Призрак Ленни

– Ты из себя плачущую царевну не строй, брат, – посочувствовал полицейский.

Я опустил руку и обернулся. Рядом со мной стоял милиционер. Я так всегда делаю, когда мне кто-то надоедает – разжалую в одночасье. Минуту назад он был полисменом, истинным арийцем – и вот уже обычный советский милиционер. С небольшим, правда, животом, зато с маленькой зарплатой. И совсем не атлет.

– Я же вижу, что тебе неохота с ней кататься, – сказал милиционер, – Вот и сказал, что ты мне нужен. Если честно, мне не о чем тебя спросить. Тут, похоже, или бомжиха, или бабские разборки. Впрочем… это одно и то же. Ходят слухи, что здесь одна бомжиха пошаливает, из зависти. Выцарапывает зенки симпатичным блондинкам по пьяне.

– Багира брюнетка, – сказал я полицейскому, – И она не пьет.

Надо же, как человека бросает. Только что был милиционером – и уже снова полицейский. А Багира не то, чтобы не пьет. Мы с ней познакомились, когда она блевала возле дискотеки. Насчет же брюнетки полная правда. Багира не крашеная, она натуральная. Она вообще очень натуральная, простая, как моя мама.

– Я заметил, что брюнетка, – насмешливо сказал полицейский, – Жалко девку. Симпатичная, негрустная… Обязательно докопаюсь, кто ее так. Она тут наговорила чего-то, но уж очень невразумительно. Так что пока не ясно, кто ее.

– И за что, – добавил я.

– Ха, – сказал полицейский, – Ты, видать, женщин совсем не знаешь, брат. Им все равно за что. За то, что у нее самой не так, вот за что.

Сказать ему, что это одна несвежая дура Багиру за меня уронила? А вдруг я ошибаюсь?

– Можем подкинуть, – сказал полицейский, – Мы в участок, на Южную. Если по пути, то смотри. А кстати! Поехали-ка с нами, расскажешь что-нибудь. Ты, конечно, как свидетель не покатишь, поздно подошел, но что-то же ты рассказать можешь, верно?

Если бы я не поздно подошел, уж свидетелем не был бы точно. Я бы поучаствовал. Разнимал бы, наверное. Или оттаскивал бы Ленни от молодой и красивой соперницы, как она думала. Если Ленни думала.

А если бы подошел еще раньше, прогулялся бы с Багирой, потрепался о вечном. Интересно, что она делала так рано в парке? Живет она вроде в другом районе, с родителями. Если не переехала. А если переехала, то к кому-то. И что, этот кто-то отправил ее погулять ни свет, ни заря?

– Ты едешь? – спросил меня полицейский.

– Еду, – сказал я.

Мне подумалось, что если поеду, то буду перед Багирой не так виноват за то, что сам не вышел из дома пораньше. Была бы девчонка сейчас целой… или я тоже валялся бы на дорожке с разбитой мордой.

В полицейском микроавтобусе я еще не катался. Он стоял, как танк, большой и солидный. Там внутри наверняка есть маленькая тюрьма, а рядом камбуз. Тюрьма для посетителей, камбуз для полицейских. Правонарушители сидят в тюрьме, наблюдают сквозь окошко, как правообладатели кушают. И так им завидно становится, что они тут же решают больше никогда не безобразничать, раскаиваются, и дают подписку: «Я, нижеподписавшийся, раскаиваюсь в содеянном, и беру на себя обязательство никогда больше не подссыкать городские столбы. Нанесенный ущерб готов возместить в полном размере».

А про размер тебя и не спрашивают. С тебя и так по полной возьмут, не сумлевайся.

Двое других полицейских вовсе не были удивлены тем, что с ними еще человек поедет. Они привыкли подвозить. Тем более, адрес заранее известен, спрашивать не надо. Тоже плюс – рот ведь экономится, когда не раскрывается.

Распахнули они перед мной дверь – заходи, добрый человек, прокатимся. Я и зашел.

Никакой тюрьмы внутри не было, и камбуза, сиречь – кухни, тоже. Но я не разочаровался, потому что кресла из дерматина лучше, чем нары. Да и запахи кухонные мне не нравятся, если это не мои запахи, не с моей кухни. Запахов здесь тоже не было, словно все бомжи Сиреченска неожиданно записались в чистюли, как Тихон с вокзала. Тот, конечно, крендель еще тот. Тот еще тот, короче. Крендель Тихон, приятель мой. О Господи, выворот мозга…

Внутренности полицейской машины были заточены под умеренно-комфортное пребывание работников самой полиции, и под относительно-ужасное для посетителей. Это было видно по решетке, призванной отделять власть от народа. Народ грузился в свое, народное, отделение через задние двери, а власть имела возможность изучать поведение погруженных через широкие клетки решетки из сварного металла. Я подумал, что в Питере, культурной столице, подобные решетки наверняка кованные, как ограда Летнего сада. А у нас, в провинции, увы, ширпотреб.

– Что, хочешь туда? – рассмеялся мой новый товарищ, красивый полисмен, – Смотрю, ты так на решетку уставился. Это не для тебя.

Ну вот, а я только раззадорился почувствовать себя, например, диссидентом. У нас на рынке набор продается: фонарный столб, наручники и маленькая решетка. Можно у себя в квартире разыграть непослушание: привинтить к паркету столб, а ля фонарный, полазить по нему, покричать. Только надо заранее договориться с женой, чтобы стащила со столба, надела наручники – они бутафорские, пластиковые, на случай, если ключик потеряешь – и на балкон, за решетку. Соседи видят, что ты на балконе, значит, по столбу лазил, тренировался ругать Госдуму.

