Сто первый

– Как думаешь, долго здесь сидеть будем? – шёпотом спросил Сашок.

Дядя Паша пожал плечами:

– Кто ж его знает. Может, сутки, может, неделю.

– Неделю? – Сашок не сдержал возгласа.

– Тише ты, – цыкнул дядя Паша. – На войне как на войне. Будем ждать, сколько скажут.

В другом углу ниши Вова методично раскладывал свои вещи, словно находился не в железной трубе, а в гостиничном номере. Каждый предмет на своём месте – от запасных носков до ножа.

– Артист, не мельтеши, – проворчал он, когда шутник роты попытался пристроиться рядом.

– Да я только присяду, – Артист поднял руки в примирительном жесте. – Не волнуйся, твою территорию не нарушу.

Постепенно рота утихомирилась. Кто-то уже дремал, прислонившись к стенке или соседу. Кто-то шёпотом переговаривался. Орехов сидел у самого выхода из ниши, словно часовой, охраняющий покой своих солдат.

– Сколько ждать-то будем? – донеслось из темноты.

Никто не ответил. Этот вопрос висел в спёртом воздухе ниши, отражался от металлических стенок, проникал в мысли каждого. Сколько? День? Неделю? Месяц?

Время в трубе потеряло смысл. Сашок проверил часы – стрелки показывали полночь. Но что это значило здесь, в железном чреве, отрезанном от мира?

Прошло несколько часов. Усталость постепенно отступала, сменяясь тягучим, вязким ожиданием. Кто-то спал, кто-то перешёптывался, передавая термос с чаем. Свет от налобных фонарей и переносных ламп создавал в нише призрачные тени, танцующие по изогнутым металлическим стенам.

Сашок смотрел на эти тени, пытаясь различить в них что-то знакомое. Вот эта похожа на кошку. А та – на дерево возле их дома в Липовом Ручье. Он улыбнулся своим мыслям.

Вдруг фонарь в дальнем углу ниши резко погас. Без предупреждения, без мигания – просто исчез, словно кто-то накрыл его ладонью.

– Э, что за? – донеслось из темноты.

Никто не ответил. Тишина сгустилась, стала осязаемой.

Второй фонарь – тот, что висел на крюке посередине ниши – замигал. Раз, другой. Свет то исчезал, то появлялся, выхватывая из темноты напряжённые лица солдат.

Все разговоры стихли. Сто пар глаз уставились на мигающий фонарь. В тишине было слышно только тяжёлое дыхание.

– Батарейки сели, – прошептал кто-то неуверенно.

– У обоих сразу? – возразил другой голос.

Мигающий фонарь продолжал свою нервную игру со светом и тенью. Вспышка – и Сашок видел бледное лицо Вовы, сидящего напротив. Темнота – и только силуэты, неясные очертания. Вспышка – капитан Орехов, с каменным лицом наблюдающий за происходящим.

– Твою мать, – тихо выругался кто-то в темноте. Голос был тихим, почти шёпотом, будто боялся разбудить что-то большее, чем просто страх.

Мигающий фонарь вдруг застыл в полутьме – не погас полностью, но и не горел в полную силу. Тусклый, болезненный свет едва пробивался сквозь пыльное стекло.

– Проверьте свои фонари, – раздался спокойный голос капитана Орехова. – И не устраивайте панику.

Щелчки включателей, шорох одежды. Лучи света заметались по стенам ниши, как испуганные птицы.

– У меня нормально, – сказал кто-то.

– И у меня.

– Всё работает.

Постепенно напряжение начало спадать. Но что-то изменилось в атмосфере ниши. Словно кто-то невидимый прошёл между ними, оставив после себя холодный след.

Ночь ползла медленно. Кто-то пытался спать, кто-то перешёптывался, большинство просто сидели в тишине, уставившись в пустоту. Время в трубе тянулось, как смола – густое, липкое, бесконечное.

