможно и осудит. Но может быть, кто-то и согласится с моим решением. Ведь у меня в тот момент не было другого выбора!

И все же в момент смены местами, когда гребцы на какие-то несколько секунд перестали грести, шлюпку сильно накренило на левый борт и она как бы «сползла» задним ходом с вершины гребня волны. Запомнил эту картинку перед глазами на всю жизнь. Нам сильно повезло! Несмотря на сильный крен, гребцы все же удержались на своих местах, и шлюпка к нашему великому счастью тоже удержалась на киле.

Теперь, как я думал, дело пойдет лучше. Но проку из моей затеи вышло мало – моряки сильно устали. И тут я вспомнил один психологический прием, силу которого я можно сказать, случайно познал еще с училищной скамьи.

Дело в том, что когда я учился в Севастополе на четвертом курсе в ЧВВМУ им. П.С.Нахимова, я исполнял обязанности заместителя командира взвода у курсантов одной из учебных рот второго курса. И каждый новый учебный год всегда начинался со сдачи весьма тяжелого военно-спортивного норматива. Речь идет о марш-броске на шесть километров в полном снаряжении (автомат, подсумок с магазинами к нему и противогаз), который надо было пробежать не более чем за тридцать минут. Мы бегали вокруг Стрелецкой бухты – три километра в одну сторону и три – обратно. К четвертому курсу мы были уже очень хорошо физически подготовлены, бегали как лоси и этот норматив не представлял нам больших проблем. А вот второкурсники, физически подготовлены были еще, мягко говоря, не очень. Кафедра физподготовки училища с нами не церемонилась – каждое воскресенье с десяти утра она организовывала нам марш-бросок, пока все не уложатся в норматив. И вот я бегу со своим взводом второкурсников. Бежали в ту сторону более-менее нормально, а обратно картина поменялась: многие курсанты выдохлись, некоторые из них вообще перешли на шаг, а строй превратился длинную неорганизованную толпу. Было ясно, что в норматив мы не уложимся, а перспектива каждое воскресенье бегать с ними до победного конца меня как-то не вдохновляла. Поэтому, я остановил своих подчиненных. Построил и приказал, что когда побежим – всем всю дорогу бежать в ногу строем, держать равнение и кричать: «Раз! Раз! Раз, два, три-и-и!». «Раз! Раз! Раз, два, три-и-и!» А сам бежал чуть позади строя с автоматом в руках в решимости заставить прикладом чуть пониже спины любого отстающего бежать быстрее и занять свое место в строю.

Но до «прикладоприкладства» дело не дошло. Так и прибежали на финиш всем строем и в норматив все уложились с первого раза. Хочу заметить, что в нынешнее время эти коллективные «кричалки» у военнослужащих при выполнении какой-то тяжелой и изнурительной нагрузке широко распространены. А в те времена что-то не припомню.

Вот и сейчас я приказал своим гребцам: всей шлюпкой задавать такт своей работе дружным выкриком «И-и-и-и раз! И-и-и-и раз!» до тех пор, пока не дойдем до корабля. И ведь получилось! Вся команда гребцов, как говорится, поймала кураж. Как-то само собой пошло, что у нас появилось второе дыхание, гребцы, как бы соревнуясь с самим собой и с соседом по банке, дружно и в такт нашему коллективному выкрику работали веслами и мы, преодолевая яростное сопротивление морской стихии, навстречу ураганному ветру, огромной волне и стене мокрого снега мало-помалу двинулись к своему кораблю. И победили!

Наконец, мы подошли под корму корабля. Здесь было относительное затишье, баковые гребцы подали на ют фалинь и мы несколько минут, оставив весла по борту, просто молча, приводили себя в состояние покоя. На юте нас встречал старпом. Видно было, что он сильно переживал за нас, отправив в такое опасное плавание. Да еще и без всякой радиосвязи. По крайней мере, я никогда не видел, чтобы он курил на верхней палубе, а тут увидел его с «беломориной» во рту. Он сдержанным голосом расспросил меня о нашем шлюпочном походе, а я спросил его – кто упал за борт? Каково же было мое удивление, что, оказывается, с корабля никто на борт не падал. После чего он скомандовал «Шлюпку к подъему!» и побыстрее ушел с юта – видно не хотел отвечать, зачем и за кем нас тогда посылали?

