Рассказ Эльдорадо

Бывали, конечно, и просчеты, но относительно мало, и кое-как я продолжал свое жалкое существование.

Была возможность устроиться получше, но как-то я сам не захотел этого, усмотрев в своей обязывающей работе какую-то затаенную злобу дня и осквернение моего личного чувства свободы.

Так вот и прожил я свои тридцать шесть лет, и за это время мало о чем пожалел, так как не видел подходящего мне смысла существования и постоянно утопал в собственной обустроенной грязи, что неизменно накладывало свой отпечаток на мою внешность, и заставляло порой страдать от недовысказанности своих внутренних убеждений внешним образом  своего вида.

В поисках очередной работы я и попал на это судно, где капитан желал видеть в нас именно то, что мы собой и представляли внешне и не особо пытался видеть просто людей, испытывающих хоть какие-то чувства и имеющих свои убеждения.

Говоря проще и снисходительнее к самим себе, он желал видеть в нас просто свиней, которых в любую трудную в жизни минуту, можно опустить за борт или выбросить где-то на острове, что в любом случае, на него лично не окажет какого-то должного воздействия и тем более, не приведет к какому-то угрызнению совести.

Судно в очередной раз качнуло, и у меня внутри снова что-то заклокотало.

На этот раз вроде бы обошлось, и я опять погрузился в свои раздумья, которые неизменно преследовали меня в часы утреннего времени и благодаря которым же я неизменно знал, что наступает очередной день моей, никому не нужной жизни.

Подсчитав в уме, какой сегодня день, я пришел к выводу, что основательно перегрузился этой качкой, и пора бы уже пристать хоть к какому-то берегу, дабы провести там хоть один день и успокоить на время свое чрево.

Я в душе помолился и думаю, это помогло, так как вскоре я услышал, как сверху донеслось такое родное и знакомое, что мне непременно захотелось подняться и крикнуть то же.

Но, стукнувшись опять о переборку и на секунду подавив этим желание, я снова улегся и принялся ожидать дальнейшего развития событий.

Судя по всему, земля была еще далеко, так как снаружи то и дело слышались обрывки разговоров между капитаном и его командой, число которой доходило до восьми,  и которой не было нужды прозябать, как  нам  здесь  –  внизу.

Все они располагались на палубе. Точнее, на специально обустроенной судовой ее части, где могли и отдохнуть, и приготовить себе какую еду, в которой нам было отказано.

Довольствовались же мы лишь какой-то солониной, да еще глотком давно пропавшего вина, от которого вздувались животы, и становилось   тяжело дышать. В суточную дозу входила и очень маленькая часть хлеба, изготовленного из обычного ячменя, сухого, словно камень и позеленевшего от времени.

Но мы  и этому были рады. За то время, что в пути, соленое превратилось в настоящую каторгу и порой обжигало все внутри до немогу.

Но, то ли  вино, то ли та  мутноватая грязнозеленая жидкость  несколько снижало  это состояние и  давало   возможность хоть как-то существовать.

Странное дело, но за то время, что мы на корабле, никто не умер и не заболел. В этом я усматривал какой-то таинственный смысл, как для себя самого, так и для остальных.

Но делиться с остальными все же не стал. Насколько я понял, они сами в этом не нуждались, и их жизнь была у них просто перед глазами, а не витала в облаках, облачаясь в какие-то условности времени.

По мере продвижения нашего судна, обрывки разговоров начали обретать смысл каких-то команд, и я понял, что земля вскоре примет нас в свое лоно.

Щель в трюме приоткрылась, и чей-то голос громогласно заявил:

– А, ну, пошевеливайтесь, сволочи. Земля на подходе. Живо выбирайтесь  наружу. Есть работенка для вас, сучьи дети, – и тот же голос громко захохотал.

Трюм несколько ожил. Раздались голоса, а в полосе ярко образовавшегося света возникли фигуры жалких, изнеможденных временем пребывания  внутри  людей.

Все они поочереди потянулись к брошенной сверху веревке и так же, по одному  их вытягивали наружу, ибо самим это уже было просто не под силу.

Дошла очередь и до меня. Правда, я несколько помедлил, а поэтому получил в свою сторону дополнительно несколько слов.

– Эй, умник, – отозвался тот же голос сверху, – давай быстрее, а то капитан не любит ждать. Того и гляди, не сдержится и выбросит за борт. А ты ведь плавать не умеешь, – и человек расхохотался.

Рассмеялись и те, кто был рядом с ним, знаючи о моем несовершенстве и о боязни морской соленой воды в таком огромном количестве.

Палуба встретила нас дружелюбно и сияющим солнечным золотым блеском. В эту минуту я еще не совсем осознавал всю справедливость подобного определения, но как потом время доказало –  чувства и мысли нас самих  вполне могут и опередить.

Взамен золотого блеска в своих собственных умозаключениях в тот момент я получил один подзатыльник и еще один хороший пинок в зад от самого капитана, который дополнил все предыдущее каким-то зловещим  смыслом.

– Будешь умничать  –  выброшу рыбам на корм. Знаешь, как это происходит?

– Да, – угрюмо согласился я и побыстрее отошел в сторону к своим.