Сашок задремал, привалившись к рюкзаку. Ему снилась мать – она стояла у калитки их дома, вглядываясь вдаль, словно ждала кого-то. Проснулся он от чужого шёпота – такого тихого, что сначала подумал, будто это продолжение сна.

– Слышь, Серый, – голос принадлежал Артисту, который сидел метрах в трёх от Сашка. – А ты вот того… с белой повязкой… раньше видел?

Сашок приоткрыл глаза. В полумраке ниши Артист наклонился к своему соседу – щуплому пареньку, которого все звали Серым.

– Да вроде был с нами, – неуверенно ответил Серый, почесывая затылок.

– А ты имя его знаешь?

Тишина. Серый задумался, беззвучно шевеля губами, словно перебирая в памяти имена.

– Не помню, – наконец выдавил он. – А что?

Артист ещё ниже наклонился к собеседнику:

– Просто он всё время в стороне держится. И не разговаривает ни с кем. Я к нему подсел час назад, а он даже не посмотрел на меня.

– Может, спит? – предположил Серый.

– С открытыми глазами?

Они замолчали. Сашок почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он незаметно огляделся. В дальнем углу ниши, у самой стены, действительно сидела фигура с белой повязкой на рукаве. Сашок не мог разглядеть лица – тень падала так, что видны были только очертания.

– Может, из другого взвода? – снова заговорил Серый. – Мы же не всех знаем.

– Может, – согласился Артист, но в его голосе сквозило сомнение. – Только странный он какой-то.

Сашок закрыл глаза, притворяясь спящим. Но сон не шёл. В голове крутились слова Артиста, и почему-то вспомнилась та шутка, брошенная перед входом в трубу.

«Нас сто один».

Утро пришло незаметно – в трубе день и ночь отличались только по часам. Сашок открыл глаза, ощущая тяжесть в голове. Он плохо спал, ворочаясь на жёстком коврике, а перед рассветом и вовсе лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в дыхание товарищей.

Дядя Паша уже не спал – сидел, привалившись к стене, и что-то писал в маленьком блокноте. Заметив, что Сашок проснулся, он кивнул и убрал блокнот во внутренний карман.

– Выспался? – спросил он шёпотом, чтобы не разбудить остальных.

Сашок помотал головой и придвинулся ближе.

– Дядь Паш, – начал он, оглядываясь по сторонам, – ты вчера человека в белой повязке видел?

Паша нахмурился, но не ответил сразу. Он достал флягу, отпил, протянул Сашку.

– Какой ещё повязке?

– Белой. На рукаве, – Сашок говорил тихо, почти шёпотом. – Артист с Серым про него шептались. Говорят, он ни с кем не разговаривает. Сидит отдельно.

Паша провёл ладонью по небритому подбородку.

– Ночь, Саш. Труба. Голова дурит, – он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой. – Мне вон вообще приснилось, что я дома, а потом проснулся – и эта железная коробка.

Сашок заметил, как дрогнули пальцы дяди Паши, когда тот закрывал флягу. И взгляд у него был беспокойный, быстрый – то и дело скользил по углам ниши, словно искал что-то.

– Но ты же тоже что-то видел? – настаивал Сашок. – Я же вижу.

Паша вздохнул и наклонился к самому уху Сашка:

– Мне показалось… – он запнулся, оглянулся через плечо. – Показалось, что ночью кто-то ходил между нами. Считал спящих. Я глаза открыл – никого. Но чувство было… понимаешь?

Сашок кивнул. Он понимал.

– Но это всё ерунда, – дядя Паша вдруг выпрямился и хлопнул Сашка по плечу. – Просто нервы. Всем тяжело в этой консервной банке.

Но Сашок видел – дядя Паша напряжён. Жилка на виске билась чаще обычного, а пальцы, теребившие ремень автомата, выдавали тревогу.

Во второй половине дня атмосфера в нише стала совсем тяжёлой. Солдаты лежали или сидели, погружённые в собственные мысли. Разговоры стихли. Только изредка кто-то просил передать воду или сухпаёк. Капитан Орехов ушёл проверять выход из трубы, оставив сержанта за старшего.