Наконец, шлюпку подняли на борт, и мы выбрались из нее на верхнюю палубу корабля. Облепленные снегом, мокрые, потные, злые и счастливые, еле стоящие на ногах от усталости. И тогда я снова повторился себе вопросом, который хотел задать старпому на юте, да не успел – зачем же нас с таким риском для наших жизней спускали на воду? Полагал, что сейчас командир корабля капитан 3 ранга А.К.Ильин вызовет меня к себе, и я доложу ему о нашей работе на воде, но этого не последовало. Очевидно, его вполне устроил доклад старшего помощника, но мне этого уже не ведомо. Почему – то в голову пришла мысль о поощрении команды спасательной шлюпки, действовавшей в экстремальной ситуации, но и этого не произошло. Как говорится, мы живы, ну и, слава Богу! В конце концов, на флоте не наказание есть лучшее поощрение.

Вместо эпилога

Но ведь не случайно же по кораблю прозвучала команда «Человек за бортом!»? Быстрее всего, что он там и был, но только не с нашего корабля. Дело в том, что выше нас по ветру чуть севернее мыса Мишуков стояли на якоре три или четыре гражданских судна. И, похоже, кто-то упал за борт именно с этих судов, и когда его волнами несло мимо нашего корабля, именно его крики о помощи и услышали на нашем корабле, причем сразу в двух местах. В одной из носовых кают по левому борту командир ЭТГ Андрей Прусс, который в это время брился и стоял у отдраенного иллюминатора, услышал крики в воде. И в одном из кормовых кубриков тоже по левому борту, в котором живут моряки штурманской боевой части, тоже был отдраен иллюминатор, и они так же слышали крики в воде. Поэтому вахтенному офицеру и прошел доклад по телефону с этих двух мест о человеке за бортом. Наш командир БЧ-4 Марк Чугунов пытался связаться с этими судами на частотах гражданского флота, но на связь с ним так никто и не вышел. По крайней мере, связь с ними не получилась. На следующий день погода улучшилась, и мы ушли в базу. Так для нас это событие и осталось: для кого-то загадкой – был ли человек за бортом, а для нас – борьбой с водной стихией за свое выживание.

Необычная командировка

Вот смотрю я нынче по телевизору, как на Украине народ и даже его правители на колени на землю бухаются и только остается диву дивиться, что за обычай такой, откуда и почему он появился. А некоторые журналисты это действо даже назвали новомодным. И надо же – это телевизионное зрелище что-то мне напомнило, причем до крайности неприятное. И ведь вспомнил, однако!

Наш корабль БПК «Достойный» Северного флота был построен на Керченском судостроительном заводе им. Б.Е.Бутомы в 1971 году. Для приемки корабля от промышленности был сформирован экипаж, в который был включен и я в должности командира носовой зенитной ракетной батареи. Нам надлежало так же перевести корабль к месту его постоянной дислокации в Североморск.

И, прежде, чем осуществить переход, в начале следующего года экипаж корабля отрабатывал полный курс всех положенных задач боевой подготовки в Севастополе в составе одного из соединений надводных кораблей Черноморского флота. На соединении нас особенно не привечали, во всем поучали как школяров младших классов, а поскольку мы были чужаками, беззастенчиво нагружали всевозможными гарнизонными и другими внекорабельными нарядами.

