Фигурные скобки

И он тогда тоже кричит, как бы включаясь в игру:

– Руки на затылок!.. Никому не двигаться!.. Убери руку от этой кнопки, твою мать, ненормальная!..

Никакой кнопки на сцене нет.

Капитонов, хоть лиц не видит зрителей, все же понимает, что они не испытывают беспокойства. Они видели первый акт, а Капитонов еще не врубился. Вполне возможно, еще запоют, и даже, наверняка, появится Калиостро.

Третий, постарше, появляется на сцене – явно не Калиостро. Он держит шахматную доску, он размышляет вслух:

– Сильный ход. Задачку надо обдумать…

Она:

– Господин музыкант!..

Он поправляет ее:

– Композитор.

– Господин композитор, хотите, я вас постригу?

Из дальнейшего Капитонов догадывается, что композитор живет у этих молодых людей, потому что потерял ключи. А сейчас он зачем-то направляется в садик.

Капитонов передвигается по ряду на два места и, наклонившись вперед, спрашивает у ближайшего зрителя:

– Это не опера?

Тот отвечает:

– И не балет.

Капитонов откидывается на спинку кресла. Ну-ну.

– Питаю глубокое уважение ко всем, кто теряет ключи, – говорит героиня. – Я отца уже забывать начинаю, мне семь было, когда он утонул. А с мамой у меня… ну не знаю, как назвать наши отношения… Идеальные. Просто идеальные какие-то. Даже самой иногда страшно становится, каку меня с ней все хорошо…

– Редкий случай… А что с ключами?

Капитонов закрывает глаза, потому что героиня явно собирается рассказать какую-то историю, а голос у нее обнадеживающе убаюкивающий.

– Меня вообще не должно быть на свете. Я благодаря случайности родилась. Если бы папаня не трескал водку с хорошими людьми в нужный час и не потерял бы ключи, тю-тю, не было бы на свете Ан-желиночки… Некоторых по пьяному делу зачинают, а меня по пьяному делу в мамкином животе сохранили. Я своим рожденьем папиной пьянке обязана. И потере ключей.

– Чёй-то загадками говоришь, – замечает ее партнер, повторяя невольную мысль Капитонова.

Далее Капитонов слышит с закрытыми глазами:

– Не хотели они меня, вот и вся загадка. Ну, не меня лично, а вообще… Со мной лично все в полном порядке оказалось… когда я родилась. А тогда мама в клинику легла, от меня избавляться. А к папе приятели пришли домой, стали они водку пить. Потом кто-то спрашивает: а где Алёна твоя, на работе, что ли? Ну, папа и сказал, на какой работе. В больнице – аборт делает. Мужички говорят, а на хрен ты ее в больницу отправил, пусть рожает, говорят. Зачем тебе аборт?.. Совсем охренел? Дети – цветы жизни, дети – это здорово!.. Забирай ее нахрен скорее!.. Он, ребята, поздно, говорит, поезд ушел. Да ничего не поздно, балда. Берем такси и поехали!.. Нет, говорит, надо было раньше. Давайте лучше выпьем за Алёнино здоровье и за вас, и за счастье всех существ на земле, и за тех, кто в море… и кто не в море… В общем, допили они все что было, стали приятели домой собираться, он с ними в дверях прощается, проводить хочет, и тут выясняется, что нет у него ключей. Потерял. Говорит, надо к Алёне за ее ключами ехать, а то как же я без ключей… Дядя Жора дома остался, подежурить. А дядя Петя и мой папаня поймали такси и поехали в клинику. Приехали в клинику, вызвали мамку мою вниз, она прямо в халате спускается. Что случилось, в чем дело? Они пьяненькие, задиристые. Ничего не случилось, ключи потеряли, дай твои. А потом переглянулись: это ж судьба. Ладно, все отменяется, мы за тобой. Раз дело такое. Хвать ее, в чем была, и в такси. Еще бы чуть-чуть, и было бы поздно. Вот и все. Домой привезли. А на другой день папаня мой в больницу за вещами ездил, уже протрезвевший. Ключи, кстати, в другой куртке лежали.