Тишина давила на уши, словно глубина. Сашок поймал себя на том, что уже час считает капли конденсата, падающие со стыка труб. Кап. Кап. Кап. Монотонно, бесконечно.

Артист поднялся со своего места. Он потянулся, разминая затёкшие мышцы, и обвёл взглядом товарищей. Его лицо, обычно подвижное и живое, сейчас выглядело осунувшимся, но он всё равно попытался улыбнуться.

– Что за похоронная процессия? – произнёс он громче, чем требовалось. Его голос эхом отразился от стен трубы. – Давайте хоть анекдот расскажу.

Несколько человек подняли головы. Кто-то безразлично пожал плечами. Вова даже не шелохнулся – продолжал сидеть, прислонившись к стене, с закрытыми глазами.

– Ну, слушайте, – Артист потёр руки, словно собирался показать фокус. – Заходят как-то в бар русский, американец и украинец…

Он осёкся. По рядам солдат пробежал неприятный холодок. Кто-то кашлянул. Дядя Паша покачал головой.

Артист попытался исправиться:

– Ладно, другой. Тут бы анекдот, да боюсь, ржака до Киева дойдёт.

Тишина. Никто не засмеялся. Никто даже не улыбнулся. Только звук капель – кап, кап, кап – нарушал гробовое молчание.

Артист медленно опустил руки. Его улыбка погасла, словно задутая свеча. Он постоял ещё несколько секунд, переминаясь с ноги на ногу, а потом молча вернулся на своё место у стены.

Он сел, обхватив колени руками, и уставился в пустоту перед собой. Больше он не пытался шутить. Не пытался говорить вообще. Что-то сломалось в нём – то, что делало его Артистом. Теперь он был просто ещё одним молчаливым солдатом в железной трубе.

Сашок смотрел на него и думал, что труба пожирает их по одному. Сначала – голос. Потом – смех. А дальше что?

Вова сидел у самого края ниши, там, где труба сужалась и уходила обратно в темноту. Он не участвовал в скудных разговорах, не просил воды, не менял положения тела. Просто сидел, выпрямив спину, и смотрел в чёрный зев трубы, откуда они пришли вчера.

Его взгляд был устремлён в пустоту. Глаза, широко раскрытые, не моргали, словно он боялся пропустить что-то важное. Что-то, что могло появиться из тьмы в любой момент.

Сашок заметил его неподвижность ещё утром. Сначала решил, что Вова просто задремал с открытыми глазами – бывает такое от усталости. Но часы шли, а бывший зек не шевелился. Только грудь едва заметно поднималась и опускалась, выдавая, что он жив.

– Вова, воды хочешь? – спросил кто-то, проходя мимо.

Ответа не последовало. Спрашивающий пожал плечами и отошёл. Все уже привыкли к молчаливости Вовы, но сейчас это было что-то другое. Что-то глубже обычного отчуждения.

В какой-то момент дядя Паша подсел к нему, тронул за плечо. Вова медленно повернул голову – движение было механическим, как у заводной куклы.

– Всё нормально? – спросил дядя Паша.

Вова посмотрел на него, но казалось, что видит что-то за ним, сквозь него.

– Он вернётся, – произнёс Вова так тихо, что дядя Паша скорее прочитал это по губам, чем услышал.

– Кто вернётся?

Вова не ответил. Он снова повернулся к темноте трубы и застыл в прежней позе. Дядя Паша посидел рядом ещё минуту, потом покачал головой и отошёл.

А Вова продолжал смотреть. Неподвижный. Немигающий. Словно стоял на часах, охраняя роту от чего-то, что могло прийти из темноты. Или ждал кого-то, кто должен был вернуться.

Третий день в трубе давил на плечи тяжелее, чем первые два. Воздух стал гуще, а тишина – плотнее. Солдаты двигались меньше, говорили тише. Берегли силы и кислород. Запасы распределяли строго – по графику, отмеченному в блокноте сержанта.