– Не хочу, – признался я в нелюбви к несвободе – Просто решетка понравилась… как элемент дизайна.

Полицейский скорчил понимающую рожу. Я тоже такую могу. Мне он даже еще симпатичнее от этого стал.

– Да, она у нас тюнинговая, у нас вообще все тюнинговое. Залазь. Тебе не туда, тебе сюда. Если хочешь, можешь решетку потрогать, приобщиться, так сказать, к дизайну, не только глазами.

Я залез внутрь машины, из вежливости тронул пальцем решетку, приобщаясь к дизайну. Дизайн был с утра холоден, неуютен, и я порадовался, что имею возможность грузиться в эту машину именно через полицейскую дверь.

Полицейские которые двое попроще, уселись впереди, предоставив нам, арийцам, широкий ряд кресел сзади. Мой провожатый затворил дверь и аккуратно приземлился, оставив между нами пустое кресло. Это было вежливо, я мысленно его поблагодарил. В таком месте каждый маленький элемент свободы ощущается как особый подарок.

– Трогай, Витя, – сказал мой друг, и обратился ко мне, – Он тоже Витя. А я Артур.

И протянул ко мне руку для пожатия. Я подал. Рука его была больше моей, крепкая, но не как у дураков. Военные, полицейские, пожарные, и прочий брутальный пипл, очень любят сжать твою руку, бравируя мышечной массой, чтобы косточки хрустнули. При этом они смотрят тебе в глаза, наслаждаясь моментом боли. А в глазах бегущая строка: «Вот я-то мужик, а ты кто?»

– Спасибо, Артур, – сказал я, – А я Виктор, ты уже знаешь.

– Знаю, – сказал Артур, – А за что спасибо?

– За то, что руку не сломал, – сказал я.

Милиционеры впереди заржали. Не сомневаюсь, они прислушивались к нашей интеллектуальной болтовне, чтобы скрасить, так сказать, суровые будни нелегкой своей службы.

– Молодец! – громко сказал водитель, – Артур, твоя компашка, да?

– Ты у него спроси, Артур, он может тоже на рояле играет, – посоветовал другой, обернувшись.

Глаза у него были веселые, и я понял, что шутка моя удалась. Она была, так сказать, в русле их профессионального понимания. Это было хорошее начало, и я порадовался за себя. Теперь, если окажется, что это я виноват в том, что Ленни спихнула с трассы Багиру, мне дадут меньше срок, и в камере не обидят.

Артур махнул на него рукой – сгинь. Тот отвернулся, продолжая смеяться. Это было красиво – вроде и сгинул, но достоинство сохранил. Ах, какие замечательные люди, ну надо же. Теперь понятно, почему диссиденты так любят кидать в ОМОН мелкие камешки и босоножки. Им просто хочется стать поближе к лучшей части нашей полиции. Ненадолго, на пару ночей в каталажке.

«Скорая» выезжала из парка направо, а мы махнули налево. Мы ведь не жертвы, мы наоборот, сами кого хошь. Сделав нам ручкой, красавцы городские дубы остались за оградой, мы же покатили в сторону моста. Отделение на Южной я знал, как ни странно. Не потому, что были причины, а просто память хорошая. У меня много чего в голове исключительно из-за качественной, подходящей по размеру, памяти. Она у меня не выпячивается, не торчит из ушей, но карту местности хранит, как медяшки в кубышке. Так что, я мог не отвлекаться на вид из окна, уделив внимание сидящему возле меня человеку. Что-то мне подсказывало, что неспроста он возник в моей жизни, да еще и в такой переломный момент. Перелом – не всегда плохо, не так ли? Это не я пытался ткнуть ножиком в нелюбимую суженую, не я двинул в затылок бывшую подружку, и не я буду тем человеком, что станет препятствовать следствию. Надо же поймать… Ленни, наверное.

Жалко Багиру.

– Хорошая девчонка, – сказал Артур.

– Хорошая, – согласился я, – Ты что, мысли читаешь?

– Редко, – признался Артур, – Просто понятно, о чем все сейчас думают.

– Я о завтраке думаю, – признался полицейский, сидевший на месте штурмана.

Артур, оказавшийся к нему вполоборота, хмыкнул.

– Кто бы сомневался, – сказал Артур, и повернулся ко мне, – Это у него защитная реакция на происходящее.

– Понимаю, – сказал я, – Стресс заедает.

– Ага! – обрадовался штурман, – Заедаю! Именно! Так что, Артур, с тебя гамбургер!

Что у них за игра такая, по которой Артур должен гамбургер, узнать мне не удалось. Артур отмахнулся от претензий, запросто их проигнорировав. Это вообще было не совсем уместно, думать о жратве, когда мы, сидящие сзади, благородно печалились о бедной Багире. А я, вдобавок, печалился еще и о своей черствости, и о дуре Ленни. Ведь это не совсем невероятно, что Ленни стукнула Багиру. Она может. После того, как меня едва не того, она всё может.

Она вообще дура. Я ей, кстати, на это давно намекал. Да и она мне давала не раз понять, что это из-за меня солнце вечером заходит, лишь мне не светить. Помню, однажды…