– Мама рассказала? – словно за Капитонова, спрашивает героиню ее партнер.

– Мне – мама, а ей – дядя Жора и дядя Петя, ну, и папаня мой… не дал соврать. Мне – когда мне семнадцать стукнуло, разоткровенничалась, поведала тайну рождения. От избытка чувств. Любит она меня очень. Не представляю жизни без тебя, доча. На самом деле мне надо не день рождения отмечать, а день спасения от аборта. День спасения. Я прикидывала, когда: где-то в конце апреля, весной. Это просто чудо, что я есть.

– Здорово.

– Я тоже думаю, здорово.

Ничего, ничего, неплохая история, думает Капитонов, чувствуя, что еще не спит и что вряд ли уснет, но, однако же, с закрытыми глазами продолжает по-прежнему слушать.

– Слушай… О чуде, – говорит герой и вдруг начинает заводиться со все возрастающей пылкостью. – Я иногда задумываюсь о своем возникновении – мурашки по коже!.. Отца в юности ножом пырнули. Дед воевал, ранен был в голову… Да и у каждого предка наверняка что-то было такое… Но я о другом, не о биографических обстоятельствах… А просто! Вот их сто миллионов. И все они устремляются к цели. А достигает только один. Один-единственный!..

– Ты про кого?

– Про сперматозоиды.

Капитонов открыл глаза.

Ничего нового. Двое на сцене. Они говорят.

Он – продолжая:

– И только благодаря этому конкретному сперматозоиду получаюсь исключительно я. Не кто-то еще, а именно я! Опереди его другой, любой из ста миллионов, был бы тогда мой двойник, ну как бы брат, с той же наследственностью… ну как бы если близнец – такой же, как я… но не я!..

– Опередил бы другой, и ты был бы не ты? Ты уверен, что не ты?

– Конечно. Смотри: пусть будет их два! – подняв руки, он показывает указательные пальцы. – Пусть оба достигли цели – одновременно, вместе… Получились у нас близнецы. Это Вася, это Боря, – он показывает на две чашки, вставленные одна в другую, подцепляет пальцами за ручки, разъединяет, ставит на стол по отдельности. – Они разные люди? Конечно, разные! А если первым пришел этот, – показывает левой рукой на левую чашку… – тогда получился только Боря, а Васи нет! А если того обогнал второй, – правой рукой показывает на правую чашку… – Кто получился? Вася! А Боря не получился!.. Значит, конкретный человек своим воплощением обязан успехам конкретного сперматозоида, верно? Допустим, зачатие все равно б состоялось, но какова вероятность того, что зачатым оказался бы я – не такой же, как я, а именно я?.. Ничтожнейшая вероятность!.. Ты поняла? Я на пальцах тебе объясняю.

– На сперматозоидах.

– Я уже молчу про яйцеклетку… Для того, чтобы образовался я, именно я, который перед тобою сейчас руками размахивает, должны были встретиться две определенные клетки, клеточки… фитюльки… фиговинки… только те две и никакие иные – из несметного числа им подобных!.. А если учесть то, о чем ты рассказывала… все эти биографические казусы… что же получается тогда?., что-то вообще немыслимое!.. Все эти войны, эпидемии, аборты, несчастные случаи… ранние смерти несостоявшихся родителей – это все против нас, все против нас, индивидов – реально воплощенных людей!.. Нам практически невозможно никому воплотиться!.. Понимаешь, Анжелинушка? Ты не возможна. И я не возможен.

– Но ведь мы родились. И все рождаются.