Командир же соединения капитан 1 ранга Н.Я.Ясаков, создавалось такое впечатление, чуть ли не глумился над нами благодаря своим постоянным придиркам по поводу и без повода. Его любимыми занятием по прибытию на корабль было первым делом отстранение от дежурства дежурного по кораблю, причем совершенно не зависимо от того, были ли какие-то нарушения в ритуале встречи или замечания по службе, или их не было вовсе. А его любимыми выражениями в наш адрес были, мол, он доктор-хирург, а мы его больные пациенты. И он будет нас резать, т. е. лечить. При этом нам будет больно, но он нас непременно вылечит. Эх, скорей бы уж домой, на Северный флот!

Так случилось, что в начале весны в период подготовки корабля к переходу на Север два военнослужащих радиотехнической службы – молодой матрос-первогодок Чернописчук и моряк «со стажем» старшина 2 статьи Буравлев подрались между собой. Причину драки нам командование корабля не доводило, но факт остается фактом, что весьма щуплый на вид Чернописчук, ухитрился сломать челюсть довольно крупному и массивному Буравлеву. Дело приняло весьма неприятный оборот, совершено уголовное преступление и командир корабля капитан 3 ранга А.И.Фролов в соответствии со своими правами и обязанностями возбудил уголовное дело. Предварительное следствие вел внештатный военный дознаватель корабля командир БЧ-1 капитан-лейтенант В.В.Сентюрин, а матрос Чернописчук был помещен в гарнизонный следственный изолятор, находившийся на территории гарнизонной гауптвахты.

Часть офицеров и мичманов перед переходом на Северный флот убыла в отпуск, остальные, в том числе и я, занимались плановой подготовкой к этому мероприятию, а корабельная служба продолжала бурлить в своем безостановочном беге. В пол-уха я что-то слышал о расследовании этого мордобоя, но это меня совершенно не интересовало, поскольку своих хлопот было не меряно, хоть отбавляй. Особенно много проблем было с изготовлением документации по организации повседневной службы в строгом соответствии с местными требованиями. Она должна была быть, как говорится, «буква в букву» в соответствии с «сигнальными экземплярами», которые мы получали на короткое время от флагманских специалистов соединения, в которое мы временно входили. Это не смотря на то, что у нас она была уже отработана по североморским образцам, на основании действующих во всем Военно-Морском флоте нормативных документов, но которую черноморцы упорно не признавали. И никого совершенно не волновало, что на корабле всего одна печатная машинка в строевой канцелярии при одном-единственном писаре простого делопроизводства. Поэтому, каждый выкручивался, как мог по извечному корабельному принципу «горячку не пороть, но чтобы до утра все было».

В один из теплых весенних дней вдруг вызывает меня командир корабля. Оказывается, я согласно организационному приказу являлся вторым внештатным военным дознавателем, о чем я после ознакомления с приказом под роспись совершенно и позабыл. И, поскольку первый внештатный военный дознаватель Сентюрин убыл в отпуск, то уголовным делом по матросу Чернописчуку придется заниматься мне. А по сему, я должен немедленно убыть в прокуратуру севастопольского гарнизона, и отработать возникшие у них по этому уголовному делу вопросы.

Прибываю в прокуратуру и здесь узнаю, что у этого подследственного матроса в военном билете указана фамилия Чернописчук, а в комсомольском билете – Чорнописчук. К слову сказать, как правильно, он и сам толком не знает. Поэтому, мне надлежит срочно выехать к нему на родину и привезти его свидетельство о рождении, которое является единственным юридически значимым документом, определяющим подлинность фамилии. И здесь же мне вручают командировочное предписание и даже выдают командировочные деньги, чего на флоте никогда не делается, а выдается компенсация уже после предоставления отчета за командировку. Тут же следователь просветил меня, что время поджимает, ждать почтой документ уже некогда, а это свидетельство о рождении очень важно, иначе на суде может возникнуть конфуз, когда подсудимый возьмет и откажется от фамилии, указанной в уголовном деле. И что тогда? Кого судить-то?