В полдень по часам – хотя здесь не было ни дня, ни ночи – Серый полез в свой рюкзак за фляжкой. Пошарил рукой, не нашёл. Вывернул содержимое на коврик. Фляжки не было.

– Что за… – он оглядел соседей. – Кто взял мою воду?

Никто не ответил. Серый поднялся на ноги, пошатываясь от усталости.

– Я спрашиваю, кто взял?

Взгляды опустились, плечи сжались. Никто не хотел ввязываться.

– Тебе показалось, – буркнул Лёха с соседнего места. – У всех своя вода.

Серый подошёл к нему, навис сверху:

– Ты взял? Признавайся.

Лёха медленно поднялся. Он был на голову выше Серого, шире в плечах.

– Отвали, – процедил он. – Сам посеял и других обвиняешь.

– Я не терял! – голос Серого сорвался на хрип. – Она была в рюкзаке!

Бойцы вокруг напряглись. Кто-то отодвинулся подальше, кто-то, наоборот, придвинулся ближе – поглазеть на конфликт, разбавляющий монотонность ожидания.

– Да плевать мне на твою фляжку, – Лёха толкнул Серого в грудь. – Отойди, пока цел.

Серый покачнулся, но устоял. Его лицо исказилось.

– Отдай воду, сука, – прошипел он и бросился на Лёху.

Они сцепились, покатились по полу. Кто-то крикнул: "Разнимите их!" Но никто не двинулся с места. Все смотрели, как два человека борются за глоток воды, которого, возможно, и не было.

Капитан Орехов стоял у выхода из ниши. Он наблюдал за дракой, не меняя выражения лица. Не вмешивался, не командовал, просто смотрел – холодно, оценивающе.

Лёха и Серый, заметив этот взгляд, постепенно замедлились. Драка сошла на нет сама собой. Они отползли друг от друга, тяжело дыша, с ненавистью глядя друг на друга.

– Рано срываетесь, – произнёс капитан в наступившей тишине. – Ещё не началось.

Эти слова упали в пространство ниши, как камни в тёмную воду. Все поняли, что он имел в виду. То, что происходило сейчас – лишь прелюдия. Настоящий ад ждал впереди.

Серый вернулся на своё место, Лёха – на своё. Никто больше не произнёс ни слова о пропавшей фляжке. Но что-то изменилось в атмосфере ниши. Доверие треснуло, как тонкий лёд.

Сашок проснулся среди ночи, не понимая сначала, где находится. Сердце колотилось, во рту пересохло. Приснилось что-то тревожное, но сон уже ускользал из памяти, оставляя только ощущение беспокойства.

Он огляделся. Большинство солдат спало – кто сидя, привалившись к стене, кто лёжа на коврике. Капитан Орехов дремал у выхода, сжимая в руке пистолет. Даже во сне его лицо оставалось напряжённым.

Сашок потянулся за флягой. Сделал глоток тёплой воды и снова оглядел нишу. Взгляд зацепился за фигуру, сидящую в углу. Солдат сидел неподвижно, глядя прямо перед собой. Лицо его было наполовину скрыто тенью, но что-то в его позе показалось Сашку знакомым.

Он напряг память. Вроде видел этого парня раньше… Может, из третьего взвода? Или из разведки? Странно, что не может вспомнить. Рота жила вместе уже несколько месяцев, все примелькались.

Сашок поднялся и осторожно, стараясь не наступить на спящих, подошёл ближе. Солдат не шевелился. Только теперь Сашок заметил, что на его рукаве что-то белеет – повязка или нашивка.

– Эй, – тихо позвал Сашок. – Не спишь?

Солдат не ответил. Не повернул головы, даже не моргнул.

Сашок подошёл ещё ближе. Теперь он мог разглядеть лицо бойца – и понял, что не узнаёт его. Совсем. Черты лица казались размытыми, словно фотография не в фокусе. Сашок моргнул, пытаясь прояснить зрение, но ничего не изменилось.