– То, что люди рождаются, это нормально, ничего в этом странного нет. Удивительно другое: то, что среди этих родившихся есть ты, есть я, есть, скажем, Ася, которая сейчас на лыжах съезжает с горы, есть Гриша, которому она вломила спинкой кресла и которого прогуливает в саду композитор… Легче холодильнику выпрыгнуть в окно, чем тебе или мне появиться на земле! Вероятность нашего появления – практически нуль! Чудо, натуральное чудо!

– А мы еще умудрились встретиться!.. – восклицает она.

У Капитонова волнуется телефон в беззвучном режиме. А тут вдруг музыка и какие-то вспышки на сцене. Выход рядом: Капитонов раз – и выходит в фойе.

Это Марина звонит.

– Женечка, здравствуй, родной, только не говори, пожалуйста, что ты не в Питере.

– Откуда ты знаешь, Марина?

– Да про ваш съезд весь день по новостям передают. Из-за вашей бомбы дурацкой… Это не ты учудил?

– Я?.. Я только вечером приехал, ничего еще сам не знаю. А кто тебе сказал, что я делегат?

– Сама догадалась.

– Нет, этого быть не может.

– Ну, тут вас перечисляли… по специализации… Сказали, что есть даже отгадыватель чисел. Я сразу решила, что ты.

– Отгадывателей и без меня много. Я еще вчера утром сам не знал, что поеду.

– Много или мало, но я оказалась права.

– Чудо какое-то. Тут как раз про чудо сейчас говорили… Слушай, так ты как живешь?

– Приезжай, увидишь. С мужем познакомлю. Ты где сейчас?

– А хрен его знает, где. На опере.

– В Мариинке?

– Да нет, в гостинице… Что-то камерное… клубное. На оперу не похоже. Говорят прозой и про сперматозоиды…

– Может, лекция?

– Нет, Марина, спектакль.

– Так ты все-таки где? Как гостиница называется?

Он сказал как. Назвал улицу.

– Ну, так тебе ехать совсем ничего.

Объясняет ему – куда и на чем.

– А ведь и не позвонил бы даже. И не вспомнил бы.

– Марина, я приехал только что, говорю же тебе…

– Ладно. Только не покупай ничего. Все есть.

Капитонов убрал телефон.

Оля-вторая (та самая) спускается по лестнице.

– Евгений Геннадьевич, как хорошо, что вы здесь. В Москву полетите самолетом. Билет на четырнадцать пятьдесят один в понедельник. Устраивает? Или хотите остаться?

– Нет, спасибо, во вторник мне на работу. Оля! Вы знаете! Что там показывают? Это же не опера «Калиостро»?

– Отменили. Спектакль «Чудо, что я» называется, драматический. Тоже про фокусы и чудеса… Вам не понравился?

– Мало видел, мне надо идти.

Выход на улицу закрыт, потому что с крыши сбивают сосульки. Выпущенный во двор Капитонов идет мимо котельной. Мотыльками снежинки мечутся под фонарем. Серый кот перебегает ему дорогу.

Место здесь определенно кошачье, здесь их кормят, дворовых. Пахнет чем-то варено-колбасным и почему-то капустой.

Вот Капитонов, и вот он едет в маршрутном такси. Сейчас в этом городе данный транспорт, узнал Капитонов, называется «тэшки» – в честь буквы Т, предваряющей номер маршрута. Не приживется. Раньше не так называлось, но это когда Капитонов был еще сам петербуржцем.

Окна замерзли. Догадаться по окнам, что там Петербург, трудно, но только тому, кто не знает, в каком городе едет.

Едва ли не каждый занят своей электронной игрушкой. Иные посредством этих устройств сообщаются с кем-то. Даже водитель говорит за рулем (он на своем языке), даже те, кто в проходе стоит, говорят, – говорит, и достаточно громко, почти половина автобуса. Так ведь та же картина в Москве.

Достает Капитонов мобильник: нет ли пропущенных сообщений? Спам в четырех образцах. Предлагается мебель, продажа квартир, приз поехать в Анталию, что-то еще. Отчего-то ему показалось, что обязательно будет от Аньки. Дочка молчит. Хорошо, и мы помолчим.