Итак, я всего из-за одной буквы «е» или «о» в фамилии этого матроса должен отправиться к нему на родину за его свидетельством о рождении. Ехать надлежало в какое-то село, названия которого уже и не помню, Шаргородского района Винницкой области. Прибываю на корабль, докладываю командиру корабля суть проблемы, а ему, судя по всему, она уже известна.

И вот я в поезде Симферополь-Львов, отдыхая от бесконечной корабельной суеты, лениво потягивая пивко в почти пустом вагоне-ресторане, под стук вагонных колес любуюсь весенними красотами украинских пейзажей. За окном проплывают чистенькие аккуратно побеленные украинские хаты с шиферными шатровыми крышами, утопающие в цветущих садах вперемежку с зеленеющими полями и перелесками. Вышел на нужной мне железнодорожной станции и, спросив у местных жителей, на автобусе добираюсь до пункта назначения.

В сельсовете, здание которого я определил по развивающемуся над ним красного с голубой полосой по нижнему краю флагу Украинской ССР, меня встретил сам председатель – немолодой коренастый мужчина с добродушной улыбкой на лице. Очевидно, ему было известно о моем приезде, он ждал моего появления, тем более что моя военно-морская форма не вызывала у него никаких сомнений, что перед ним именно тот, кому надлежало передать свидетельство о рождении матроса Чернописчука.

Крепко пожав мне руку, он достал из огромного с мелодичным звоном кованого сундука-скрыни нужный документ и передал его мне.

Расписавшись в получении, я тут же подсмотрел правильную фамилию. Все верно – Чорнописчук его фамилия! Очевидно, что писарь, заполнявший комсомольский билет, оказался куда ответственнее, нежели работник военкомата. Поблагодарив, я, было, начал расспрашивать его, как добраться до железнодорожной станции, да не тут-то было! Мягко взяв меня под локоть, председатель сельсовета поведал мне, что он, якобы, сам служил на торпедном катере на Балтике, а у них в селе последний раз моряка видели лет 25 назад и по такому случаю, он приглашает меня к себе домой на свежину. А поскольку поезд на ближайшей станции в обратном направлении будет в районе полночи, то и проблему доставки меня на станцию он берет на себя. Деваться мне было некуда, да и что такое свежина, заодно хотелось узнать.

И вот мы идем по сельской улице к нему домой под ласковым весенним солнышком вдоль утопающих в цветущих садах чистеньких украинских хат. Проходя мимо одной из них, председатель сказал, что это дом матроса Чорнописчука и его мать очень просила зайти к ней буквально на минуту. Не успел я сообразить, о чем он сказал, как он решительно надавил на клямку запора калитки и вошел во двор, увлекая и меня за собой.

Посреди двора стояла далеко не молодая простоволосая худенькая женщина и, очевидно, ждала нас. По ее внешнему виду и зашуганному выражению лица было не трудно догадаться о лежащих на ее плечах тяжелой ноше домашних забот и деревенского труда. Увидев нас, она сразу поняла, что перед ней морской офицер с того самого корабля, на котором служит ее сын. И тут случилось то, чего я никак не мог ожидать. Она бросилась к нам навстречу и вдруг передо мной упала на землю на колени. Не успев дать мне опомниться, что происходит, она схватила своими натруженными руками мои руки и попыталась их целовать. Это было ужасно! Со смешанными чувствами недоумения, стыда, гнева и еще чего-то для меня позорного, я отдернул их, быстро отпрянул и выбежал на улицу. Для меня это был настоящий шок! Более отвратительного в тот момент ощущения я себе и представить не мог.

В моей голове был полный раздрай. Наверно, она подумала, что от меня может зависеть судьба ее сына? Но, ведь, это совершенно не так! Тогда зачем она это сделала? А вот председатель, который при виде этой картины был совершенно спокоен и равнодушно наблюдал за происходящем. Видя мое замешательство, и, очевидно, горящее гневом и стыдом лицо, он что-то пробормотал, типа «у нас здесь так принято» и попытался поскорее переключить мои чувства на ждущую нас свежину и, прибавив шагу, повел к себе домой, который оказался совсем рядом.

