Крестоносцы

Быстро взяв ребенка на руки, мать утолила его жажду, и спустя десять минут он продолжил спать дальше. Она же, наскоро умывшись, принялась за разведение огня и приготовление пищи.

Поступив, как и вчера с камнем, женщина очень быстро развела огонь, и вся окунулась в домашние хлопоты. Натолкла на камнях зерновой муки и испекла на доспехах несколько лепешек.

Затем натолкла еще немного и снова испекла, делая себе запас на вечер.

После этого, съев одну лепешку и подкрепив себя свежими фруктами, мать взялась за приготовление маленькой купели для ребенка.

Она принесла к хижине глину и принялась лепить задуманное. Спустя некоторое время у нее получилось то, что   хотела.

Теперь, оставалось его обжечь на костре и немного сгладить внутреннюю часть от шероховатости.

Недолго думая, женщина вложила внутрь пальмовые листы и, аккуратно приглаживая их рукой, сверху нанесла тонкий жидковатый слой глины.

Та растеклась в стороны, и заполнила ненужные щели, образовав достаточно ровную и гладкую поверхность. Затем, подождав немного, чтобы глина как следует впиталась, она принялась обжигать рукотворение, подставляя под огонь свои искалеченные руки.

И вновь, как и вчера, она не чувствовала никакой боли. Лишь только изредка, перекладывая из одной руки на другую, она что-то ощущала, но и это не останавливало ее. Добившись же нужного, мать вышла из хижины и поставила небольшую купель на солнце.

– Пусть, еще   и оно ее обогреет и обласкает, – тихо прошептала женщина, – может, это принесет больше радости в наш небольшой дом, – и она с грустью посмотрела на их убежище.

Когда-то, казалось, совсем недавно, и у нее, как и у всех бежавших, был довольно прочный дом и хоть скудная, но все же какая-то утварь.

Но время лишило всего этого, заставив сейчас опереться только на свою собственную участь и ее маленького сына, которому сегодня исполнилось всего шесть дней.

Но она, несмотря, ни на что, боролась и думала, что они не погибнут. И поверила в это вдвойне, когда вчера ее малыша не тронула даже одинокая хищная тварь.

Женщина посмотрела по сторонам. Ни одного движения, ни одного знакомого звука. Только тишина и где-то едва слышимое шуршание травы от рыскающих повсюду ящериц.

Солнце вставало над ее головой и отдавало свое тепло тому простому изваянию рук человеческих, на которое была способна одинокая, покинутая всеми мать.

Оно ласково согревало и саму женщину, немного дрожавшую от утренней прохлады, окружая ее своей заботой и вниманием.

Мальчик проснулся и снова попросил есть. Мать вынесла его из хижины и, устроившись удобно на солнце, принялась кормить.

Наевшись, младенец немного поиграл, думая о чем-то о своем в этих глубоких, пока еще не выразившихся до конца глазах, а затем снова заснул, прибегая к помощи той же груди.

Мать также немного вздремнула, и солнце сполна отдало им свою теплоту, насыщая лучом пространство и еще более освещая уходящую темноту уже прошедшей ночи.

Близилось   настоящее утро, полное тепла и света. Они спали, а природа молча оберегала их, и даже где-то там неподалеку притаившийся зверь не смел нарушить их обоюдный покой.

Шел шестой день рождества Христова, опоясывающий всю землю новым видом обогащенного тепла и вносивший свои сильные стороны в беспомощную окультивацию самих человеческих жизней.

Еще никто не знал о его рождении, и еще все думали, что нет на свете Христа.

Это и было той праздной в бытующем эпосе ошибкой, которая заслуженно относилась к самим людям того пустынно идущего, тщедушного времени.

Не боль и не голь рвущегося на части тела оскверняла субординацию исполнения любой протекающей в быту силы власти. Обычная людская злоба пролегла в основе настоящего светорождения Христа.

«И, да ниспослал нам Господь сына своего на Землю во имя блага и тепла, и света», – так споют потом люди-грешники, в ту пору принимавшие в этом процессе немаловажное для самого Христа жизненное участие.