– Ну, так вот, – продолжил  свою дикую мысль капитан, которого все почему-то звали Жозефом, хотя  no сути  имя его было другим, да и по роду он к  этому не относился, – предупреждаю  всех. Кто хоть раз меня ослушается или посмеет подумать так, сразу отпущу по ветру. Как? Знаете сами. Поэтому слушайте  и  исполняйте. Кто заболеет, попробует сбежать или совершит такую попытку – убью. Вам ясно?

Все поочередно кивнули, и я, в том числе. А, что нам еще оставалось делать в подобной ситуации.

– На ночь все будем собираться здесь, – продолжил капитан свою мысль, на этот раз обращаясь одновременно и к экипажу судна, – будем искать золото, начиная вон с того побережья, – и Жозеф указал рукой куда-то в сторону земли, – дальше будем продвигаться на юг, – и он снова махнул рукой, хотя вряд ли это имело какое-то значение для моих спутников, из которых только я,  да старик кое-что соображали, – ты Эдмонтос, – обратился  капитан  к своему помощнику, – будешь находиться здесь. С тобой останется еще один из числа экипажа. Я же с остальными  –  на берегу. Смотри, возможно,  будет прилив или отлив. Вовремя уведи корабль.

– Есть, капитан, – четко ответил ему тот, приложив руку к своему головному убору.

– И, последнее. Без моей команды на берегу ничего не предпринимать. Возьмите с собой оружие. Возможно, там кто и проживает. Во всяком случае, нужно уберечь себя от излишних неприятностей. Высаживаемся через полчаса. Даю время перекусить из того, что еще осталось и наполнить свои бурдюки вином, – это уже касалось непосредственно нас, так как сам экипаж судна его не употреблял, – и смотрите мне, не перепейтесь, а то отправлю по ветру. Мне нужны рабочие, а не пьяная скотина. Все, давайте по своим местам и за работу, – это уже касалось экипажа, так как судно, почти вплотную подходило к берегу.

То раннее утро показалось мне тогда таким безучастливо спокойным, что захотелось вообще с ним никогда не расставаться и запечатлеть таким, какое оно есть, навсегда.

Но, поборов свою внутреннюю тягу к непосредственной жизни  на  небесах, я все же занялся, как и все, последними приготовлениями, и в первую очередь, подкрепить себя завтраком, хоть и скудным до омерзения, но все же не дающим потерять свою последнюю силу к жизни и возможно продвинуть ее до максимального предела.

Остальные занялись тем же, и вскоре палуба была осквернена чревоугодием со своеобразным чавканьем, из которого даже зверю стало бы понятно, что на судне люди употребляют что-то съедобное, пытаясь продлить свою собственную уготовленную жизнью участь.

Глава 2. Берег

Спустя некоторое время трапеза завершила пределы своего развития, и мы окончательно убедились, что судьба  – это ни что иное, как некоторая благодарность за столь ущербное для нас существование, и что дается она не каждому и не одновременно испытуема на  ком-то. Пройдя сквозь такое длительное путешествие по морю и преодолев довольно большое умственное противостояние, я вдруг обнаружил, что искал совсем не то, чего хотелось бы, и избегал именно того, с чем пришлось в своей жизни столкнуться.

И это было мое самое первое убеждение и одновременно  – заблуждение в доискивании чего-то одноименно святого и умопомрачительно унизительного по части своего внешнего омерзения. И в ту минуту мне захотелось действительно уйти из этой жизни и прекратить все дальнейшие поиски в стране златогривых  чудес. Но, то ли внешнее небезразличие, то ли блеск в моих глазах, привлекли внимание капитана, и тот, внимательно посмотрев мне в лицо, определил:

– Ты будешь старшим среди них, – что неизменно ударило по моему слаборазвитому самолюбию, и я мгновенно вырос в своих собственных глазах, ответив на это подобным образом общения.

– Есть, капитан, – и услужливо приложил руку к своей пустой голове, отчего все захохотали и показали на меня пальцами.

Это несколько   снизило   возросшее напряжение среди всех разобщенно общающихся и дало возможность некоторого внутреннего успокоения мне самому и моим мыслям, возросшим за последнее время до предела.

В ту же минуту этого общего расслабления мне пришла в голову одна-единственная  мысль, что начинать искать нужно с другого места, и я  незамедлительно решил оповестить об этом капитана, на что тот, решительно обернувшись, ответил.

– Кажется, умник, я не давал тебе права командовать мною лично, а всего лишь над этим безрогим скотом, – и он махнул своей рукой в сторону моих спутников.

– Извините, капитан, – поспешил я загладить свою вину, – кажется, я смешно выгляжу для того, чтобы давать вам советы. Простите, больше этого не повторится.

– Вот, вот, – как-то смягчился капитан от такой изысканной, неподобающей мне речи, – и я о том же. К тому же, твое основное дело – это просто копать, да присматривать за другими, чтобы не разбежались. Смотри мне в оба, иначе пущу по ветру, если что не так, – и он, повернувшись, занялся своим делом.

Я же, прикусив свой собственный язык, остался на месте и ожидал  вместе с другими  своей дальнейшей участи.

Берег полностью овладел нашим вниманием, и постепенно мы все увлеклись его осмотром. Мелкая вода не давала подойти судну более близко, а поэтому высаживаться пришлось прямо на воду и брести до берега своим ходом.

Мне было страшновато. Вода хоть и доходила до пояса, все же таила в себе какую-то невидимую постоянную опасность.