Рядом с ним, не обращая внимания на фактор живого соседа, громко щебечет, думать надо, студентка. Убеждает кого-то не верить их общей знакомой. Хочешь не хочешь, а не слышать нельзя:

– Вы с ума сошли! Не вздумайте верить, она всех обманет! Ни в чем ей не верьте. И тебя тоже обманет! Она же такая! Ты не знаешь, мы на осеннем выезде играли в «правду», короче… ну, и кто-то ее попросил назвать число. Короче, сколько было партнеров. Знаешь, сколько сказала? Тринадцать! Ну, ведь это ж смешно. Зачем так врать откровенно? Все же поняли, что она уменьшает. Нет, есть, конечно, для кого и такое ужас-ужас, я понимаю, но мы, мы же знаем ее, мы же все в теме. Короче, она поняла, что ей никто не поверил, ей стало стыдно, что так лажанулась, что поймали на лжи… так ты думаешь, она как повела? Созналась в обмане?.. Как же!.. Если б созналась, мы бы, может, простили вранье, так она же, короче, стала оправдываться… будто она чуть ли не в церковь ходит давно… В общем, стыдоба, просто стыдоба… Представляешь? Не надо ей верить. Обманет.

Капитонов встает и боком к проходу, и по проходу пробирается к двери.

– Евгений, – представляет Марина Капитонова мужу, а Капитонову – мужа: – Тодор.

И с наигранной гордостью:

– Настоящий бельгиец.

– Но не Пуаро, – показывает Тодор пальцем на отсутствие усов, щекоча себя под носом.

Капитонов не замечает акцента.

Настоящий бельгиец – крупный брюнет. Покойному Мухину противоположность.

– Моя мама болгарка, мой отец из Брюсселя. Штаб-квартира НАТО. Капуста. Кружево. Пиво. Моментально вспомнен контекст.

Надо ли Капитонову рассказывать о своих родителях?

– Короче, русский, – заключает Марина.

– Укороченный русский, – подхватывает Тодор.

– Почему это ты укороченный?

– Ну как же? Кто-то из ваших сказал: широк русский человек, надо укоротить.

– Там, по-моему, было «сузить».

– Неважно.

Болтовня продолжается в комнате.

– Женя тоже в Бюсте работал, – сообщает мужу Марина.

– В бюро статистики, – отзывается муж, давая понять Капитонову, что понимает жену.

(В Бюсте, вместе с Мухиным – тоже.)

Над чем работает он сам, Тодор начинает рассказывать, открывая бутылку болгарского красного (гость отказался от водки): он работает над… Но тут Капитонов уже не уверен, что за поприще это – пищевая промышленность, медицина, пиар? Задав по ходу рассказа вопрос, Капитонов понял, что лучше не спрашивать: настоящий бельгиец чересчур обстоятелен. Что-то связано с кисломолочным напитком, традиционно производимым в одном из горных районов Болгарии, где еще в позапрошлом веке было отмечено большое число долгожителей. В свое время этим кисломолочным напитком заинтересовался профессор Мечников, лауреат, между прочим, Нобелевской премии по медицине – большую часть исследований он провел в Париже, в Пастеровском институте, где, кстати, хранится урна с его прахом.

– За встречу, – предлагает Марина.

Когда рассказывает Тодор, она смотрит чуть в сторону, на ту часть стола, на которой салфетки в подставке, и лицо у нее ничего не выражает, кроме напряженного ожидания.

Русский Тодора настолько чист, что готов в нем выдать нерусского. Но возможно, Капитонов льстит себе, желая показаться самому себе проницательным.