Но так будет потом. А тогда, они сами усугубили свою вину, создав все условия для ободлева человеческой цели рождаемости и, сопутствуя своему же горю, усугубляли эту вину и дальше, исповедуя в себе самих и не приветствуя восходящую совесть потока.

На седьмой день жизнь нормализовалась, и мать с только что проснувшимся младенцем все так же улыбнулась солнцу. Но их бедствия только начинались, несмотря на их силу возникновения и даже, невзирая на силу поднебесья.

Вверх идущий   по течению – обязан добиться его истока. Таков был завет его воли сверху, и таковой сказалась сама его жизнь.

Глава 2. Исповедь греха

«Указуй, но памятуй, что ниспослание верха – есть воля и пророждение нового в искренне восходящем свете», – гласит настоящая Библия о делах житейских.

Но, что лежит в основе этого, уже всенародного эпоса? Попробуйте, разберитесь.

Важен смысл не только как инаугурация восхождения, но и как не колеблющиеся во времени проросли вглубь уходящей правды.

Но продолжим наш рассказ и осветим путь от истока до пророка, несмотря ни на какие субординации права, и даже не взирая   на усталь от своеобразия подобного словоизложения.

Мальчик рос, казалось, не по дням, а по часам.

Мать даже немного удивлялась этому. То ли это происходило от довольно частого кормления, то ли от того, что она очень часто молилась за его благополучие и здоровье в этом окружающем, почти мертвом мире, пугающим издали своей мертвецкой бледностью в опоясывающей зеленой примеси деревьев.

Тишина уже была условной необходимостью их близкого общения с природой и даже иногда пугала своей возрастающей глухотой.

Прошел месяц. Мальчик подрос и уже не казался таким слабым и беспомощным, как это было вначале.

Мать без устали приглядывала за ним и, почти не переставая, молилась богу за их спасение.

Наверное, за этот месяц она стала к нему на столько ближе, на сколько может человек, вообще, приблизиться к кому бы то ни было и даже сродниться.

И, может от того, что она поверила в свою правоту совершенного ею поступка или познала горечь судьбы многих таких до нее, женщина обрела настоящую веру в силу гораздо большую, нежели та, которой все боялись и почему-то мало преклонялись.

Изуверие стало беспричинной злобой дня. Везде измывались, глумились, убивали, раздевали догола и бросали на съедение живой твари, втыкали в одежду крохотные иглы и заставляли носить ее, дабы помнили о каком-нибудь добре, сделанном подателем настоящей власти.

И не было просить у кого помощи, окромя самого себя. И не было к кому обратить себя, дабы избежать какой злой участи.

Даже узы семьи того маленького племенного общества не давали общую степень благополучного исхода. Казалось, сама природа измывается над ними. Уничтожает их же руками.

Говорили, на Землю ниспослан какой-то злодей в человеческом обличье. Но теперь, обретая в себе уверенность, жизненную стойкость и небольшую капельку настоящей веры, Мария не верила им всем.

Не было никогда такого злодея и не будет впредь. Это люди породили его в своей собственной безнаказанности, изуверии и лжеоправдании своих поступков.

Это они создали настоящее злодейство и теперь бегут от него, как муравьи от жаркого костра в стороны.

«Нет, – думалось в ту пору молодой женщине, – не может быть такого, чтобы на Земле восторжествовал какой-то не мыслимый для таких, как она, злодей. Скорее, мы сами в себе злодеи, если допускаем это с собой. К чему винить кого-то, когда сам в чем-то кому-то уступаешь и прячешься, как побитый пес в кусты. Если нет до нас дела богам, то почему тогда мы так страдаем? Значит, бог есть, ибо не было бы его – не было бы и состязаний в любви к другому такому же, позади и рядом идущему».

Так заключала сама для себя молодая мать, делая что-то по дому или заботясь о ребенке.

Ей некогда было отдыхать и в те редкие выпадающие минуты свободного времени, она просто спала, так как сильно утомлялась за время постоянных забот и хлопот.

Прошел еще месяц.