Дальше все оказалось вполне банальным. В большой прохладной комнате украинской хаты, красиво украшенной различными кружевными накидками, занавесками и рушниками с украинским орнаментом, нас ждала нарядно одетая хозяйка. На застеленном ослепительно белой накрахмаленной скатертью столе у распахнутого окна красовалось огромное расписное глиняное блюдо с высокой горой наваленными вкусно пахнущими и изумительно приготовленными шматками молодой свинины. Собственно, это и была та самая свежина, на которую меня пригласил председатель сельсовета. Другим украшением стола был внушительных размеров запотевший граненый графин ледяного и чистейшего, как слеза ребенка, самогона и под стать ему большие граненые рюмки. Все это великолепие дополнялось благоуханием буйно цветущей под окном сирени.

Ближе к вечеру, как бы невзначай, мимо окна, у которого мы пировали, проезжала грузовая машина. По знаку рукой председателя она остановилась и, после коротких проводов, ее водитель отвез меня на большую железнодорожную станцию города Жмеринки, знаменитого за своими пределами колоритом местного еврейства.

И вот, на следующее утро, глядя из окна поезда Львов-Симферополь, поглядывая на все те же пейзажи живописного Подолья и вспоминая вчерашнюю встречу с матерью проштрафившегося моряка, они уже не вызывали у меня таких приподнятых чувств, как позавчера, а выглядели серыми и будничными. Все еще под впечатлениями этой коротенькой сцены я недоумевал, в чем смысл, на мой взгляд, ее поступка? Но со временем все это заслонилось повседневной жизнью и потихоньку ушло из моей памяти, а вот теперь мне стало абсолютно понятно и никакого недоумения уже не вызывает. Обыкновенная холопская черта перед любым власть имущим, которую плетью и рабским трудом веками привили населению Западной Украины польская шляхта, которая сегодня и проявляется в кажущихся нелепыми для нас, русских, традициях. А возможно, и в том числе, в ней, действительно, взыграли материнские чувства – вдруг это его сыну поможет?

Вместо эпилога

Так получилось, что на заседании военного трибунала мне довелось быть начальником караула. Матрос Чорнописчук был осужден на 2,5 года лишения свободы. Остался в памяти эпизод: сразу же после заседания суда судьи, только что получивший срок Чорнописчук и я с конвоирами, прошли за ними следом в курительную комнату. И тут один из судей, подполковник юстиции, достал из какого-то свертка, очевидно, своего «тормозка» – обеда, большой бутерброд и со словами: «На, перекуси, теперь тебе не скоро удастся покушать», протянул его только что им же осужденному. Кто-то из конвоиров предложил ему закурить. Необычная картина: судьи, осужденный и конвой дружно «смолят» сигаретами в одной компании!

И мне же довелось после суда отконвоировать Чорнописчука в милицию, которая в Севастополе находилось совсем рядом. Никаких наручников на его руках не было. Мы, как показалось бы со стороны, живописной группой из идущего впереди матроса в белой парусиновой рубахе и брюках из такого же материала, называемых на флоте рабочим платьем, под конвоем вооруженного офицера и двух автоматчиков просто прошествовали по совершенно пустынному тротуару мимо Пушкинского сквера до отделения милиции, где мне надлежало сдать осужденного.

Нас провели в полуподвальное помещение, в глубине которого просматривались двери камер и после оформления соответствующих документов, милиционер принял Григория Чорнописчука от меня. Он вел себя совершенно спокойно, но вот, когда по требованию принимавшего его милиционера снимал ленточку с бескозырки с золотистой надписью «Военно-Морской флот», положенной для всех матросов и старшин новостроящихся и ремонтирующихся на судостроительных заводах кораблей, выражение его лица выдало смешанное чувство волнения, сожаления и скорби, что вот теперь он уже вовсе не моряк с боевого корабля, а обыкновенный заключенный, отбывающий срок по уголовному делу.