– Ты с какого взвода? – спросил он, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

Ответа не было. Солдат продолжал смотреть сквозь Сашка, будто тот был невидимкой.

Сашок сделал шаг назад. Что-то было не так с этим парнем. Совсем не так. Он попытался вспомнить, видел ли его раньше – при построении, в столовой, во время тренировок. Память упрямо молчала.

Сашок осторожно отступил от странного солдата и вернулся на своё место. Руки слегка дрожали. Он не мог понять, что только что видел. Или кого.

Укладываясь обратно на коврик, он заметил, что Артист не спит. Тот сидел, обхватив колени руками, и смотрел в пустоту. Его губы беззвучно шевелились, словно он разговаривал сам с собой.

Сашок подполз ближе.

– Ты чего не спишь? – шепнул он.

Артист вздрогнул, будто его ударили. Повернулся к Сашку – глаза широко раскрыты, зрачки расширены.

– Он был ближе, – прошептал Артист так тихо, что Сашок едва расслышал.

– Кто?

Артист схватил Сашка за рукав, притянул к себе. От него пахло страхом – кислым, острым.

– Я видел его, – зашептал он прямо в ухо. – Он был ближе. Он смотрел, как я сплю.

Сашок почувствовал, как холодок пробежал по позвоночнику. Он невольно оглянулся на угол, где сидел странный солдат с белой повязкой. Там никого не было.

– Кто? – снова спросил он, хотя уже догадывался об ответе.

Артист улыбнулся – кривой, дрожащей улыбкой, совсем не похожей на его обычную ухмылку.

– Сто первый, – произнёс он и тихо засмеялся.

Но в этом смехе не было веселья. Только дрожь, только страх, только отчаянная попытка сохранить рассудок.

– Перестань, – Сашок попытался высвободиться, но Артист держал крепко.

– Я не сумасшедший, – шептал Артист, не отпуская. – Я проснулся, а он стоял надо мной. Просто стоял и смотрел. А потом… потом он ушёл. Но не туда, – он кивнул в сторону выхода из ниши, – а сквозь стену. Понимаешь? Сквозь чёртову стену!

Тишина ночи в трубе не была похожа на обычную тишину. Она казалась живой – дышала, пульсировала, наблюдала. Все спали беспокойным сном. Капитан Орехов дремал, прислонившись к стене, с пистолетом на коленях. Дядя Паша похрапывал, зажав в руке фотографию семьи. Вова сидел с закрытыми глазами, но никто не мог сказать наверняка, спал ли он.

Сашок лежал на спине, глядя в темноту. После разговора с Артистом сон не шёл. Он пытался убедить себя, что всё это – просто игра воображения, результат усталости и замкнутого пространства. Но страх уже пустил корни.

Постепенно веки Сашка отяжелели. Сознание начало уплывать, растворяясь в темноте. Он погружался в сон, когда это случилось.

Звук шагов. Медленных, размеренных. Каждый шаг отдавался металлическим эхом, будто кто-то шёл по трубе, не скрываясь.

Сашок распахнул глаза. Звук был настолько отчётливым, что он не сомневался – это не сон. Кто-то шёл прямо к ним.

Шаг. Ещё шаг. Пауза. Снова шаг.

Не только Сашок услышал это. По нише пробежала волна движения – солдаты просыпались, тянулись к оружию, озирались.

– Что за… – прохрипел кто-то.

Звук шагов приближался. Теперь он звучал совсем близко – у самого входа в нишу.

Артист вскочил первым. Его рука тряслась, когда он включил фонарь и направил луч в сторону звука.

Пусто.

Никого.

Только чёрный зев трубы и тени, танцующие в свете фонаря.

– Я слышал, – прошептал Артист. – Мы все слышали.

Капитан Орехов уже стоял на ногах, его пистолет был направлен в темноту.