Йогурт (с ударением на втором слоге в соответствии с новой нормой русского языка и исторически правильным (что Тодор умудрился, к слову, отметить) произношением), производимый на Западе, совсем не йогурт. Как и производимый в России по западным технологиям. Нельзя забывать, что писал Мечников о молочных микробах и их пользе. Мечникова интересовала проблема естественной смерти. Это когда у организма, пресыщенного жизнью, притупляется страх смерти, и тому в известной степени способствует правильное питание.

Тодор сам говорит:

– За здоровье.

Капитонову странно, что не может понять, серьезен ли Тодор или это он столь изощренно маскирует иронию.

Нравится ли Капитонову Петербург, интересуется настоящий бельгиец.

– Я отсюда уехал не так давно.

– Да. Мне это известно. Но заметны ли изменения, хотелось бы знать.

– Сосульки, – отвечает Марина за Капитонова.

– Что поделать, такая зима! – восклицает Тодор. – А не скучаете? Москва – не Санкт-Петербург.

– Нет времени, а то бы, конечно, погулял по городу.

– Скользко, скользко! Все ноги ломают. Вон Татьяна Игнатьевна сломала шейку бедра!

Капитонов не спрашивает, кто такая Татьяна Игнатьевна. И Марина не говорит. Марина просит его рассказать о конгрессе. Капитонов рассказывает в двух словах, как он сам понимает смысл того, чему участником ему случается быть, но не может ответить на вопрос Тодора о Копперфильде – он не знает, почему давно ничего не слышно о Копперфильде.

– В таком случае я вам сам расскажу.

Рассказывает.

Если верить Тодору, в Соединенных Штатах фокусы патентуются с обязательным условием публикации секрета через семь лет. Годы триумфа прошли, и теперь патенты вывешены в интернете. Тодор читал на английском, изучал, разбирался, он все теперь знает.

– Ну и как же ему удавалось летать? – спрашивает Марина. – Он же правда летал?

Тодор объясняет: с помощью сверхкрепких тончайших волоконных нитей и особым образом вращающихся полуколец. Или просто колец – Капитонову не интересны секреты Копперфильда.

– А вы, значит, умеете отгадывать двузначные числа? Я могу загадать?

– Извольте, – говорит Капитонов.

– Да, загадал.

– Но только двузначное! – вмешивается Марина.

– Заинька, я понимаю.

– Прибавьте двенадцать, – говорит Капитонов.

– Да, – отвечает Тодор.

– Отнимите одиннадцать.

– Да.

Капитонов задумался.

– Или я ошибаюсь, или – десять.

– Да.

– Десять?

– Да. Да.

– Не помню, чтобы кто-нибудь загадывал десять. Наименьшее из двузначных.

– Тодор минималист, – говорит Марина.

– Нет, я не минималист. Можно еще?

– Нельзя, – говорит Марина.

– Почему же нельзя? Конечно, можно, – разрешает Капитонов.

– Нельзя. Хватит.

– Да почему же?

– Второй раз может не получиться.

– Ерунда, получится. Ну а если и не получится, то что?

– Женя, – отвечает Марина, – знаешь, почему я с детства не люблю жонглеров? Мне наплевать, сколько они предметов подбрасывают. Но мне некомфортно ждать, когда кто-нибудь хотя бы раз промахнется.

– Ладно, – говорит Тодор. – Вы фокусник, а я спорщик. Спорим, что если вы мне дадите тысячу рублей, я вам дам пять тысяч рублей.

– Охотно верю. Зачем спорить?

– Вы верите тому, что я дам вам пять тысяч, если вы мне дадите одну?

– Но вы же так сами сказали.

– И вы мне поверили?

– А почему я должен не верить?

– Подождите. Вы хотите сказать, что я идиот?

– Солнышко, Женя не говорил такого.

– Кто кому спор предлагает? – спрашивает Капитонов. – Вы мне или я вам?

– Так мы спорим? Дайте мне одну и получите пять.

– На что спорим?

– На что хотите. На рубль.

– Женя и Тодор, пожалуйста, прекратите.