А примерно через полгода, когда корабль находился уже на Северном флоте, от этого бывшего матроса пришло письмо своим сослуживцам. Оказывается, он попал под какую-то амнистию и уже вернулся на родину. Еще и подсмеялся над ними, как он их называл, москалями, что служить им еще, как медным котелкам, да присоветовал, мол, чтобы срок службы на флоте сократить, надо всего лишь своему сослуживцу свернуть челюсть.

В обеспечении ракетной стрельбы подводной лодки «К-19»

Я уверен, что в нашем Военно-Морском флоте вряд ли найдутся моряки, которые бы ничего не знали или не слышали об отечественной атомной ракетной подводной лодке Северного флота проекта 658 «К-19». Это была первая советская атомная подводная лодка, вооруженная тремя баллистическими ракетами с мощными термоядерными зарядами. За свои неоднократные аварии, унесшие жизни более сорока человек в течение почти тридцатилетнего срока нахождения в составе флота она получила зловещее прозвище «Хиросима».

Лично мне, прослужившему немалое время на Северном флоте, которое совпало с нахождением подводной лодки «К-19» в составе сил этого флота, ни разу не довелось ее увидеть, как говорится, «вживую». Но, тем не менее, в моей памяти она незримо оставила некоторые воспоминания.

Атомная ракетная подводная лодка «К-19». Фото из интернета.

Весной 1973 года после восстановительного ремонта, в необходимости которого послужили последствия пожара, случившегося на подлодке годом ранее и унесшего жизни тридцати моряков-подводников, подводная лодка «К-19» отрабатывала курсовые задачи для ввода ее в состав сил постоянной готовности. В числе других полагавшихся в таком случае боевых упражнений ей надлежало выполнить и ракетную стрельбу по береговой цели комплексом баллистических ракет «Д-4».

Для обеспечения этой стрельбы в качестве корабля-контролера был задействован наш корабль, БПК проекта 1135 «Достойный».

БПК (с 1977 года СКР 2 ранга) «Достойный» на переходе морем в полигон боевой подготоки. Фото из интернета.

Перед выходом в море к нам на борт прибыл походный штаб соединения, в состав которого входила эта подводная лодка во главе с его командиром, одновременно являвшимся руководителем стрельбы. С Запада надвигался обычный в это время года мощный ураган и прогноз погоды для выполнения ракетной стрельбы баллистической ракетой с подводным стартом явно не благоприятствовал. Тем не менее, отмены выхода не последовало, и корабль после приготовления к бою и походу снялся со швартовов и начал движение в полигон боевой подготовки в точку рандеву с подводной лодкой.

На выходе из Кольского залива мы в полной мере ощутили всю «прелесть» штормового Баренцева моря: несмотря на включенные успокоители качки, корабль сильно мотало на крупной волне и он, зарываясь в нее носом, набрасывал на бак и носовую надстройку большие массы морской воды.

Наконец, мы в полигоне боевой подготовки. Подводная лодка уже находилась в подводном положении и, очевидно, проводила мероприятия согласно циклу подготовки к стрельбе. На индикаторах ГАС МГ-332 «Титан-2» она хорошо наблюдалась, с помощью ГАС звукоподводной связи МГ-26 «Хоста» с ней была установлена двухсторонняя связь, по которой периодически вел переговоры руководитель стрельбы. «…Тромбон! Я – Труба» – доносились откуда-то из морской пучины утробные завывающие звуки. Корабль занял свое место на левых кормовых курсовых углах подводной лодки, лег параллельным курсом и сбросил скорость для удержания заданной позиции, на которой наш корабль едва мог управляться. А для подводной лодки, очевидно, необходимо было идти именно таким курсом и скоростью, но для нас наступил сущий ад. Потому что на этой скорости успокоители качки не работали. Корабль сильно рыскал по курсу, и на волне его валяло как ванька-встаньку так, что без удержания руками за что-либо на ногах устоять было решительно не возможно.