– Проверить периметр, – скомандовал он тихо. – Без паники.

Несколько бойцов включили фонари. Лучи света заметались по нише, выхватывая напряжённые лица, сжатые кулаки, оружие наизготовку. Все были на месте. Все сто.

И тут Сашок заметил. Вова. Он больше не сидел у стены. Теперь он стоял в трёх шагах от своего места, застыв, как статуя. Его лицо было повёрнуто к выходу из ниши, глаза широко раскрыты, рот приоткрыт, словно он хотел что-то сказать, но не мог.

– Вова? – позвал Сашок.

Бывший зек не ответил. Не шелохнулся. Только его пальцы дрожали, едва заметно, как листья на слабом ветру.

– Что ты видел? – спросил дядя Паша, подходя к нему.

Вова медленно повернул голову. Его взгляд был пустым, как у слепого.

– Он приходил за мной, – произнёс он так тихо, что все замерли, чтобы расслышать. – Но ещё не время.

Капитан Орехов лежал неподвижно, прислонившись спиной к холодной стенке трубы. Его глаза были открыты, но взгляд не следил за суетой вокруг. Он смотрел сквозь людей, сквозь металл, сквозь саму реальность – куда-то в пустоту, где ничего не имело значения.

Рядом с правой рукой лежал пистолет с навинченным глушителем. Пальцы время от времени касались рукоятки – машинально, как касаются талисмана. Не для уверенности, а по привычке.

Когда Вова произнёс свои странные слова, по нише пробежал электрический разряд страха. Солдаты сбились в группы, шептались, озирались. Кто-то предлагал проверить трубу дальше, кто-то хотел послать сигнал командованию. Паника висела в воздухе, как запах гари.

Но Орехов не шелохнулся. Его лицо оставалось неподвижным – маска, вылепленная из воска и застывшая навсегда. Ни один мускул не дрогнул, когда истерика накрыла роту. Ни один нерв не отозвался на страх, разливающийся вокруг.

Дядя Паша подошёл к нему, присел рядом.

– Товарищ капитан, – начал он тихо, – люди беспокоятся. Может, стоит…

– Пройдёт, – отрезал Орехов, не поворачивая головы. Его голос звучал ровно, без интонаций. – Первый раз, что ли.

Дядя Паша замер, вглядываясь в лицо командира.

– Вы… видели такое раньше?

Орехов не ответил. Только его пальцы сильнее сжали рукоять пистолета – единственный признак того, что он вообще слышал вопрос.

Дядя Паша помедлил, затем кивнул сам себе и отошёл. Орехов остался один – как всегда один, даже среди сотни людей.

Сашок лежал на спине, укрывшись куцей курткой. Труба дышала вокруг него – холодная, влажная, металлическая. Тело ныло от постоянного напряжения, а мысли путались от усталости. Он закрыл глаза, пытаясь поймать ускользающий сон.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Сашок считал собственные дыхания, как мать учила в детстве, когда не спалось. Раз-два-три-четыре… На семнадцатом счёте что-то изменилось.

Звук дыхания. Не его. Чужого.

Глубокие, тяжёлые вдохи и выдохи – слишком медленные для человека, слишком глубокие. Будто кто-то большой дышал прямо над ухом. Сашок чувствовал, как волоски на шее поднимаются от ужаса. Холодок пробежал по позвоночнику.

Он резко открыл глаза.

Никого.

Только спящие товарищи вокруг. Дядя Паша похрапывал в двух метрах. Артист крутился во сне, что-то бормоча. Капитан Орехов дремал, прислонившись к стене, сжимая пистолет. Всё как обычно.

Сашок выдохнул. Показалось. Просто нервы. Он снова закрыл глаза, пытаясь расслабиться.

И снова – тот же звук. Дыхание. Медленное, глубокое, неестественное. Совсем рядом. Словно кто-то склонился над ним, почти касаясь лица. Сашок почувствовал лёгкое движение воздуха на щеке – будто кто-то выдохнул.