– Вот вам тысяча.

– Спасибо. Я не могу дать вам пять тысяч. Значит, я, к сожалению, проиграл. Возьмите свой выигрыш, – он отдает рубль.

– Этот детский спор описан в книге Гарднера «Математические развлечения», я читал еще в седьмом классе.

– То есть вы все-таки хотите сказать, что я идиот.

– Солнышко, Женя не говорил этого. Отдай ему деньги.

Тодор пытается вернуть тысячу, но Капитонов брать не желает.

– Никаких возвратов. Я победил и честно заработал рубль.

– Не валяйте дурака. Вот ваша тысяча. Забирайте. Это шутка была.

– Все по-честному, – упрямится Капитонов, – тысяча теперь ваша, причем тут шутки?

– Это был демонстрационный спор.

– Мы не договаривались.

– Зачем вы спорили, если знали, что проиграете?

– Так я как раз выиграл!

– Женя, – строго произносит Марина, – если ты не возьмешь деньги назад, я рассержусь.

– Прекрасно, – бормочет Капитонов, убирая тысячу в карман. – Меня лишают моей победы, – он кладет рубль на стол.

– Да, – говорит Тодор, забирая рубль.

Пауза из тех, что принято называть неловкими.

– Если честно, я забыл этот трюк, – говорит Капитонов. – Вспомнил по факту.

– Все хорошо, – отвечает Тодор. – Хотите анекдот?

Рассказав, без паузы заявляет:

– Прошу меня извинить. Рад знакомству. Мне рано вставать. Оставайтесь у нас – зачем вам гостиница?

Тодор выходит из комнаты, Капитонов глядит на часы.

– Сиди! – протестует Марина против его попытки подняться со стула. – Ты же не торопишься. Ночуешь у нас. У нас комната свободная.

– Я его обидел?

– Нет. Ему действительно вставать рано. Он жаворонок. Это мы совы.

Без Тодора за столом стало как-то проще, спокойнее.

Капитонов отказывается ночевать – категорически.

– Буду всю ночь бродить по квартире, как привидение. Зачем это надо?

Марина говорит:

– Он тебе не понравился?

– Понравился. Почему не понравился?

– У меня все хорошо, ты не думай, – сообщает Марина.

– Я вижу, не думаю.

– Нет, правда, у нас все хорошо. – И добавляет: – Мухин был тоже зануда.

– Марин, я не спрашивал… я так ине знаю, что там с Мухиным в конечном итоге… Следствие и все такое…

– А ничего. Дело закрыли. Вопросов больше, чем ответов. До последнего времени хотела нанять частного детектива. Сейчас уже не хочу. Но во что я не верю, это в то, что он сам.

– Тогда на похоронах я чушь порол, ты уж прости.

– Да кто ж это помнит.

– Нина помнила.

– Ниночка… Видишь, как у нас с тобой все симметрично. А я тогда так и не приехала, это ты уж меня прости.

Про Аньку спросила.

– У тебя есть фотография?

У него есть – в мобильном.

– Ой, красавица! Ой, принцесса!.. Я ее вот такой еще помню. С крокодилом надувным. Она меня еще «тетя Малина» называла.

– Так ты и подарила ей крокодила тогда…

– Ну да.

– Она с ним на юге не расставалась.

– За детей, – Марина приподнимает бокал.

Чокнулись.

Отпив, Капитонов говорит:

– Что-то у нас не совсем хорошо получается.

– У нас… не совсем хорошо?

– Да нет, у нас с ней – у нее со мной, с ней у меня…

– Проблемы?

– Ссоримся без конца. Она меня, вероятно, считает деспотом. Что бы я ни спросил, покушаюсь на ее свободу, независимость, суверенитет. Я уже не спрашиваю ни о чем. С другой стороны, почему я должен не спрашивать? Я что – посторонний человек? Да она сама деспот!.. Ее все во мне раздражает, абсолютно все. Нет: бесит. «Меня это бесит!» – вот так она говорит.