Сердце забилось в горле. Руки похолодели. Каждый мускул напрягся, готовый к рывку. Он хотел вскочить, закричать, схватить автомат.

И вдруг – тихий голос. Прямо в голове, минуя уши:

– Не вставай. Не оборачивайся. Пережди.

Голос был ниоткуда и отовсюду одновременно. Не мужской и не женский. Просто голос, спокойный и властный.

Сашок замер, подчиняясь странному приказу. Его тело застыло, как у кролика перед змеёй. Только сердце продолжало колотиться, гоняя кровь по венам с бешеной скоростью.

Дыхание рядом стало ещё глубже. Ещё ближе. Сашок чувствовал его всей кожей – тёплое, живое, невозможное.

– Не вставай. Не оборачивайся. Пережди, – повторил голос в голове.

И Сашок лежал, не шевелясь, с закрытыми глазами, пока тяжёлое дыхание продолжало звучать рядом, нарушая тишину ночи в металлической трубе.

Глава 3: Тот, кто не отвечает

Третий день в трубе встретил их тусклым светом фонарей и тяжёлой тишиной. Бойцы лежали вповалку, как брошенные куклы – кто свернувшись калачиком, кто раскинув руки. Никто не говорил о вчерашнем. Никто не хотел вспоминать.

Сашок проснулся с головной болью. Виски сдавливало, словно обручем. Он приподнялся на локте, оглядывая нишу. Люди двигались медленно, будто под водой. Артист сидел, привалившись к стене, безучастно перебирая сухпаёк. Его лицо осунулось, под глазами залегли глубокие тени.

Дядя Паша раздавал воду. Экономно, по глотку. Никто не спорил, не шутил, не просил добавки. Брали молча, кивали и отворачивались.

– Жуй, – дядя Паша протянул Сашку галету. – Силы нужны.

Сашок взял сухарь. Во рту было сухо, как в пустыне. Галета казалась безвкусной, крошилась, не хотела проглатываться.

В углу ниши, отдельно от всех, сидел Вова. Он не спал. Его глаза были открыты, но взгляд остановился. Лицо побелело, как у покойника, только губы приобрели синеватый оттенок. Он не шевелился, не моргал, не реагировал на окружающих. Словно превратился в статую самого себя.

Капитан Орехов подошёл к нему, присел рядом.

– Эй, боец, – негромко позвал он.

Вова не ответил. Не повернул головы. Только его пальцы слегка дрогнули – единственный признак, что он ещё здесь, с ними.

Орехов достал из кармана фляжку, открутил крышку, поднёс к губам Вовы. Тот не отреагировал. Капитан осторожно приподнял его голову, влил немного жидкости в рот. Вова сглотнул машинально, но его взгляд оставался пустым.

– Выдержит? – тихо спросил подошедший дядя Паша.

Орехов не ответил. Закрутил фляжку, убрал в карман. Его лицо ничего не выражало, но в движениях появилась осторожность, почти нежность – странная для этого жёсткого человека.

Сашок наблюдал за ними, жуя безвкусную галету. Кто-то рядом спал сидя, привалившись к соседу. Кто-то перебирал патроны – медленно, словно во сне. Тишина давила на уши, на грудь, на мозг.

Никто не говорил о том, что слышал ночью. Никто не обсуждал странное поведение Вовы. Все молчали, погружённые в себя, в свой страх, в свою усталость.

К вечеру воздух в трубе стал совсем тяжёлым. Бойцы лежали вповалку, экономя силы. Говорили мало, шёпотом, будто боясь потревожить что-то невидимое.

Рыжий Колька, долговязый мобилизованный из Твери, внезапно вскочил с места и, пригнувшись, двинулся к противоположной стене.

– Ты куда? – лениво спросил Артист.

– Пересяду. Слишком тесно там.

Он устроился у дальней стены, привалился к ней спиной и прикрыл глаза. Никто не обратил особого внимания – каждый выживал как мог.