– Слушай, что в тебе такого может бесить?

– Да всё! Почему я рожок для обуви не вешаю на крючок. Почему я ем быстро. Почему о присутствующих говорю «он» или «она». Почему чай покупаю в пакетиках. Почему я равнодушен… ко всему, к чему равнодушен… Ей, например, не нравится, что женщина, с которой я решился ее познакомить, не снимает черные очки. Она не говорит мне, что не нравится, но я ведь чувствую, вижу… Как будто у человека не может быть причин не снимать черные очки. Ведь могут же быть причины. Да и какое ей дело?

– Да уж, это не ее дело. А в чем причина?

– Вот и ты. Потому что у нее разные глаза, один – темно-карий, другой – голубой.

– Она это знает?

– Как же она может не знать, если это ее глаза?

– Нет, я про дочь.

– А должна знать обязательно? Я должен объяснять такие вещи? Ты это серьезно, Марина?

– Наверное, не должен… Но ты так рассказываешь…

– Чай покупаю в пакетиках… Уже говорил… Ем быстро… Да… Почему не другой, а такой… Со своими почему не борюсь недостатками…

– Слушай, не верю! Неужели она такой мозгоклюй?

– Это я мозгоклюй! По определению! Это она меня мозгоклюем считает! Знаешь, она меня стесняется. Она считает, что она дочь неудачника.

– Она так сказала?

– Нет, я сам знаю. Я знаю, что она так думает.

– Может, ты сам так думаешь – о себе?

– А с чего бы мне так думать? Я вообще об этом не думаю. Я только не хочу, чтобы она неудачницей была. А все к этому идет.

– Куда идет? Ей восемнадцать лет.

– Девятнадцать через неделю. Нет, Марина, ты ее не знаешь, она запрограммировала неудачницей себя – по жизни быть неудачницей. Университет она, не успела поступить – уже бросает, и здесь я бессилен. Практически бросила уже.

– А что так?

– Мне назло. Она все делает мне назло.

– Значит, ты в ее жизни занимаешь существенное место.

– Да – потому что мешаю ей жить.

– Так не мешай!

– А где я мешаю? Где?

– Откуда я знаю, где? Может, ты ее действительно достал своим занудством? Конечно, достал!.. Вы все такие!.. У нее кто-нибудь есть?

– Хороший вопрос. Кажется, есть. И насколько я понимаю, он женат.

– «Кажется», «насколько я понимаю»…

– Ну ведь она же мне не говорит ничего. Только смеется. Я что – против? Ей жить. Я одного не принимаю – неопределенности. Она знает, что я терпеть не могу неопределенности, что меня неопределенность изматывает, и нарочно так… Мне кажется, что нарочно…

– Я не поняла, вы вместе живете? Или она от тебя в отдельности?

– Скорее вместе, чем отдельно.

– Ну так разъехались бы, разменялись. Что-то мешает?

– Да ничего не мешает… Только как это? Надо заниматься этим кому-то…

– Естественно. А он? Он-то что?

– А что он? Он ничего. Хуже – другое. Насколько я понимаю, он, мягко говоря, недоумок, бестолочь. Рано или поздно такого охламона жена от себя прогонит, и тогда моя дочь будет с ним уже без всяких двусмысленностей…

– Может, ты ревнуешь?

– Я тебя умоляю.

– Ну, как-нибудь по-отцовски?

– Марина, что ты говоришь? Она взрослый человек. У нее любовь. У нее своя комната. Я толерантен. Я не деспот. Но у меня может быть свое мнение. Которое, кстати, я не тороплюсь высказывать. Она и сама знает, что я думаю. И потом… Мне кажется, Маринушка, она думает, что я виноват в гибели Нины.

– Но ты ни в чем не виноват.

– Но мне кажется, что она считает меня виновником гибели ее матери, моей жены…